Она всегда играла красивых и добрых. Потому что режиссеры всегда видели в ней самое главное. Робкая летчица Маша из фильма “В бой идут одни старики”, отважная дочка профессора Тася из “Пропавшей экспедиции”, чудная медсестра Катя из “Афони”, необыкновенная принцесса из “Обыкновенного чуда” — это все она, это все о ней. Несмотря на то, что с тех пор прошло уже много лет.
Разговаривая с Евгенией Павловной, увлекаешься просто общением, забывая про “нужные”, подготовленные вопросы. Она не смотрит: ну что еще? Не делает многозначительных пауз, не режиссирует разговор и не актерствует, отвечая, она реагирует — по-человечески.
Мы встречались несколько раз: в гримерке Театра Маяковского, на съемочной площадке многосерийного фильма “Дети Арбата”, в квартире родителей ее мужа Андрея Эшпая (в своей, только что купленной на Кутузовском проспекте, в то время шел ремонт) — там, где проходит сейчас ее жизнь.
За время, пока готовилось интервью, она успела съездить на гастроли со спектаклем. А по Москве поползли слухи, что Симонова может уйти из Театра Маяковского в связи со скандалом вокруг спектакля “Женитьба” (“МК” писал об этом 24 ноября). К счастью, слухи не подтвердились — любимая актриса остается в театре.
— ВАШ фильм “Цветущий холм среди пустого поля” — семейный проект, в котором режиссер — ваш муж, в главной роли — вы, а вас в детстве играет ваша младшая дочь, — видно, как он много значит для вас. Но это же кино не для всех, которому явно не грозил прокат еще на уровне идеи. Вы же понимали это, когда затевали его?
— Картина очень камерная, очень личная, очень частная. Когда ее не принимают, меня не удивляет — меня поражает, что ею интересуются. Но я вообще люблю эксперименты — мне это интереснее всего в профессии.
Многое в этой работе казалось некоторым безумием, но Андрей все взвесил, очень глубоко и тонко прочувствовал и решил. И я ему поверила: мы много лет уже в браке, и у нас огромное количество совпадений.
— Сразу?
— С момента первого знакомства, когда мы стали признаваться друг другу в любви к... собственным бабушкам. (В 1982 году Андрей Эшпай пригласил ее на главную женскую роль в свою картину “Когда играли Баха” — роман на съемочной площадке через два года закончился браком. — Е.С.-А.) И в биографии у нас поразительные совпадения — до того, что наши прадеды были сельскими священниками. И в профессии — абсолютное доверие. Хотя, что касается “Холма...”, мне все равно было страшно. Как и с нашим моноспектаклем по роману Толстого “Анна Каренина”, который тоже поначалу казался отчаянным шагом. (Для кинорежиссера Андрея Эшпая моноспектакль с женой в 1997 году тоже был довольно смелым экспериментом. — Е.С.-А.) Картину эту я очень люблю, хотя понимаю, что она далеко не всем нужна, поскольку исповедальная — не все же любят, когда им кто-то открывает душу. Она очень личная — и для меня, и для Андрея. Ведь кроме того, что мы там с Марусей играем, сценарий Андрей написал по повести моего родного брата Юрия Вяземского, а музыку взял у своего отца — Андрея Яковлевича Эшпая. На “Кинотавре”, где “Холм” участвовал в конкурсе два года назад, нас даже упрекнули в семейственности. (Смеется.)
— Тяжело делать семейное кино? Как у вас: закончились съемки, приехали домой, сели ужинать — и ни слова о прошедшем дне или наоборот — работа над фильмом не прекращается и дома?
— Все происходит очень естественно — нет полного отрешения от повседневных проблем: а как? У нас же большая семья — дети, родители, в тот момент, когда снимался “Холм”, был жив еще мой папа. Но и правила — оставлять все проблемы за порогом — нет. Вот сейчас Андрей снимает шестнадцатисерийный фильм по повести Анатолия Рыбакова “Дети Арбата” и ее продолжению. Полгода съемок, причем регламент жесткий — 6 дней в неделю по 12 часов в сутки, один выходной — воскресенье. Очень тяжело. И, конечно, мы все это обсуждаем.
— И вы играете в “Детях Арбата”?
