Раньше демография у нас в стране была не в фаворе. В советское время выводы и прогнозы демографов особо не афишировали — они не во всем подтверждали имидж “страны развитого социализма”. Зато сейчас любой политик ради собственного имиджа готов поплакаться о том, что Россия вымирает и ее заполоняют мигранты...
Самим демографам политические истерики не по душе. Они — люди, которые оперируют только фактами. Поэтому слово им дают редко. А если и дают, то потом интерпретируют их слова, как кому выгодно. Выяснить, что же на самом деле думают наши демографы о рождаемости, смертности и других важнейших для нации вещах, мы попросили авторитетнейшего ученого, руководителя Центра демографии и экологии человека Института народнохозяйственного прогнозирования РАН Анатолия ВИШНЕВСКОГО.
— Когда заходит разговор о демографии, в первую очередь вспоминают о прогнозах: насколько увеличится численность населения, как изменятся рождаемость, смертность. Прогнозов так много, что в конце концов в них запутываешься и перестаешь воспринимать всерьез...
— На самом деле прогнозы роста числа людей на планете не так уж и различаются. Если вы посмотрите прогнозы ООН, которые выдаются каждые два года, то не найдете в них принципиальной разницы. Главное то, что во второй половине XX века произошел демографический взрыв. Население планеты стало расти, как никогда прежде. В цифрах это выражается так: в середине XX века на Земле жили примерно 2,5 млрд. человек, сейчас — более 6 млрд., в 2050 году будет — 8—10 млрд. Но население растет все же медленнее, чем предполагали лет десять назад. Правда, в мировых масштабах это не принципиально. Считается, что к середине этого века демографический взрыв в основном прекратится, число землян постепенно стабилизируется, а потом, возможно, даже пойдет на убыль. Но, когда это произойдет, на Земле уже будет жить вчетверо больше людей, чем после Второй мировой войны.
— Скачок огромный. В чем его главная причина?
— Причина-то самая благородная: снижение смертности. Растет качество жизни. Повсеместно стали применять созданные европейцами и американцами новейшие средства борьбы с болезнями. Свою роль сыграло развитие транспорта, ведь раньше целые районы в той или иной стране вымирали от голода, потому что не было возможности вовремя подвезти продовольствие. Эти и подобные им перемены привели к тому, что огромная доля родившихся, которые прежде были обречены на раннюю смерть, теперь выживают, становятся взрослыми, сами рожают детей. Отсюда и взрыв. Но вот в чем проблема. Демографическая система очень жесткая — если снижается смертность, то должна снижаться и рождаемость, иначе неизбежны перекосы. Во всех мировых культурах были регуляторы, позволявшие подогнать рождаемость под средний уровень смертности.
— Значит, прежние нормы запрещали ограничивать рождаемость, были нацелены на то, чтобы рождалось как можно больше детей...
— Скорее они запрещали проявлять индивидуальную волю в деле производства потомства, пользоваться противозачаточными средствами, делать аборты. Но были и обязательные для всех ограничивающие нормы, такие, как запрет на сексуальные контакты во время постов. Если вы посмотрите статистику дореволюционной России, то увидите, что в некоторые месяцы рождаемость была намного ниже, чем в обычные периоды. У мусульман свои ограничения. В России до революции у татар дети умирали реже, чем у русских, так как татарские матери дольше кормили детей грудью — до двух лет. Но с другой стороны, в период кормления вероятность забеременеть понижается. Многоженство там, где оно было, тоже способствовало снижению рождаемости (в расчете на одну женщину).
Но все-таки главной заботой всех традиционных культур было не допустить снижения рождаемости. Так когда-то было и в Европе. Но так как смертность в Европе начала снижаться давно, европейцы успели подготовиться к новой ситуации.
— Каким образом?
— Нормы семейного поведения весь XIX век пересматривались. Супруги все чаще прибегали к планированию семьи. А еще раньше появилась устойчивая тенденция поздних браков. Женщины выходили замуж после 25 лет, это значительно сокращало период, когда они могли забеременеть. Так что рождаемость снижалась примерно такими же темпами, что и смертность. В России смертность тоже снижалась, но это началось позднее, чем на Западе, поэтому и рождаемость оставалась очень высокой — даже и в начале ХХ века.
— Так это же хорошо! Сейчас бы нам такие показатели...
