Трагичный “Один день Ивана Денисовича”, добросердный и печальный “Матренин двор”, могучий “Раковый корпус”, горький и неистовый “Архипелаг ГУЛАГ”, 10-томное “Красное колесо” — эти произведения определили мировую известность Солженицына.
Но нет пророков в своем отечестве.
На кругах ада
Сегодня, в пору грабительского капитализма, лауреат Нобелевской премии стал бельмом в глазу денежных воротил и сочувствующих им. Он исповедует христианские заповеди, живет не по лжи, стремится к предельному самоограничению. С такой нравственной установкой русский писатель никак не соединяется с разбогатевшими сливками общества.
В сентябре 93-го очень известный шведский журналист Стиг Фредриксон, когда-то самоотверженно помогавший опальному Солженицыну, записал в Швейцарии телеинтервью с Александром Исаевичем накануне его возвращения на родину и высказался о наших переменах: “Сегодня в России видны самые отвратительные стороны дикого капитализма”. Солженицын продолжил: “Самые отвратительные. Такие отвратительные, каких на Западе не было, потому что на Западе все-таки не с того начинали, что национальное достояние можно грабить сколько хочешь”.
Посмотрите, кто сегодня острит фразы против Солженицына. Полистайте другие их публикации, и вы увидите, кто им дорог и мил. Им по душе миллиардеры: денежные мешки возбуждают в своем окружении “нежное расположение к подлости”. Незабвенный Гоголь в “Мертвых душах” очень весело посмеялся над всеобщим подобострастием к миллионщикам. Внезапно озолотевшие олигархи-аллигаторы вывозят из страны ее богатства, скупают в чужих странах спортклубы, яхты, виллы, дворцы. А Солженицын раздает людям заработанные собственным трудом деньги. Наша интеллигенция, когда-то получившая облучение светом произведений Солженицына, ныне одряхлела. Совесть и вечная робость не позволяют этим хорошим людям публично вступиться за Солженицына, вновь облитого хулой.
Поколение шестидесятников обязано ему своим прозрением. Его мужество и несгибаемость в борьбе с советской идеологией вдохновило мыслящих людей, придало им решительности для сопротивления властям. Достойны уважения и сама жизнь Солженицына, и его последовательное, неизменное служение Истине.
Лауреат Нобелевской и ряда других международных премий, он отказался принять Государственную премию РСФСР за “Архипелаг ГУЛАГ” и объяснил причину своего отказа: “...тысячи тысяч бывших зэков доживают свою жизнь или вообще без пенсии, или на нищенской, так как каторжный труд в лагерях ГУЛАГа им не зачтен в трудовой стаж... Эта книга — о страданиях миллионов, и я не могу собирать на ней почет”.
Бессребреник Солженицын все мировые гонорары за “Архипелаг” передал в Русский общественный фонд. Эти средства шли на поддержание преследуемых советской властью, на помощь жертвам режима. Ежегодно присуждается литературная премия Александра Солженицына достойным людям за неповторимость творческих достижений, а не за национальную принадлежность. Среди лауреатов — поэты Инна Лиснянская и Юрий Кублановский. Награда лауреатам в 25 тысяч долларов — из тех же авторских гонораров за “Архипелаг ГУЛАГ”.
Способен ли кто-нибудь из красноречивых антагонистов Солженицына на подобную щедрость?
