Через две недели после штурма музыканты и артисты “Норд–Оста” нашли в себе мужество вновь подняться на сцену… Концерт, а скорее реквием, они посвятили памяти погибших заложников, среди которых были их друзья — артисты и музыканты мюзикла.
— Не было рядом Феди Храмцова, Жени Жулева, не слышно было ударника Тимура Хазиева… — тихо говорит тромбонист оркестра Михаил Дерюгин. — Тимура вообще долго не могли найти. Его тело оказалось в морге в Лефортове, куда свозили боевиков. Он лежал с огнестрельным ранением… Едва не погиб Валера Костянов. Его привезли в институт Склифосовского без дыхания, без заметного сердцебиения — только зрачки реагировали на свет. После реанимации у него в области сердца долго красовался огромный синяк, ведь Валеру откачивали четыре часа. Несколько раз он “уходил”… Еле выкарабкался. Сейчас у него постоянно повышен холестерин, а меня мучают головные боли.
Тот памятный концерт играли в сокращенном составе. Восемь музыкантов “Норд–Оста” погибли. Все восемь — мужчины.
— С моего места в оркестровой яме был виден край сцены, — рассказывает Михаил Дерюгин. — Я видел, как на сцену вбежал человек в камуфляжной форме, раздалась сухая очередь автомата. У нас был выход из оркестровой ямы в грим-уборные. Когда услышали: “Вы заложники, здание окружено, все двери заминированы!” — мы побежали в подсобки. У нас было в запасе полчаса, чтобы спокойно сложить инструменты, одеться и выйти. Боевики не знали о служебном входе-выходе из подвального помещения. Но некоторые ребята сильно перенервничали, стали настаивать: “Давайте сидеть тихо как мыши, нас не заметят...”
Минут через 40 мы услышали звук шагов. В подвал спустились двое вооруженных чеченцев. Через несколько минут раздался стук в нашу дверь. Мы услышали: “Сейчас же открывайте, иначе взорвем дверь!” Под дулами автоматов мы поднялись в зал. Все садились на свободные места. Я сел на 2-й ряд, 27-е место, там все 56 часов и просидел.
— Рядом со мной в кресле сидел мужчина, который приехал в Москву совсем недавно. По иронии судьбы, билеты на мюзикл выдали его жене в качестве поощрения. Она работала в комиссии по переписи населения. На семейном совете решили, что на “Норд-Ост” пойдет глава семьи — Сергей — с двумя дочерьми. Это был их первый поход в театр… Мы сидели на крайних креслах в ряду — в самом углу зала — и могли общаться с охранявшими нас боевиками. Когда они узнали, как Сережа попал на мюзикл, искренне веселились: “Повезло…”
С охранниками можно было говорить обо всем, только когда речь заходила о Чечне, их глаза становились стеклянными… Смотря прямо нам в глаза, они говорили: “Вы не представляете, мы больше хотим умереть, чем вы — жить”. Женщины–чеченки были очень красивые, но выглядели запрограммированными куклами, все время повторяли: “Мы пришли освобождать свою родину”, “Мы хотим соприкоснуться с Аллахом”.
Потом в зале чеченцы по удостоверению вычислили одного полковника ФСБ. Хотели расстрелять — “сделать подарок Аллаху”, но по каким–то причинам оставили его в покое. В зале шла настоящая охота за военными. Боевики нашли спрятанные военные билеты и с пачкой документов ходили по залу, по фотографиям искали владельцев. Наши ребята — военные музыканты, которые работали у нас на мюзикле по совместительству, — спрятали свои документы под обшивку сидений. Через несколько дней после штурма те, кто остался жив, приходили, вспарывали кресла…
— Один из наших музыкантов — Миша Конкин — во время нашей отсидки в гримерке все время выбегал в коридор покурить. Для него дымить — все равно что дышать… Когда боевики пришли в подвал за нами, Миша как раз курил за углом. Услышав шаги, он заскочил в одно из технических помещений и спрятался там за какой-то станок. Чеченцы проверяли все подсобные помещения, но Мишу не заметили. Нас погнали в зал, а он так и остался в подвале, просидев там все 56 часов. Хорошо, что он там застрял, — газовой атаки он бы не перенес, у него здоровье хилое…
Двери в подвал боевики заминировали. Михаил оказался отрезанным от зала. Он свободно передвигался по техническому этажу, заходил в нашу гримерку, где был диванчик, где можно было вскипятить чай. По телефону он общался с женой, потом — с военными и с представителями прокуратуры. Это чуть не стоило ему жизни. Информация о том, что в одной из подсобок сидит человек, просочилась на телевидение. Так чеченцы узнали, что один из музыкантов сидит в подвале.
Мишу спасло только то, что на разминирование дверей, ведущих в подвал, требовалось много времени.
В один из моментов Михаила чуть не прихлопнули свои же. Музыкант бродил по подвалу, ища выход, и столкнулся нос к носу с человеком с автоматом… Спецназовцы были в здании задолго до начала штурма. А в четыре утра в подвале появились люди из спецгруппы и техник, обслуживавший здание ДК. По плану здания они искали, где проходят вентиляционные короба и шахты. После бесконечных переговоров по рации спецназовцы подошли к отверстиям в стенах, ведущим в вентиляцию… В специальных рюкзаках за плечами у них были небольшие пластиковые баллоны. Перед тем как пустить газ, всех гражданских из подвала вывели…
По воспоминаниям очевидцев, перед газовой атакой они успели услышать разрывы гранат — позже узнали: спецназовцы из подствольных гранатометов открыли огонь по рекламному плакату с надписью “Норд-Ост”, который закрывал окна второго этажа.
— Террористы начали отстреливаться, отвлеклись от заложников, — вспоминает Михаил Дерюгин. — Но через считанные секунды стрельба стихла. Я увидел, как откуда–то из–под балкона пошел сверху серый дым, стал стелиться по залу, как туман. Теперь я понимаю, что был в самой дальней точке от того места, откуда шел газ. Поэтому еще успел почувствовать, как запахло горящей синтетикой, после чего потерял сознание… Потом издалека слышу: “Просыпайтесь!” — разлепил глаза, передо мной стоит кто–то в камуфляжной форме, потом увидел черную маску, в прорезях — глаза. Парень подхватил меня и понес к выходу, спустил со ступенек, крикнул коротко: “Беги!” — подтолкнул… Я, как мне казалось, побежал… Потом в одной из телепередач увидел себя со стороны: я еле плелся, выписывая на мокром асфальте “восьмерки”. Меня подхватил кто-то сзади за шкирку и потащил к рядом стоящему зданию. Потом я узнал, что это был госпиталь №1 для ветеранов войны. Кто меня “вел”, я так и не увидел, запомнил лишь то, что шел дождь и меня постоянно выворачивало… Человек в военной форме вколол мне укол, потом, уже в госпитале, у меня взяли анализы, тут же дали телефон, чтобы я связался с родными. Я три часа поспал, потом за мной приехали на машине жена и брат. Я лежал в палате один. Потом я узнал, что в госпиталь доставили из зала 104 человека. Но тишина стояла — мертвая…
Вскоре стало известно: как раз те музыканты из “Норд–Оста”, которые настраивали всех затаиться в гримерках и переждать, и погибли. Они сломались психологически, были заранее уверены, что живыми из зала им не выйти.