— Не так уж и хорошо. В “Анне Карениной” у Толстого есть очень показательный с точки зрения демографа эпизод. Долли Облонская едет в гости к Анне Карениной. И размышляет о том, какая у нее сложная жизнь, что у нее много детей и поднять их будет трудно. При разделе наследства все останутся нищими. А у Анны, которая родила девочку, Долли спрашивает: “Ну как, еще один родится?” — “У меня больше не будет детей”, — отвечает Каренина. “Как же ты можешь это знать?” И Анна ей что-то шепчет на ухо. Толстой в этом месте ставит отточие, в детали не вникает. Долли, хоть и просвещенная женщина, даже не знала, что такое, выражаясь современным языком, “планирование семьи” возможно. Это противоречило культурным нормам, в которых она была воспитана.
Так что далеко не все в России были рады многодетности. А к концу 1930-х годов, после революции, массовой миграции в города и развала традиционного уклада, от высочайшей рождаемости вообще ничего не осталось.
— И мы в демографическом плане встали вровень с Европой...
— В отношении рождаемости — да. Это общемировая тенденция. У нас многие с этим не соглашаются. Все знают: смертность в стране превышает рождаемость, население России сокращается, это вызывает беспокойство. И часто кажется, что в этом кто-то повинен: аборты, центры планирования семьи, пропаганда средств контрацепции.
На самом деле причина снижения рождаемости — не противозачаточные средства. Они только помогают бороться с абортами. Хотя пользоваться контрацептивами у нас так и не научились. Поэтому где-нибудь в Германии при том же уровне рождаемости, что и в России, абортов на порядок меньше. А у нас все та же недоговоренность, что и во времена Долли Облонской. Все выступают против абортов, но одно дело заменять аборты эффективной контрацепцией, а другое — говорить: “Нет, вы должны рожать или жить, как святые”. Но это же нереально.
— Если нельзя повысить рождаемость, то, наверное, можно понизить смертность?
— Я не говорю, что рождаемость вообще не может повыситься. Но маловероятно, чтобы она повысилась до необходимого уровня — для этого она должна почти удвоиться. Что же касается нашей высокой смертности, то это отдельный разговор. Смертность сократить можно, как это сделали в очень многих странах. В России же пока не получается. И умирают у нас сейчас в основном не дети, как это было когда-то, а взрослые мужчины, цвет нации. Детская смертность у нас тоже пока выше, чем в Европе или в Японии, но она все время снижается. А вот со смертностью взрослых — никаких улучшений.
Больше всего умирают от сердечно-сосудистых заболеваний, что само по себе неплохо. От чего-то же надо умирать. И лучше, чтобы смерть наступила от такой причины, которая обрывает жизнь в более позднем возрасте. Поэтому то, что большинство людей в развитых странах сейчас умирает от сердечно-сосудистых заболеваний, рака, воспаления легких (последнее касается старших возрастов), как это ни парадоксально, как раз и привело к тому, что смертность в этих странах снизилась. Лучше умереть от инфаркта в старости, чем от туберкулеза в молодом или зрелом возрасте. Но беда в том, что у нас и от инфаркта умирают в более молодом возрасте, чем на Западе.
К этому надо добавить огромную российскую смертность от так называемых внешних причин, то есть не от болезней, а от разного рода травм, насилия и т.п. Именно смертность молодых и здоровых людей от самоубийств, ДТП, бытовых и производственных травм, убийств, отравлений отбрасывает нас на одно из последних мест по продолжительности жизни среди развитых стран.
— Что же нам делать?
— Для начала хотя бы пить надо меньше. Но вообще надо что-то сделать, чтобы повысить ценность человеческой жизни вообще и здоровой жизни в частности.
— Можно ли сказать, что российские демографические проблемы сложнее мировых?
— Я бы так не сказал. Но те и другие переплетаются. Мировой демографический взрыв — это, конечно, огромная нагрузка на природу, на экономику. Тем более что он происходит в развивающихся странах, пока очень бедных.
Существует такое понятие: “золотой миллиард”. Это население благополучных стран. Если к ним добавить Россию, будет примерно 1 миллиард 200 миллионов человек, и это население практически не увеличивается. Раньше “золотой миллиард” окружало два миллиарда остальных жителей планеты. Потом их стало три, четыре, пять миллиардов... А “золотой миллиард” остается прежним. И сейчас на одного жителя развитых стран приходится пять жителей развивающихся. А если взять только молодежь до 20 лет, то уже семь на одного. Соотношение критическое.
