Oдних она шокирует. Слишком выпадает из обоймы — тем более женской. Других восхищает — талантом, цельностью, игрой мысли, опять же убойной женственностью. Третьих раздражает — бурной богемной жизнью вне всяких рамок и скандальным равнодушием к обывательским толкам. Она такая разная. Она такая русская. Может быть, чересчур. И это, не смейтесь, действительно многое объясняет.
Она автор во всех смыслах слова — своего кино и своей жизни. И, как верно подметила питерская энциклопедия кино, фильмы строит как стихи. В своем поколении — самый мужественный режиссер, что не означает — мужеподобная. Напротив, очень женственная. Потому что всегда говорит о любви. Точнее, об ее отсутствии и ее взыскании — безнадежном. Наталья Пьянкова обладает мужеством взгляда и мужеством откровенности. Поэтому ее фильмы интересны для всех. Поэтому на них всегда аншлаг — как и случилось сначала на “Кинотавре”, затем на “Киношоке” с ее новым фильмом “Марш славянки” — о женских судьбах, перемолотых чеченской войной, перемоловшей их детей.
ИЗ ДОСЬЕ “МК”
Режиссер, сценарист, актриса. Родилась 19 февраля 1958 г. в Мытищах. С 1990 по 1995 гг. училась во ВГИКе (курс Сергея Соловьева и Валерия Рубинчика). Дебютировала картиной “С Новым годом, Москва!”, снятой на основе курсовой работы, затем — “Странное время” (1997), документальный фильм “Рассекая время” (2000), “Марш славянки” (2003). Награды: приз за режиссуру Конкурса студенческих программ Форума стран СНГ и Балтии в рамках МКФ в Москве, приз Международного женского фестиваля в Минске. С 1998 г. художественный руководитель студии “Спасатель”.
— Заботливый отец Виктор Мережко как-то сказал, отговаривая дочь от поступления во ВГИК, что все женщины-режиссеры к 40 годам становятся прокуренными, пропитыми существами.
— Абсолютно точно. Мережко прав — это очень дикая профессия для женщины.
— Почему ты тогда решилась на такой ужас?
— А я думала, что будет гораздо легче. В молодости и было легче, а сейчас все сложней. И не от того, что время другое, а просто... Мы стареем, наверное.
— Что самое трудное для женщины-режиссера?
— Жить. Трудно вести семейную жизнь, трудно общаться с детьми, с родителями. Все постоянно как бы наперекосяк. Женщина не должна быть режиссером, а режиссер не должен быть женщиной в принципе. Но бывают такие шутки природы.
— Но у нас есть Муратова.
— Да. Мы дружны с Кирой Георгиевной, ей понравилась моя картина “Странное время”. Но как-то она мне сказала: “Я хожу по дну ада”. Тогда я не поняла. А теперь понимаю, что тоже гуляю по дну преисподней.
— Тогда получается, у ВГИКа сомнительная роль... Кстати, первый фильм ты сняла, когда тебе было уже за 30. А чем занималась раньше?
— Я год проучилась у Вайсфельда на сценарном. Мы расстались, потому что он заявил: ваши темы — мужчины и дети — не такие уж важные, чтобы заводить машину государственного кино. Он хотел, чтобы я делала социальное кино. А я не хотела, а хотела про любовь. Работала санитаркой в больнице, библиотекарем, маляром.
Все на выборы!
— Некоторым не понравилось, что матери в “Марше” получились больно легкого поведения...
— Ну, если они видели других... Я, например, была совершенно искренна в этом. Я видела в жизни именно таких женщин — в сорок пять баба ягодка опять.
— Но согласись, у тебя везде дамы все-таки не очень счастливы, не очень прикаянны, зачастую одиноки. Мне кажется, что по-обывательски счастливая женщина в твоей картине просто не может появиться.
— Самодовольные девушки всегда либо тупые, либо циничные.
— И поэтому неинтересны тебе?
— Абсолютно. Страдание ведь очищает душу. Что значит секс в жизни и в искусстве? Меня пытались оценить как эротического режиссера. Но дело же не в установке. Я просто не знаю, как жить без мужчин. Я не знаю, как жить без детей.