— Я играю мать героя — Саши Панкратова, в его роли Женя Цыганов, которого я считаю одним из самых интересных современных актеров. Для роли я хожу некрашеная — отрастила всю свою седину, у меня ее, благо, много. (Улыбаясь, поправляет волосы, смотря на себя в зеркало гримерки театра Маяковского, где мы разговариваем. — Е.С.-А.) У нас еще, как часто бывает в жизни, все совпало: мы переезжаем из района на юго-западе, где я прожила 35 лет, на Кутузовский проспект. У Андрея — картина, и я тоже устаю, потому что продолжаю репетировать, играть спектакли — снимаюсь и езжу со спектаклями по стране. Но если я в Москве, жду его материла, и мы, вместо того чтобы раньше лечь спать, сидим и смотрим, что снято за день, потому что все, что он делает, мне безумно интересно.
— Вы придирчивый критик?
— Наверное, да. Но сейчас мне редко когда не нравится — тогда мы спорим.
— Он позволяет с собой не соглашаться?
— Позволяет, но никогда не сделает не так, как считает...
— Вы обращаете внимание на свой возраст, на свою седину — обычно же актрисы или вообще не говорят про годы или подчищают дату рождения в паспорте.
— Ну не все. А что касается меня, то я его просто не скрываю. Я еще доигрываю так называемые “молодые роли”, хотя уже перешла и на роли матерей — в “Следствие ведет Евлампия Романова” (сериал по Донцовой, который недавно прошел на СТС. — Е.С.-А.), например, у меня два сына, один женат. А в Театре Табакова я играю роль Лауры в “Отце” по Стриндбегру (за которую, кстати, получала премию в “Московском комсомольце”, что было очень приятно) — у меня там взрослая дочь, и мне лет эдак 45—46...
— Вы сразу решили идти в артистки?
— Нет, я отвлекалась и на другие мечты: безумно увлекалась конным спортом. Еще я училась в английской школе и очень любила язык, и моя мама была прирожденным педагогом, и в какой-то момент я собралась идти по ее стопам.
— На площадке “Детей Арбата” много молодежи, вы себя их общей мамой не чувствуете?
— А как же, чувствую — я же там маму и играю. И потом, моя старшая дочь Зоя, которая там тоже играет, — их ровесница. И они поразительно талантливы: как мне кажется, мы находим общий язык. (Андрей Эшпай набрал целую команду молодых звезд — Чулпан Хаматова, Инга Оболдина, Евгений Цыганов, Даниил Страхов, Юрий Колокольников, Андрей Кузичев. — Е.С.-А.)
— Вас не раздражает их ранняя звездность?
— Она меня не то что не раздражает, она меня радует, потому что целое десятилетие ничего не было — ни фильмов, ни новых имен. И хорошо, что они много зарабатывают и ездят на иномарках — так должно быть. За “Афоню” я 320 рублей получила! (Смеется.)
— А вы как справились со своей популярностью? Первый фильм — “В бой идут одни старики” — в 18 лет, через два года — “Пропавшая экспедиция”, “Афоня” — и сразу такой успех.
— Я всегда к себе относилась критически, и вообще в кино мне было очень сложно, потому что я не могла воспринимать себя со стороны — это повергало меня в какой-то шок. Просто мука. Может быть, у меня на самом деле были какие-то завышенные требования к себе?.. У меня же очень хорошая школа: мой художественный руководитель — Юрий Васильевич Катин-Ярцев. А успех... Мне было, конечно, приятно, но больше радовались моя мама, мои тетушки — вот они гордились.
— А сейчас вы можете смотреть свои старые фильмы?
— Сейчас — да, время примирило, и я думаю, что не была я уж таким уродом, каким себе тогда казалась... Да, а в театре я вообще начала сразу репетировать с Дорониной, Тениным, Охлупиным, я понимала, какая пропасть между нами — какие там звездные болезни!.. (Евгения Павловна любит так: раз — и вернуться к тому, о чем говорили до того, когда уже начали о другом. — Е.С.-А.)
— А что вам ближе — театр или кино?