Приток мигрантов, который сейчас беспокоит развитые страны, ничто по сравнению с тем, каким он может стать в недалеком будущем. Пока мобильность населения развивающегося мира невелика, все-таки это в основном крестьянские страны. Но он растет и начинает беспокоить даже такие традиционно иммигрантские страны, как США. Сейчас в год они официально принимают миллион мигрантов. Добавим еще полмиллиона неофициальных. Англосаксонская целостность американской культуры оказывается под угрозой. Латинос (выходцы из Латинской Америки) играют все большую роль в жизни страны. Мексиканцы заполняют Техас, уже появляются требования отдать этот штат обратно Мексике. Даже для позитивно относящихся к эмиграции американцев это стало проблемой.
При этом мигранты развитым странам нужны как дешевая рабочая сила. Германия поддерживает рост населения только за счет мигрантов. И структурно они заполняют те ниши, где не хотят работать немцы. Как и москвичи не хотят работать там, где работают приезжие.
— Можно сказать, что подъем исламского фундаментализма тоже обусловлен демографическими причинами?
— Да, хотя дело тут не в исламе. Все общества, испытывающие демографические, а вместе с тем экономические и социальные перегрузки, чувствительны к агрессивным идеологиям, направляющим энергию толпы на вымышленного врага. Для местных элит это путь к власти, они и используют религию в своих целях. Сейчас это происходит в регионах исламской культуры, но такое бывало и в других местах. Бедное и полуграмотное население легко откликается на простые лозунги. Россия тоже через это прошла, хотя и без ислама.
Не надо думать, что в мусульманских странах все сплошь фанатики. Модернизация неизбежно происходит и там, но она тормозится ростом населения, и государственным людям приходится с этим считаться. Политика на снижение рождаемости идет в тех мусульманских странах, где сильны позиции модернистов: в Египте, в Турции, сейчас даже в Иране.
— В Иране? Более традиционную страну представить трудно...
— То, что происходит в Иране, было неожиданностью и для меня. Но буквально месяц назад на международной конференции я слушал доклад иранских ученых. Оказывается, там уже с 1989 года проводят активную политику, направленную на снижение рождаемости. Абортов там скорее всего нет, но средства контрацепции есть. Хомейни буквально через год после прихода к власти в специальной фетве объявил, что контрацепция не противоречит исламу. И сейчас рождаемость упала до двух детей на одну женщину с недавних пяти-шести.
Но чтобы традиционные общества эволюционировали, нужно какое-то время, а его может не хватить. Численность социально обделенного населения нарастает с угрожающей скоростью. Повторяю, что в 2050 году на Земле будет жить примерно 9 млрд. человек, из которых 8 млрд. — бедных и один — процветающий. Во что это выльется, трудно сказать. Но не думать об этом нельзя.
— А что думают демографы о росте сексуальных отклонений, например, гомосексуализма?
— От демографии это довольно далеко, но так как я еще немного и социальный историк, то позволю себе высказать сомнение по поводу того, что происходит какой-то “рост” сексуальных аномалий. В этом никогда не было недостатка. Почитайте Юрия Крижанича, современника царя Алексея Михайловича. Просто гомосексуализм столетиями был осуждаем, его скрывали, поэтому мы не знаем, сколько было таких людей раньше. А сейчас все выплыло на поверхность, и кажется, что гомосексуалистов стало очень много. Но сравнивать-то особенно не с чем. Ничто не ново под луной. В моем документальном романе “Перехваченные письма” я привожу такой диалог (это аутентичный текст из архивов русской эмиграции первой волны). Разговаривают два белых офицера во время Гражданской войны. У одного из них роман с солдатом. И он говорит, что хочет с ним обвенчаться, но не знает, где найти достаточно культурного священника. Вот так. А нам кажется, что подобные идеи только сегодня появились и то лишь потому, что их принесло в Россию с загнивающего Запада.
Сейчас индивидуализируются жизненные пути человека. Кто-то всю жизнь живет с одной женой, кто-то вообще без жены, кто-то в однополом браке... Сейчас в России почти треть детей рождается вне брака, а в Швеции уже больше половины. Конечно, это порождает массу проблем. Над ними и надо думать, а не скулить все время о том, что раньше было лучше. Ни лучше, ни хуже не было. Просто было по-другому.