По его судьбе беспощадно прошлось “красное колесо”. Он познал ужас Лубянки, лагерей, а затем пошли новые преследования, слежка, погоня гэбистов за спрятанными сочинениями писателя. А он бросает вызов власти: 3 сентября 1973 года отсылает в ЦК КПСС открытое “Письмо вождям Советского Союза”. Заключительные строки этого письма адресую сегодняшним преследователям Солженицына: “Кажется, я доказал многими своими поступками, что не дорожу материальными благами и готов пожертвовать жизнью. Для вас такой тип жизнеощущения необычен — но вот вы наблюдаете” (“Публицистика”, том 1, стр. 386). Ему пришлось скрываться то у Ростроповича, то у Чуковского. В только что опубликованной роскошной книге — Корней Чуковский, Лидия Чуковская, “Переписка” — читаем письмо Корнея Ивановича из Барвихи, где он отдыхал: “Я здесь — в раю. Тихая комната, сон почти без снотворных, писать никто не мешает, но есть одно горе — хуже зубной боли — это неприкаянность, бездомность, сиротливость Ал<ександра> Ис<аевича>. Это не дает мне ни жить, ни работать”.
В предисловии к книге Бориса Можаева “Земля ждет хозяина” (изд. “Русский путь”) Александр Исаевич коснулся еще раз самых раскаленных своих дней перед изгнанием из страны: “Но вот в пятницу 8 февраля 1974-го на даче Чуковских в Переделкине, где я работал, узнал по телефону от жены, что вызывают меня срочно в Генеральную прокуратуру. Не поехал. И решил: в Переделкине еще отсидеться до понедельника. Уже ломились агенты переодетые в саму дачу, проверить, тут ли я. Обложили весь участок слежкой круговой... Вдруг в воскресенье 10-го — стук в дверь дома. Это — не побоялись, прорвались через кольцо, дав себя десяток раз сфотографировать и записать, — Боря Можаев и Юрий Любимов! Вот смельчаки! Очень я был тронут этим их прорывом блокады...”
А вот воспоминания Юрия Петровича Любимова: “На Западе я читал “ГУЛАГ” и прямо болел, физически болел. Мне нужно было много работать, и все равно я читал почти что все ночи напролет. Наутро выходил репетировать. “Гран соле”... Это подвижнический труд — собрать все в таких условиях. Люди не в состоянии понять это просто... Ну я не знаю, это абсолютное чудо. Как мог человек 10 лет противостоять всей государственной машине один! Это чудо! Это невозможно понять. Сколько нужно воли, мужества, ума, чтоб выиграть время! Это только какая-то необыкновенная работоспособность, его опыт лагерника, человека, который прошел все круги ада” (“Рассказы старого трепача”).
Он вынесет все!
После возвращения из изгнания Солженицын попал под мощный шквал нелицеприятных публикаций. В условиях вседозволенности эти нападки принимают оскорбительный характер, авторы демонстрируют истеричный базарный тон. Теперь Солженицыну ставят в упрек двухтомник “Двести лет вместе”. Вся беда критиков в том, что они не удосужились честно, с добрыми намерениями прочитать это огромное исследование новейшей русской истории, не увидели (или не захотели увидеть!), что Солженицын-историк ничего не выдумывает, более того — все время ссылается на еврейские источники, в том числе и таких нечестивых авторов, кто не скрывает своего презрения к русскому народу, позволяя себе оскорбительнейшие высказывания.
Так, Аркадий Белинков, ставший писателем в СССР, в Лондоне заявляет: “В процессе вековой эволюции народонаселение России превратится в стадо предателей, доносчиков, палачей”. Русское общество, по мнению Аркадия Викторовича, — это “ничтожное общество рабов, потомков рабов и пращуров рабов. Общество дрожащих от страха и злобы скотов”. И еще одна цитата из лондонского сборника 80-х годов, которую приводит Солженицын в своей новой книге: “В огромных глубинах душевных лабиринтов русской души обязательно сидит погромщик... Сидит там также раб и хулиган”.
Что-то никто не протестует против этих оскорблений русского человека! В книге Солженицына вы не найдете ни одного высказывания, порочащего характер и личность еврея.