— Вы знаете, я всегда остаюсь в кино дилетантом — профессией в кино не овладела. Даже когда снималась много — по шесть картин в год. В театре есть своя безусловность состояния при всей условности — особенно, когда спектакль идет три часа и ты практически не уходишь со сцены, и хоть что-то почувствовать и прожить. Театральную технологию я как-то освоила, я за себя отвечаю в театре, я могу быть лучше или хуже, но я знаю как... В кино — нет. Я не знаю, что со мной произойдет после слова “Мотор!”. Могу впасть в такой ступор, словно я студентка второго курса...
— В кино же, наоборот, можно все исправить: есть дубли.
— В “Детях Арбата” в первый съемочный день у меня была сцена свидания в тюрьме с сыном. Сцена трудная, но я играла ее на пробах с двумя партнерами — по три, по четыре дубля с ними, абсолютно не волновалась. Но на площадке меня охватил такой ужас — я не то что играть, говорить не могла. Но тут, наверное, влияет и ответственность за тему, которая коснулась почти каждого: и я много слышала рассказов и про ночной арест моего деда (отца папы), и про очереди с передачами в тюрьму, и как бабушка поседела за одну ночь, когда мужа расстреляли. Дед работал в Генштабе, убежденный коммунист, воевал с 18 лет, с Гражданской, — поляк, Станислав Венедиктович Станкевич. Симоновы — фамилия благоприобретенная: когда арестовали деда, мою бабушку с папой и его сестрой выслали, и потом отца усыновил ленинградский скульптор Василий Львович Симонов, сосед по квартире. Он буквально спас нашу семью и дал возможность моему отцу учиться, потому что до усыновления отец считался сыном врага народа.
— Нет ощущения упущенных возможностей — не грустно, что многие роли уже не сыграешь и чего-то в жизни уже не будет. Возраст на вас не давит совсем?
— Нет. Вот у нас близится премьера по пьесе Олби “Три высокие женщины”, продюсер Ольга Соколова. В пьесе три женщины, у них нет имен, они обозначаются буквами: А, В, С. С — юность, ее играет Зоя Кайдановская, В — зрелость — Вера Бабич и А — старость — это я. Режиссер — Сергей Голомазов. И в этой гениальной пьесе есть абсолютно про все: про жизнь, про то, как уходит время. Она и общечеловеческая, и очень женская. В конце все трое выясняют, что такое самый счастливый момент в жизни. Молодая считает: “Молодость”, потому что все впереди, счастье — только тогда, когда все впереди”. В, зрелость, уверяет, что самый счастливый момент у нее, потому что ей 50 лет и у нее открывается вид на все 360 градусов: она уже не совершает ошибок молодости и еще не все потеряно. А 90-летняя старуха, которую играю я, говорит, что счастье — это когда подходишь к финалу, когда все сделано и уже можно спокойно и достойно поставить точку. И я с этим согласна.
— Вы не боитесь смерти?
— Нет... Но если вдруг какой бандит с ножом (смеется), наверное, я испугаюсь, а так — нет. Я не боюсь летать на самолете, фобий у меня никаких нет. Я дико боюсь за близких, за детей. Когда мой внук заболевает, у меня портится настроение, мне не хочется ничего, у меня все валится из рук.
— Внук — как третий ребенок?
— Это такое странное чувство: с одной стороны — он твой, с другой — нет. Он прожил со мной целый год, и тогда у меня возникала эта иллюзия, что неправильно. Я была классической бабушкой — с кашами, с памперсами — величайшим изобретением человечества. Я его, конечно, обожаю, ему сейчас уже четыре года, зовут Алексей.
...Да, я сейчас, наверное, не хотела бы быть молодой. (Она опять возвращается к предыдущему вопросу. — Е.С.-А.) В каждом возрасте есть преимущества.
— Какие?
— Наверное, прежде всего в том, что завоевано за эти годы — дети, внуки.
— То есть все-таки дети, внуки — на первом месте, а профессия — на втором?
— Мне трудно расставить по местам, потому что настолько всегда все шло параллельно, и, слава Богу, мне никогда не приходилось жертвовать ни одним, ни другим. Правда, когда я первый раз была беременна и должна была родиться старшая дочь, меня утвердили на четыре картины сразу, и я отказалась (у меня так развит материнский инстинкт, что меня ничто не могло остановить). Правда, когда я была беременна, я снялась в телевизионном фильме-спектакле “Как важно быть серьезным” с Кайдановским, со Старыгиным, с божественной Сухаревской. Я помню, как каждый съемочный день начинался с того, что режиссер с оператором смотрели на мой живот — а он у меня не выделялся до пяти месяцев, а потом как начал расти!
