В коридоре второго этажа Физического института Академии наук паркет обладает выдающимися вокальными способностями — скрипит под ногами на все лады. А ног в этот день здесь прошло много: профессора, маститые академики, рядовые сотрудники ФИАН... По крайней мере половина из них — с букетами цветов. “Виталий Лазаревич здесь? Лауреат-то когда появится? Пришел уже?” Однако на двери, отмеченной бумажной табличкой “В.Л.Гинзбург”, до поры до времени красовался массивный замок. Новоиспеченный лауреат Нобелевской премии появился лишь в половине первого. И завертелась-закружилась торжественная круговерть...
Честное слово, мне показалось, что, принимая от многочисленных визитеров поздравления-букеты-поцелуи, виновник торжества глядел на все происходящее с какой-то внутренней иронической улыбкой.
— Я не считаю себя великим ученым, который создал нечто сверхвыдающееся... Конечно же, у меня есть здоровое чувство тщеславия, и я рад, что получил Нобелевскую премию, но уж никак нельзя сказать, что она мне и по ночам снилась. Тем более что, насколько мне известно, работы мои фигурировали в списках Нобелевского комитета по крайней мере лет тридцать. Хотя это и закрытая информация, но порой некоторые приятели-академики в дружеской беседе мне потом признавались: “Витя, а мы ведь тебя выдвигали на Нобелевскую!” Единственное, что меня действительно бы очень обидело, если бы за работу, сделанную мной, премию получил другой ученый. Но этого не случилось...
В свою победу Гинзбург поверил не сразу.
— Никак не выбирали меня шведские академики! Решил уже — значит, не суждено, привык к этой мысли. И в тот день, когда должны были объявлять имена лауреатов в области физики за нынешний год, никаких предчувствий не ощущал — сидел в кабинете, занимался какими-то бумажками. Вдруг звонок — незнакомый голос по-английски: “Господин Гинзбург? Поздравляем — вам присуждена Нобелевская премия!” Я даже усомнился: “А вы меня не разыгрываете?” Поверил лишь после того, как он упомянул других награжденных — Абрикосова и Леггета: эти фамилии мне знакомы, а телефонный шутник вряд ли столь сведущ в наших физических делах... Вот так и понял я, что стал нобелевским лауреатом. Даже могу, наверное, считаться рекордсменом по возрасту. Капица получил такую премию, когда ему было 84, а я ведь на три года его старше.
Список титулов и наград Виталия Гинзбурга впечатляет. Действительный член Академии наук, лауреат Государственной, Ленинской и еще нескольких премий, иностранный член девяти зарубежных академий (в том числе Американской Национальной академии наук и Лондонского Королевского общества), заведующий кафедрой в Физтехе, автор сотен научных статей и книг, имеющий один из самых высоких у нас индексов цитируемости... А между тем, как выяснилось, мэтр не имеет даже диплома о высшем образовании!
— Дипломную работу в Московском университете я написал и защитил ее в 38-м. Даже с отличием. Но вот самой “корочки” тогда не получил. Так что до сих пор диплом о высшем образовании у меня имеется “в принципе”... Когда в 1942 году, находясь вместе с Академией наук в эвакуации в Казани, я защищал докторскую диссертацию, отсутствие этого документа в вещественном, так сказать, виде вызвало некоторые проблемы. За невозможностью обратиться в столь суровое время в архив университета пришлось составить справку примерно такого содержания: “Мы, нижеподписавшиеся профессора МГУ, помним (или знаем), что Виталий Лазаревич Гинзбург закончил в 1938 году физфак МГУ”. Эту “индульгенцию” подписали несколько человек из числа знакомых мне университетских ученых, бывших в ту пору в Казани. И сошло.
Знаменитому физику-теоретику и свежеиспеченному нобелевскому лауреату не чужда, оказывается, вера в судьбу.
— Во всяком случае, я понимаю суеверность: даже сегодня человек, его жизнь и судьба — это лодчонка на волнах: перевернет — не перевернет... Я всегда был суеверен, но не стыдился и не стыжусь этого. Имел неоднократно возможность убедиться, насколько велика роль случая в человеческой жизни. Вот, например, когда я поступал на второй курс физического факультета, меня направили вместе с другими в военный госпиталь для того, чтобы решить вопрос, в какую группу зачислить — гражданскую, где не было военной подготовки, или военную, где готовили армейских командиров. Я был тогда очень тощ, не весил и 60 кг при своих 180 см роста. В кабинете какой-то пожилой врач ткнул меня рукой в горло, произнес слово “струма” (потом выяснилось, что речь идет о некоем увеличении щитовидки) и зачислил в гражданскую группу. Загадочная “струма” так и не дала себя знать до сих пор, но жизнь мою повернула совсем по-другому. Что было бы со мной, если бы оказался тогда в военной группе? Предсказать не слишком трудно: большинство моих однокашников, попавших в эти группы, через несколько лет погибли на войне.
Судьба упорно не допускала Виталия Лазаревича до армейской стези. Еще немного позднее, осенью 1938-го, когда подошла пора распределения молодых выпускников физфака, Гинзбургу и его товарищу Левину вдруг пришли повестки о призыве в армию.