Очень живуча оказалась выдумка, что Солженицын — антисемит. Постыдный оговор! Потрудитесь, господа, честно прочесть хотя бы главу “В войну с Германией”, и вы там найдете объективные суждения писателя: “Итак, вопреки расхожему представлению, число евреев в Красной Армии в годы Великой Отечественной войны было пропорционально численности еврейского населения, способного поставлять солдат” (т. 2, стр. 363—364). Он рассказывает о евреях — Героях Советского Союза, повествует о разведчиках, совершивших неординарный подвиг: “Тут уместно отметить, что некоторые отчаянные евреи принимали в войне участие еще острей и плодотворней, чем бы на фронте. Такова была известная “Красная Капелла” Треппера и Гуревича — вела разведку под Гитлером вплоть до осени 1942-го и передала сведения, важнейшие для советских стратегических и тактических решений. (Оба разведчика отсидели в гестапо, а после войны — в СССР; первый — 10, второй — 15 лет.)”
Осудителей Солженицына, безусловно, раздражает и другое обстоятельство, что он и в этом сочинении говорит о геноциде русского крестьянства, который последовательно проводило советское правительство. В своем огромном труде “Двести лет вместе” автор старается убедить, что антисемитизм и русофобия одинаково отвратительны. “Этой книгой я хочу протянуть рукопожатие взаимопонимания — на все наше будущее. Но надо же взаимно”.
Но вместо взаимности — на 85-летнего писателя наведены убойные стволы — в руках не дрогнул пистолет! Но Господь дает автору нового русского эпоса былинное долготерпение. Солженицын отважно несет свою ратную долю народного заступника.
Дорогой Александр Исаевич, наша газета открылась в 1919 году в ваш день рождения. Простите нас! На нашем общем празднике искренне говорим:
— Многая лета, Александр Исаевич!
Иосиф БРОДСКИЙ: “В СОЛЖЕНИЦЫНЕ РОССИЯ ОБРЕЛА СВОЕГО ГОМЕРА”
Так называется интервью поэта журналу “The Iowa Review”, в котором журналист поинтересовался мнением Бродского о Солженицыне и о легендах вокруг него. Поэт ответил:
“Я очень горжусь тем, что пишу с ним на одном языке. Я считаю его одним из величайших людей... одним из величайших и отважных людей этого столетия. Я считаю его совершенно выдающимся писателем, что касается легенды, то пусть она вас не беспокоит, лучше читайте его книги. И потом, что это еще за легенды. У него есть биография... И все сказанное им”. Бродский назвал “ГУЛАГ” новым типом эпоса. (“Большая книга интервью”, стр. 48—49.)
Из интервью журналу “Paris Review”:
“Один день Ивана Денисовича” я прочел, как только он был напечатан. Не могу опять не вспомнить слова Ахматовой. При ней как-то говорили об Иване Денисовиче, и один мой друг сказал: “Мне эта вещь не нравится”. Ахматова возмутилась: “Что за разговор — “нравится”, “не нравится”? Да эту книгу должна прочесть вся страна, все 200 миллионов жителей!”
Пусть запомнят осудители Солженицына эти слова Ахматовой. И Бродского: “Мне кажется, советская система обрела в Солженицыне своего Гомера. Он сумел открыть столько правды, сумел сдвинуть мир с прежней точки... Но за ним ведь стоят миллионы загубленных. И сила человека, который остался жив, соответственно возрастает. Это уже не только он — это они”.
Бродский считал “Архипелаг ГУЛАГ” более существенным произведением, чем “Один день...” А в “Раковом корпусе” “он оказался на грани прорыва в великую литературу”. (Иосиф Бродский, “Большая книга интервью”, стр. 85.)