— Не сложно с родными и близкими на съемочной площадке?
— Нет. В “Детях Арбата” мы с Зоей в кадре, к сожалению, не встречаемся. А в театре мне с ней работать легко и интересно.
— А с Кайдановским?
— Вы знаете, он и партнером был достаточно непростым, и как человек очень сложный — поэтому трудно, а не потому, что мы какое-то время состояли в родственных связях. (Евгения Павловна вышла замуж за Кайдановского после “Пропавшей экспедиции”, на съемках которой они и познакомились. В 1976 году у них родилась дочь Зоя. — Е.С.-А.) Есть изумительные актеры, которыми ты восхищаешься, но играть с ними сложно. Это бывает достаточно часто с такими яркими личностями.
— Я знаю, вы про Кайдановского никогда не рассказываете?
— Нет.
— Вы как-то сказали: “Для меня, женщины, которая счастлива сейчас, прошлое отсекается”. Как можно вот так взять и отсечь, закрыть целый пласт жизни?
— Но закрывается же этот пласт от других, а для меня просто все было как бы в другой жизни.
— Вы вообще часто что-то вспоминаете или живете настоящим?
— Я много вспоминаю. Я начинаю за утренним кофе разговор о том, что не успела купить сахар, а потом разговор может перекинуться в молодость моей бабушки. Дети смеются над тем, как я с одной темы перескакиваю на другую — вы уже, наверное, заметили.
Конечно, я возвращаюсь мыслями в прошлое, но так — было и было.
— А что легче пережить — предательство или смерть любимого человека?
— Когда я лежала в клинике неврозов, лечась от своей тяжелой аллергии, я там столько наблюдала — и судеб, и ситуаций... И врач мне сказал: “А вы знаете, подавляющее большинство женщин смерть мужа переживает значительно легче, чем предательство, измену”. И помню, меня потрясло: как же так, ведь чужая жизнь же тебе не принадлежит!
— Как вы спокойно говорите о том, что все скрывают: лежала в клинике неврозов...
— А что тут скрывать? А потом, когда я снималась в “Рассказе неизвестного человека” (фильм Жалакявичюса по одноименному рассказу Чехова вышел в 1980 году, в главных ролях: Симонова, Кайдановский. — Е.С.-А.) — это был такой страшный период в моей жизни, а я плохо скрываю свои чувства, и у меня все написано на лице, — я как-то сказала Жалакявичюсу: “Надо же быть сильной, чтобы уметь скрывать”. А он мне ответил: “Ну, если человек по-настоящему свободен, он не должен ничего скрывать. Другое дело, не надо на людей навешивать свои проблемы. Но зачем делать хорошую мину при плохой игре — неужели вам будет легче от того, что все будут думать, что у вас все хорошо, когда у вас трагедия? Какой смысл?”
— А вы считаете себя свободным человеком?
— Ну, относительно да. Я не свободна своими привязанностями, но единственное, что я заработала, — свободу выбора в профессии. И еще, я могу ходить как угодно, то есть мне все равно, как я выгляжу. Смолоду не любила ни краситься, ни наряжаться — мне хватало этого в профессии.
— Вы говорили, что пластических операций делать не собираетесь?
— Да нет, зарекаться нельзя: кто же знает, что я стану думать лет через десять?
— Можете увлечься человеком и... резко себя остановить?
После паузы:
— Возможно.
— А надо ли, будучи свободным человеком?
— Я знаю только одно: человек не властен над своими чувствами — он не может не хотеть того, чего он хочет. И за это человек не несет ответственности. Но за поступки свои отвечает. И бывают необратимые поступки, которые могут разрушить что-то... Например, я знаю очень счастливые браки с подлинными чувствами, и какая-то глупость все разрушала. Но для меня это абсолютно невозможно. Я вообще органически не умею врать. Я могу для красного словца чуть-чуть приукрасить, но обманывать — никогда.
— Вы считаете, должно быть что-то мужское и что-то женское — от быта до принятия решения? Вот я заметила, на площадке вы слушаете внимательно все, что муж скажет, вы все время рядом — при нем.