— Каким должен быть мужчина, чтобы понравиться тебе?
— Прежде всего красивым. Как мой первый муж Максим Хусаинов, или актер Олег Васильков, или мой второй муж Вадик Пьянков, или актер Глеб Сошников. Эти люди окружали меня, снимались у меня. Да, мне кажется, что мужчина должен быть обязательно красив — не знаю почему. Может, это инфантилизм какой-то. Мужчина же в принципе красивее женщины: он создан по образу и подобию. Мужчина должен быть и мужественным, и сильным, и добрым, и умным.
— А как ты выбираешь?
— В период полового созревания, когда было нужно выбирать партнера, думать о муже, о браке, о продолжении рода, я всегда боялась, что мне надоест лицо человека и я начну неправильно себя вести. Изменять, искать других. Начнется такая скука, маета. Я всегда выбирала лица, которые не могут надоесть. Хотя моя мама другого мнения. У нее другие критерии для мужчины. “Почему у тебя такие красавчики? — спрашивала она. — Красавчики все ненадежные”.
— Но романы-то действительно ведь заканчивались?
— Да они всегда заканчиваются! Незаконченных романов просто нет.
— По какой причине? Банальное несходство характеров?
— Нет, почему? Обычно со скандалом я никогда ни с кем не расставалась. Все остаются моими друзьями. Не знаю. Какой-то период проходит, наверное. Приходит какое-то другое осознание...
— Ты влюбчива?
— Да! Иначе я не была бы режиссером.
— А как же твои мужчины? Не ревнуют?
— Ну, они дерутся между собой, бывает. Я мучаюсь, переживаю. Мой сын очень страдает. Он вообще не любит, когда это происходит. Спрашивает: “Почему такое, мама?” Но он сам красив, как греческий бог, — поэтому не ему меня упрекать.
Райское наслаждение
— Ты боишься одиночества?
— Да. Я — Водолей. Я не могу быть одна. Это же знак России. У нас коммуникабельность, бесшабашность, которой нет нигде. Я абсолютно русский человек. У меня следующий проект так и называется: “Дети Водолея”.
— Что он собой представляет?
— Это такой как бы провинциальный российский эпос. Я имела в виду детей России. Сюжет такой. Мальчик-солдат возвращается из дисбата к женщине с ребенком. Это его дочь. Он ее ворует и прячется по России. Это было написано задолго до “Американской дочери”.
На роль Любы я пригласила Ольгу Дроздову, Ваня — Олег Васильков. Максим (Хусаинов, продюсер Пьянковой. — Н.Б.) договорился с одним из каналов профинансировать наш душещипательный проект. Наверное, пора переходить из культовых в народные режиссеры...
— А ты никогда не жалела, что снялась как актриса в эротических сценах?
— Никогда. У меня абсолютно нет этого ханжества. И что там такого особенного в этих эротических сценах?
— Расскажи, как снимали обнаженку “райского сада” в “Странном времени”.
— Дело было в октябре. Снимали в Ботаническом саду. Стоял ящик водки, чтобы не умереть от холода. Я подала пример, и артисты сразу же разделись следом без всякого смущения. Я объяснила, что мне нужно, — и они пошли на этот подвиг. Потом показали кусок продюсеру Ливневу. И он выбил под эту сцену остальные деньги на фильм.
— Похоже, тебе нравится эпатировать?
— Да. Нравилось.
— А что это дает? Освобождает какую-то энергию?
— Я даже не думала об этом. Просто, наверное, я тогда была еще очень злой — в молодости все злые. И мне хотелось дать понять людям: вот так бывает. И даже не пробуйте об этом забывать или скрывать.
— И как ты добиваешься, что тебя слушают мужчины на съемочной площадке?
