Мы были на острове Тенерифе и жили в отеле-замке с романтическим названием “Бае дель Дуке”. Стояла чудная погода, и черный от вулканического песка пляж был пуст, а мы сидели на террасе и запивали завтрак горячим кофе. И вдруг кто-то сказал: “Смотрите-ка, Катрин Денев!” Я увидела полноватую усталую женщину и не поверила. Не поверила, но на всякий случай взяла в руки фотоаппарат.
Где-то она сейчас, та любительская фотография? Наверное, валяется в каком-нибудь альбоме у мамы: искала ее и не могла найти. На ней утренняя Катрин Денев. Там нет ни “официальных” деневских затвердевших скул, ни ее “официального” леденящего взгляда — маски, которую она надевает, едва завидит объектив (фотографов она всегда просит отойти подальше). Просто Катрин Денев прилетела на уик-энд отдохнуть. И вышла к завтраку: светлые брюки, широкая блузка, ноль косметики и на голове хвостик. “Вот те на!” — открыли мы рты. А потом кто-то сказал, что она прилетела к седовласому хозяину “Бае дель Дуке”. И что он владеет еще то ли третью, то ли двумя третями острова. И что он любовник мадам. “Разве не шикарно: на шестом десятке летать на остров, на уик-энд, к любовнику?” — подумала я тогда.
Про любовников Денев можно писать книги. Каждый любовник — книга. Роже Вадим, разглядевший в темноволосой, коротко стриженной 19-летней девушке будущую диву. Марчелло Мастроянни, потерявший голову от 23-летней мадонны с младенцем (она уже была блондинкой). И дальше — без остановок. Всех она бросала сама, ни за кого не выходила замуж. Впрочем, нет. Было два исключения. Первым стал Вадим: он отменил назначенную свадьбу на Таити, а невеста тогда была уже сильно беременной, ей было 20, и она не простила (всем мужчинам сразу), что ее бросили. А вторым исключением стал известный английский фотограф Дэвид Бейли, которого она теперь упорно не принимает в расчет и старается вычеркнуть из прошлого, так как именно с ним она и изменила своим принципам, согласившись выйти замуж. Брак был недолгий, а значит, по мнению Катрин, он и не считается. Значит, она “мадемуазель”, и она на этом настаивает. Так говорят ее агенты.
С ними у меня завязалась долгая переписка. Все-таки мадам (“Да не мадам, — в который раз поправляют меня агенты, — мадемуазель. Мадемуазель Денев”, — ну хорошо, пусть так) 60 лет, и можно было бы ее поздравить. Агенты оказались очень милыми людьми, мы почти подружились. В последнем своем письме они сказали, что актриса сейчас не дает интервью. На Западе так: нет промоушна, нет нового фильма — значит, и время на интервью нечего терять. А мадемуазель Денев вообще очень редко дает интервью, в основном известным изданиям и все такое. И 60 лет — это не повод. Тем более для женщины. И уж если французская пресса эту дату что-то не вспоминает, то, может, так, по-европейски, правильно? Ну ничего, а мы вспомним.
Сегодня ей исполнилось шестьдесят. Но ей не идет эта дата. Она продолжает сниматься — то обнаженной, то предстает в роли дьяволицы, то является на экраны учительницей, влюбленной в ученицу. Недавно я смотрела ее прогремевший в Европе телефильм (она никогда не снималась в телефильмах) “Опасные связи”: две серии — с ней и Настасьей Кински. И знаете что? Она все-таки чертовски хороша. У нее там молодой любовник, с которым она крутит жутко порочную любовь, и параллельно спит с юным мальчиком. А то и с двумя одновременно. Она ходит в каких-то пеньюарах и постоянно курит. И ей не идет шестьдесят. Не благодаря “золотым нитям”, которые мадемуазель якобы вшила сколько-то лет назад — на свой возраст она как раз и выглядит. Просто ей не идет эта цифра. Знаете, что она мне сказала тогда, на Тенерифе, когда мы познакомились? “Никаких секретов у меня нет. Диеты я вообще отрицаю, я гурманка, я даже не слежу за весом, он у меня постоянно плавает. Просто я делаю для себя больше, чем обыкновенная женщина. Мне ведь приходится постоянно быть на людях. Мне многое дает общение с поклонниками. Я бы не хотела уточнять, мужчины это или женщины. Просто люди. Пожалуй, мой секрет — в атмосфере, которая меня окружает”. Да, она чертовски хороша: в каждом жесте, в каждом взгляде и в том, как она прикуривает. Она — прирожденная актриса. А у таких актрис нет грани между реальностью и нереальностью, нет возраста, нет границ между игрой и театром. Разве забудет мир, как на похоронах Роже Вадима она утирала слезы (настоящие) алым, красным платком, который был списан один в один с моэмовской Джулии Ламберт? И потом, не спорьте, все-таки я с ней знакома.