— Это правда. Не побоюсь этого слова, уникальность наших отношений (может, завтра-послезавтра все закончится, никто не знает, зарекаться нельзя — по крайней мере на данный этап, а мы вместе почти 20 лет) — то, что мы действительно равны. Но есть целый ряд моментов, когда я абсолютно ведомая, и я делаю это совершенно легко, абсолютно не чувствуя себя униженной и оскорбленной, наоборот, с готовностью, с желанием. Вообще, я и в профессии люблю себя ощущать ведомой, но только за тем, за кем я хочу следовать. Когда мне предлагают те условия, которые для меня неприемлемы, можно меня убить, но я не продамся ни за какие деньги: если я не хочу, я могу быть как кремень.
— Какую роль вы никогда не станете играть? Стерву, например?
— В “Отце” Стриндберга я играю Лауру. Дети мои пришли посмотреть, и после спектакля Зоя мне сказала: “Мама, какая же ты сволочь!” Мой товарищ — актер нашего театра Виктор Запорожский — огорошил: “Симонова, ты что, ты столько лет притворялась?! И это есть твоя сущность?!” И это были самые большие для меня похвалы. Мы играем там с замечательным Андреем Смоляковым любовь-ненависть мужчины и женщины, очень страшная пьеса. К сожалению, она очень редко идет: Табакерка славится тем, что у них очень много новых спектаклей и старые сходят сами собой. Я помню, когда мне позвонил Олег Павлович Табаков и предложил эту пьесу, я прочитала ее и испугалась: это такое исчадье ада — зло, воплощенное в женщине. И то, как она бьется с мужем, и, когда понимает, что ей с ним не справиться, практически убивает его рядом своих поступков — ну, тут уж я за всех женщин! Мне про себя тоже есть что вспомнить, я вспоминала и про подруг — и у меня сложился такой счет к мужчинам!..
— Вы чем-то домашним увлекаетесь — цветы, вязание, кошки?
— Нет. Я просто люблю свой дом и свою семью. А дома люблю вкусно поесть, люблю выпить рюмку-другую, вино люблю очень — раньше любила больше красное, сейчас — и красное, и белое, но хорошее, конечно. Но у нас достаточно трудно пить хорошее вино, потому что оно дорогое, да и климат такой — часто холодно, поэтому предпочитаю все же хорошую водку — так приятно!
— А ваша младшая дочь Маруся всегда с вами на съемочной площадке? (В день, когда Евгения Павловна позвала меня на площадку, там собрались все — она и Зоя в кадре, Маруся — за. — Е.С.-А.)
— Нет, что вы, она очень занятой человек. Просто сегодня Маруся приехала, потому что ей было интересно — такая сцена, все ее ждали. (Сцена, с которой начнется фильм: солнечный день, все еще на пороге взрослой жизни, еще не поделились на тех, кто забирает и кого забирают. И главные герои танцуют румбу во дворе. — Е.С.-А.) Маруся учится на третьем курсе в консерваторском училище — она играет на фортепиано с пяти лет.
— Вы влияли на выбор профессии старшей дочери? Вы ей говорили: “Актерство — тяжелый труд”?..
— Конечно. Но та радость, которую ты испытываешь в актерской профессии даже в редкие моменты, — это же такое наслаждение! И чем тяжелее труд, тем больше удовольствие. Почему среди актеров — театральных, между прочим, — очень мало наркоманов? Пьяницы есть, да. Но ведь известно, что театр — это самый сильный наркотик. Мой отец, замечательный ученый нейрофизиолог Павел Симонов, в какой-то период занимался темой “психология творчества” и проводил научные эксперименты с актерами. Один такой опыт меня потряс своим результатом. Актера просили сыграть трагическую ситуацию — ну, скажем, на глазах гибнет любимый человек. И нужно было попытаться сыграть ее без слов — мимикой, жестом. И к актеру подключали датчики. И чем глубже и ярче ему удавалось сыграть боль, тем сильнее импульс получал центр удовольствия. Самое блаженное состояние — это когда после тяжелого спектакля, где тебе удалось сыграть что-то всерьез, посидев в гримерке с товарищами и выкурив сигарету, ты, усталый, но счастливый идешь домой.
Р.S. Пока готовился материал, Евгения Павловна с семьей наконец переехала в свой новый дом, с чем мы ее и поздравляем!