— А я не добиваюсь. Я просто нахожусь в страшной агрессии. Ору как бешеная, матерюсь, чуть ли не дерусь. Иной раз думаю: дать бы по башке человеку, но боюсь — ответит. Это будет нехорошо, если мне при группе ответят. Поэтому справляюсь силой своей глотки. Особенно тяжко пришлось на последней съемке, когда мы снимали на юге, в курортном городе Горячий Ключ. У меня не было “матюгальника”. Июль, сорок градусов жары. Я ослепла от солнца, оглохла и охрипла от собственного голоса. Но я благодарна своей группе, ребята все это пережили. И Маринка (актриса Яковлева. — Н.Б.), и Галка (актриса Бокашевская. — Н.Б.), и мальчишки (сына героини Яковлевой, сбежавшего из чеченского плена солдатика, играл Александр Богданов, а сына героини Бокашевской, местного молодого бандита, — сын Пьянковой Олег Хусаинов. — Н.Б.) совершенно удивительные.
Тень Гамлета
— Мне сдается, что к чеченской теме ты больше ни ногой.
— Да. Я всегда шла на эпатаж. Но я не думала, что будет такая реакция. Мне первый раз в жизни сказали: какое тяжелое кино. Я и сама тоже плачу. К тому же моего сына в первом же дубле ножом ранили.
— Как?!
— Когда к нему подбегал Саша (Богданов. — Н.Б.). Он просто поскользнулся на росе и ударил его в грудь ножом. А режим уходил, начинался рассвет. Когда пошла кровь, мой ребенок спросил: “Мама, что это?” Я стала орать как резаная: “Остановите кровь, надо снимать дальше!” Нашли где-то перекись. А он все лежал...
— Почему ты своего сына так упорно в кадр тащишь?
— Потому что он, бедолага, конечно, ушибленный Мельпоменой мальчик. С детства снимался еще у моих однокурсников, а также работал у Хуциева — когда тот нам ставил на площадке Петрушевскую. А она вообще достаточно жесткая женщина. Мы с ней дружны, и я этим горжусь. Олег там играл со мной вместе.
— Он сейчас, конечно, учится во ВГИКе?
— Не хочет. Зачем, говорит? Я и так все знаю. Когда съемки начались, они с Мариной Яковлевой вместе учили сценарий, текст... Он достаточно ответственный человек. А потом вдруг просто растерялся — группа большая. Спрашивает: “Мама, скажи, что мне играть?” А у меня же голова была забита всеми остальными артистами. Я ему и говорю: “Олеженька, играй Гамлета. Гамлета с Гертрудой”. Он говорит: “О’ кей”.
— Олег доволен результатом?
— Я думаю, тут другое. Он не доволен. Он ранен.
— Почему?
— Понял, какой это тяжелый хлеб.
— А ты сама получила то, что задумала, или то, что получилось?
— Скорее — то, что получилось. Мой второй муж Вадик, когда посмотрел фильм, сказал: “Это совершенно не ты. И будет провал. И тебя перестанут любить. И ты наконец-то покинешь эту страну и приедешь ко мне в Париж”.
— Тот самый Вадим Пьянков, которого ты тоже запихиваешь в свои фильмы? В “Марше славянки” он и актер, и композитор.
— Конечно. Он мой талисман, мой любимый человек.
— Тебе не мешает его такая говорящая фамилия?
— Я не считаю, что она кармическая. Люди шутят, конечно, по этому поводу. Но ничего не поделаешь. Муж есть муж. Я считаю, что мужчинам надо принадлежать.
— Как ты можешь принадлежать ему на расстоянии, он же давно живет во Франции?
— Мы встречаемся. Он приезжает сюда, я приезжаю туда с картинами. Мы с ним все время на грани фола. Он ненавидит мою профессию, а я — его. Он певец-шансонье. Сейчас Вадим подал документы на воссоединение семьи. Пытается меня забрать. А мне там не нравится. Да мне и здесь не нравится... Но там тоска сильно забирает.
Огненные люди
— “Странное время” с его алкогольной и сексуальной революцией кончилось? Сейчас у нас время странное или обыкновенное?