— Первоначально мне предстояло ехать в подмосковный городок Верею, куда направили было работать по распределению — учителем в школе. Однако кафедра (где я считался в разряде “способных”) подала заявку, желая оставить меня в аспирантуре, и тогдашний зав. кафедрой Г.С.Ландсберг сумел-таки настоять на своем. А тут — повестка! Вообще-то аспирантура давала отсрочку от армии, но уже в следующем, 1939 году это правило было отменено: мы оказались последними, кто смог воспользоваться такой льготой!
Когда началась война, Виталий Лазаревич попробовал было записаться добровольцем в истребительный батальон, но его не взяли. Вместо передовой пришлось вместе с Академией наук, в которой к тому времени работал, отправляться в эвакуацию в Казань.
— Именно там, в холодной комнате, где даже вода замерзала в ведрах, я и начал в 1942 году работать над теорией сверхпроводимости, за которую теперь меня наградила шведская академия.
Полвека назад в жизни Виталия Лазаревича едва не случился еще один крутой поворот. Ученый-физик оказался “под ударом” бомбы.
— В 1948 году нашему Теоретическому отделу ФИАН, который возглавлял Игорь Тамм, было поручено заняться разработкой водородной бомбы. Это дело считалось полубезнадежным, может быть, именно поэтому его и поручили вести Тамму. Игорь Евгеньевич был на очень плохом счету у службы госбезопасности как бывший меньшевик, интернационалист. Вдобавок и брата его расстреляли в 1937-м, кажется, году. В случае неудачи Тамма, конечно, ждала столь же незавидная судьба. Однако меня от непосредственного участия в проекте отстранили по весьма “веской” причине. В 1946 году я женился, а моя супруга Нина мало того, что была дочерью “врага народа”, так еще и сама попала на несколько месяцев в тюрьму по обвинению в студенческом заговоре с целью подготовки покушения на товарища Сталина. Бред полнейший, но ее все-таки отправили в ссылку в Горький. А я вместо того, чтобы ехать “на объект”, в закрытый Арзамас-16, остался “за часовыми” — в Москве во главе небольшой “группы поддержки”. А вот Сахаров поехал вместе с Таммом.
Андрей Дмитриевич пришел в Теоретический отдел в 1945 году — аспирантом.
— Мне он тогда казался довольно способным, но ничем особо не выделяющимся человеком. “На бомбу” он попал, как я знаю, во многом благодаря случайности. У Сахарова уже была семья, маленький ребенок, а с нормальным жильем никак не получалось. Об этом вспомнил директор института Вавилов и позвонил нашему Тамму: “Включите в свою группу Сахарова — может быть, ему под это дело удастся хотя бы комнату выбить!”. Вот так началась для Сахарова эта “водородная” эпопея...
Об Андрее Сахарове Гинзбург вспоминает с большой теплотой.
— Сахаров много сделал для физики. Но ему приходилось слишком много времени заниматься решением прикладных вопросов. Они, конечно, очень важны были тогда, но это все-таки не “наука с большой буквы”. Если бы Андрей Дмитриевич занимался только теоретической физикой — наверняка смог бы выдвинуться в ряды крупнейших ученых мира. А так — можно сказать, что он в какой-то степени не раскрыл свой талант... Потом еще и общественной деятельностью увлекся... Впрочем, ее я очень высоко ценю. И вообще отношения у нас были самые наилучшие. Во времена его ссылки я, будучи руководителем отдела, два раза ездил к нему в Горький. Андрей Дмитриевич, едва вернувшись в столицу, сразу же пришел в наш отдел... К слову сказать, когда началась вся эта заваруха с обвинениями Сахарова в диссидентстве, все эти “гневные письма общественности” появились, у нас никто подписывать такие бумаги не стал. Только одному человеку пришлось, да и то лишь потому, что иначе ему руководство не хотело давать положительную характеристику, необходимую для защиты докторской диссертации...
По числу Нобелевских премий в области физики Россия по-прежнему заметно отстает от США. Гинзбург — лишь девятый российский физик, удостоившийся этой высокой награды. А между тем “в копилке” у американцев уже более 70 “Нобелей”. Впрочем, сам профессор относится к этому спокойно.
— Тут нужно учесть специфику выдвижения кандидатур. Ежегодно Нобелевский комитет рассылает около 2000 писем ведущим ученым-физикам из разных стран с просьбой указать, кого из своих ныне здравствующих коллег и за какую работу они считают достойными присуждения премии. Ваш покорный слуга тоже получает такие послания начиная с 1966 года, когда стал академиком АН СССР. Но отвечают на письмо-анкету далеко не все. Насколько мне известно, в 2000 году, например, шведы получили лишь 300 заполненных анкет... Из этого количества комиссия по физике Нобелевского комитета выделяет порядка 15 работ, из которых шведские академики и выбирают лучшие. Все должно происходить сугубо конфиденциально — бумаги, из которых можно узнать, кто кого выдвинул, хранятся под замком 50 лет.