Как мы познакомились? Она сидела и ела мороженое. Конечно, не одна. Конечно, с ней сидел господин в черном. Конечно, солидного вида и солидного возраста. Она тоже была в черном. Плотно сомкнутые губы. Немножко странная манера держаться: полуулыбка, полувзгляд. И она ела мороженое. Она вообще неравнодушна к десертам, особенно кремам (даже на завтрак ест горячий шоколад с медом). И тут перед ней в вазочке лежало что-то белое и воздушное. “Наверное, сливки”, — подумала я, разглядывая, как она относит ложечку в сторону и бросает какую-то реплику спутнику. Это было такое странное, неромантичное место на берегу Атлантического океана — ресторан-амфитеатр в парке одного миллионера, который тот разбил для своей 18-летней дочери. Миллионер населил его крокодилами, огромными обезьянами и павлинами. И поставил странный сине-зеленый свет-иллюминацию. Мы сидели в этой иллюминации ресторана в форме римского амфитеатра, и в ночной темноте орали павлины. Как ужасно они орали!
Я тогда не говорила по-французски. А Илья Легостаев, который был со мной, говорил. Легостаев еще не был женат, посещал еще не сгоревший клуб “Секстон”, писал в своей “Звуковой дорожке” про группу “Мегаполис” и не слишком интересовался французским кинематографом. Но перед Катрин Денев он испытывал пиетет. Это стало ясно, когда на мое требование подойти к столику мадемуазель в качестве переводчика он прошептал: “Неудобно”. И этот ответ означал категорический отказ. Но я сказала ему, что такого не повторится больше никогда — чтобы вот так, без агентов, прямо за ужином, познакомиться с самой Денев, и что если он со мной не пойдет, я очень сильно обижусь. И интеллигентный Легостаев сдался.
Когда я спросила, не откажется ли она поговорить, все равно о чем, но лучше о ней, конечно, мадемуазель подняла одну бровь. Потом медленно, невероятно медленно, отложила ложечку, достала зеркало, провела уверенным жестом красной помадой по губам и вот только после этого она сказала: “D’accord”, что означало, что она согласна. Это был удивительный спектакль. Она — актриса, и не важно, что зритель был только один (журналисты, понятно, не в счет) — тот, кто сидел рядом с ней. Мы с Легостаевым были потрясены. Мы даже не сразу сообразили сесть. Но когда мы все-таки сели, атмосфера разрядилась. Актриса заговорила. Быстро-быстро. Не заговорила, затараторила. У нее это с детства, когда ей, младшей в многодетной семье, нужно было что-то сказать, вклиниться в паузу, успеть объяснить. Чтобы услышали, чтобы поняли, чтобы не успели перебить.
— Какая была последняя потеря в вашей жизни? — спросила я ее.
— Я теряю людей, которых любила.
— Мужчин?
— Я не хочу уточнять. Просто людей.
— Вы плачете, когда теряете?
— Да. Я умею переживать.
— Вы себя считаете счастливой женщиной?
— Я иногда бываю счастлива. Да, иногда. Иногда. Я нахожу счастье в мелочах — я счастлива, например, когда у меня хорошее настроение. Мне везет в том, что в жизни случаются разные мелочи, которые могут сделать меня счастливой. И о будущем я стараюсь не думать. А еще в детстве я мечтала слетать на Луну. Но когда я была маленькая, это было невозможно. Сейчас это реально. Может быть, у меня это получится — я все еще думаю, что полечу на Луну...
— Вы очень серьезная.
— Что-что?
— Вы всегда такая серьезная?
— Да-да. Я серьезная. Я не знаю почему. Я такая от природы... Я так редко даю интервью! Я не люблю говорить механически о фильмах, а о себе много говорить становится все сложнее со временем.
Она и на людях теперь появляется все меньше и меньше. В июле ее видели на телефестивале в Монако с “Опасными связями”. В августе она была на похоронах Мари Трентиньян. В сентябре посетила вечеринку “Кубе — да, Кастро — нет”. В октябре поехала на фестиваль в Марракеш. Еще ее агенты говорят, что мадемуазель готовит книгу воспоминаний о своих жизненных и профессиональных встречах. А в следующем году будет записывать альбом. И нечего, мол, удивляться: ее учил петь (и многому чему еще учил) легендарный жуир и музыкант русского происхождения Серж Гензбур. А когда из Высокой моды уходил ее друг Ив Сен-Лоран, она вышла на подиум на его последнем показе и спела ему прощальную песню. Маэстро плакал.
Где она встретит свой юбилей? Как сказала мне ее старинная знакомица Изабель Вотьер, “наверное, как обычно — в кругу семьи. Один только раз ей устроили друзья день рождения-сюрприз, это было в Шанхае”. И если б, мол, не они, она опять бы провела его дома. Где дома? Да известно где. Либо у себя в имении в Нормандии. Либо в Париже, в своих, как мадемуазель говорит, “эклектических апартаментах”, — где на полочках кувшины, где на столе орхидеи в горшках и огромный глобус; где мешаются 1930-е годы с японским стилем; где марокканские вазы стоят рядом с антикварным китайским комодом, купленным сорок лет назад, и где повсюду часы. У Изабель десятки фотографий интерьеров своего идола. Сам идол на фоне интерьеров тоже попадается — домашний такой и очень приветливый. Воистину говорю: актриса.