— Странное время прошло. Теперь настало время страшное. Мне сейчас гораздо страшнее, чем раньше. Меня очень угнетает война. Я не знаю, когда еще Россия была в таком загоне — только, наверное, во время революции. В этом ужасе постоянно убивают мальчиков — совершенно бессмысленно. Это очень угнетает... Наверное, поэтому я женщина несчастная. Я очень боюсь за каждого мальчика. К тому же сейчас ведь убивают не только на войне. Дети становятся не героями, а героинщиками. У нас в Мытищах просто открыто продают наркотики. Идет истребление молодежи. А я никак не могу достучаться. Не понимаю, о чем Путин думает. Как можно смириться с гибелью собственных детей?
— Какое самое большое разочарование в жизни?
— Сама жизнь.
— Грустно совсем. А чего ты от нее ждала в таком случае?
— Ну, я хотела, чтобы все было как раньше. В детстве. Я читала когда-то Данте и не думала, что меня постигнет эта печаль, великая скорбь, которая приходит обычно с возрастом, с осознанием.
— Обычно удел мужчин — печалиться о жизни. Женщина бьется по хозяйству.
— У меня это совсем не развито. Я совершенно не хозяйка. Я не умею готовить. Не умею убираться. Мне просто везло с мужьями. Нет, я хитрая, я могу выбрать подходящего мужчину.
— Ты сняла кино о Лене Майоровой, которая сыграла в твоем “Странном времени”, ставшем для нее последним...
— Фильм назывался “Рассекая время” — потому что Лена очень любила “Рассекая волны” Ларса фон Триера. Она подарила мне эту кассету. И я соединила два названия — “Рассекая волны” и “Странное время”. Картина смонтирована из документальных материалов — мы на видео фиксировали то, как снимали “Странное время”.
— Шесть лет прошло, как она сожгла себя...
— Она была сумасшедшей, делала пируэты. И любила такого же сумасшедшего человека Олега Василькова, у которого в то время было еще два параллельных романа. Собака по гороскопу, она была очень нервной, сильно, очень по-русски пьющей. И дико стесняющейся этого. Играла она всегда на взводе. Часто не по тексту. Без дублей. Мы были вместе на “Кинотавре”, где ее прокатили с призом — мол, роль маленькая. На закрытии Лена вышла в красном вечернем платье и щелкала семечки. Такой пламень-протест...
Люби меня по-французски
— Ты сама пробовала какие-нибудь стимуляторы для творчества?
— Да, конечно, в юности все пробовала.
— И что-то помогло?
— Нет, только любовь. Надо полюбить — тогда начнет получаться.
— Любить — но кого?
— Абсолютно все равно. Даже исполнительного продюсера. Надо влюбиться, въехать в это состояние... У меня натура такая. Я все время нахожусь в состоянии влюбленности...
— При живом-то муже...
— Да, причем он самый красивый. Просто мы разные.
— И как Вадик относится к особенностям твоей натуры?
— Когда как. У нас были в юности драки и прочие какие-то разборки. А однажды он приехал и сказал: “Я больше никогда не буду разбираться в твоих романах, ревновать и выяснять отношения. Тем более трогать тебя пальцем”. Он понял, что я непобедима. Ему недавно исполнилось сорок лет. Он на машине приехал ко мне на съемки на Кавказ из Парижа. Смотрел на меня и поражался: “Как же так? Ведь ты моя жена. Как ты можешь быть главной среди такой массы людей?” А я его сразу не узнала. Это был последний съемочный день, накрывались столы. Смотрю — с моим сыном на веранде сидит кто-то очень знакомый. Но совершенно седой.
— Пожив с тобой...
— Мне Никита Михалков то же самое сказал, когда я познакомила их на Московском фестивале: “Седой он от тебя, Наталья”.
— А вовсе не от Франции.
— Да. Ему там нравится, у него там карьера, он поет и говорит в основном по-французски. Даже во сне. И я не понимаю его! Начинаю колотить: “Ты же русский!” А он уже вроде иностранец. Но я хочу все-таки воссоединиться с мужем — старость не за горами. И ребенка с собой забрать — тут уж больно страшновато. А родителей не заберешь — они старенькие.
— Получается, с одной семьей ты соединяешься, а с другой расстаешься?
— Да, у меня вся жизнь на разрыв.