Я не завидую членам Нобелевского комитета. Это же сизифов труд — выбрать из нескольких порой совершенно равноценных работ лишь три. Тут не обходится порой и без личных симпатий-антипатий. Сейчас уже известно, что в свое время великий Эйнштейн, выдвигавшийся на соискание Нобелевской премии за свою теорию относительности, так и не смог получить ее. Какой-то болван из шведской академии все время “заваливал” Эйнштейна, поскольку ему, видите ли, не нравилась эта самая теория относительности! И так продолжалось на протяжении нескольких лет!
Существуют, конечно же, особые “тактические” методы, применяемые некоторыми для попадания в заветные списки. Кое-кто из физиков не считает зазорным попросить своих коллег, получивших анкету из Нобелевского комитета, вписать туда свою фамилию — “по дружбе”, так сказать. Помню, еще в 70-е годы один из доброжелателей мне подсказывал: “Вы же знакомы с академиком Франком, попросите его, чтобы он вашу кандидатуру упомянул в анкете...” Но я этого не мог себе в принципе позволить. И то, что в течение долгих лет оставался “за бортом”, меня ничуть не огорчало: ну не выбрали, что же из этого трагедию делать! Хочу, кстати, вспомнить один любопытный факт “в тему”: в нашей академической больнице перед каждыми очередными выборами в Академию специально резервировали несколько коек — для несостоявшихся академиков, у которых по этому поводу приключился инфаркт!
А что касается “дискриминации”, якобы существующей по отношению к русским, советским ученым... В 1931 году, например, “обидели” нашего известного химика Игнатьева, сделавшего большой вклад в области развития методов химии высоких давлений. Вместо него лауреатами стали немцы Бош и Бергиус, тоже занимавшиеся подобными исследованиями. Доводилось читать, что вот, мол, реакционеры из Нобелевского комитета специально отвергли кандидатуру нашего ученого “из-за его активного участия в экономическом развитии Советской России”... Но когда в 80-е годы материалы комиссий были рассекречены, оказалось, что Игнатьева попросту никто и не выдвигал тогда... Подобный же случай был и с нашими выдающимися физиками Ландсбергом и Мандельштамом...
Я принадлежу к числу оптимистов, считающих, что у науки в России хорошие перспективы. Я против того, чтобы сгущать краски и твердить: наука, мол, погибла! Правда, в нынешней ситуации больше шансов получить Нобелевскую премию за фундаментальные исследования, выполненные при помощи больших установок, с масштабными затратами средств. У российских ученых таких возможностей сейчас нет, но остаются ведь еще “малозатратные” направления научных исследований — теоретическая физика, например... А вообще-то из всех современных наук меня сейчас поражает биология. Такие достижения, такие перспективы — просто голова кругом! Если бы пришлось выбирать теперь заново, чему себя посвятить, возможно, я предпочел бы именно биологию. Одно время я даже попробовал было заняться исследованиями в этой области, но вовремя остановился, поняв, что это слишком малознакомая для меня сфера.
Выдающийся ученый, теоретик... А какой же он в обычной жизни, нобелевский лауреат Виталий Гинзбург?
— Долгие годы Виталий Лазаревич увлекался рыбалкой, — рассказывает его супруга Нина Ивановна. — На протяжении 24 лет мы обязательно выезжали на Ладожское озеро — жили в Доме творчества композиторов под Сортавалой. Я всегда выполняла роль личного водителя. Правда, сейчас Виталию Лазаревичу заниматься этим любимым времяпрепровождением стало тяжеловато — он ведь всегда предпочитал на спиннинг ловить, тянуть “дорожку”... А вот страсть к футбольным матчам остается и поныне. Раньше болел за “Спартак”, теперь главная симпатия — “Локомотив”... А уж когда в прошлом году чемпионат мира показывали! Просто буря эмоций в доме. Впрочем, иногда муж не против и ко мне присоединиться — теннис посмотреть. Потом, он всегда очень много читал. Меня до сих пор удивляет, как он умудряется следить за едва ли не всеми новинками литературы по физике!
Со своей второй женой, Ниной Ивановной, Гинзбург прожил 57 лет. От первого брака у него есть дочь — тоже выпускница физфака МГУ. Семейную традицию продолжила и внучка. Она специалист по астрофизике, работает сейчас в Америке, где у нее подрастают двойняшки — правнуки нынешнего нобелевского лауреата.
Сотрудники теоретического отдела, с которыми довелось поговорить о Гинзбурге, чаще всего произносили слово “активность”. Действительно, этого-то у выдающегося физика-теоретика не отнять. Долгие годы он возглавлял отдел, но в конце 80-х ушел по собственному желанию. Был убежден, что в научных учреждениях должен существовать определенный возрастной ценз для руководителей, и для себя сделать исключения не пожелал.
— Виталий Лазаревич всегда старается держаться на равных с любым из сотрудников и не любит какого-то “поклонения” перед научным авторитетом. Даже обижается: “Я смотрю на вас как на коллег, а вы на меня — как на патриарха!”
Встретившись с Гинзбургом в эти “звездные” для него дни, можно быть уверенным — он не станет делать из престижнейшей награды пьедестала. И почивать на нобелевских лаврах тоже не станет. Ведь в мире физики столько еще осталось неизведанного!