ЧЕЛОВЕК СУДЬБЫ
в поле открытого боя
Александр Исаевич Солженицын — титаническая фигура среди многих важных и талантливых писателей, политиков, мыслителей. Человек Судьбы — как Александр (Македонский), Наполеон, Лев Толстой... С миссией. Кого Бог ведет, пока не исполнит, на что призван. Это — чудо: среди стольких ураганов и рифов по бурному морю века проведен его корабль, что потонуть и разбиться мог на каждом перегоне с 20 и до вот 85 лет. Война, арест, лагерь, рак. Подпольное писательство — создан шедевр русской прозы “Один день Ивана Денисовича”: с ним вышиб дно и вышел вон — на свет Божий мирового Слова и Истории, и вот уже на виду подсвечен!.. Но это ему все не то: он снова зарывается в келью, мастерит эпопею документально-историческую “Архипелаг ГУЛАГ”, где убийственное оружие, пуще водородной бомбы, чтобы сразить чудовище Власти, как отмститель за миллионы.
Но Солженицын уже на виду, известен “органам”, за ним ведут слежку и охоту, как на опасного зверя, и могли запросто укокошить на любой поляне иль повороте шоссе, но он с волчьей ухваткой опытного зэка ускользает, обдуривает разленившихся салаг — детективная история пуще Штирлица, записанная им в веселой книге “Бодался теленок с дубом”. Как Геракл с Гидрой: один воин в поле открытого боя (иль Давид против Голиафа) при одушевляющих волнах поддержки народа. И не один бой, а целая кампания выиграна, война двадцатилетняя — от ссылки и рака до Нобелевской премии и “выдворения” с родины.
И далее баталии — уже с чужой земли. В опровержение, что “когда гремят пушки, музы молчат”, сам и пушка (в войну — боевой артиллерист!), и муза. Разгорается творчество — и писателя, и историка, и публициста, и издателя... Теперь брань — уже на два фронта. Корыстный Запад его использует в холодной войне против СССР и коммунизма, но он не по-ихнему воюет: в чужом стане оказывается русский партизан. И он их обличает: живут не по существу, а по мнимости, утратили истинные ценности...
И опять один в поле воин... Правда, уже немало развелось воителей-эмигрантов, из укрытия стреляющих. Но чтоб в открытую и со всех сторон (и от “своих”) удары отбивать — это он один. Ибо — ГЕРОЙ: такая в нем стать. Добрыня Никитич, чудо-богатырь — именно сказочный и метафизический: зэк-замарашка в робе, Ща-854, вдруг разрастается в великана, кто тягается с воинством целого государства. Как полубог в сравнении с антропосами нормальной величины.
Один? Нет — в семье! Вот откуда еще ему Божье благословение на подкрепу и долгую жизнь подано: удалось создать дивную семью как свое царство-государство, остров Буян в холодном жестоком мире. Чудная молодая жена, умница, соратница-сотрудница (как и Достоевскому Анна Григорьевна) и мать троих сыновей. И это уже ее, Натальи Дмитриевны, подвиг с ним рядом. Ибо интеллектуально-творческая женщина в век феминизма норовит утверждаться как самость, а не любить и рожать. А тут как народная русская мать долг обезлюдевающей России исполнила! И в этом еще патриотический образец нам — Солженицын и его семья!..
И далее Бог (Судьба?) ведет: триумфальный возврат на Родину — везенье! И тут уже, как мудрый аксакал, “многоопытный муж” — и в познании человека, и в знании путей истории — подает продуманные идеи народу, советы политикам: “Как нам обустроить Россию”. И не его вина, а беда нам, что власть замкнула слух и заглушила его голос — его, кто по существу второй центр власти — Ума и Совести, каков был Лев Толстой в Ясной Поляне...
Нет, оничтожить его не удастся: больно крупен и смел. И творческое плодоношение продолжается — двухтомная эпопея “Двести лет вместе” о трудном со-упружестве, о совместимости и несовместимости тканей разных этносов, русского и еврейского, сведенных путями Истории на жилплощадь одной страны... Тоже драматическое повествование в открытом им жанре “художественного исследования”, в коем и “Архипелаг ГУЛАГ”, и “Красное колесо”, где писатель в стремлении исповедать пути Истории сотворяет текст, имеющий и научное, и художественное значение.
Обдумывая Солженицына, его дело и творчество, перечитал “Один день Ивана Денисовича”, перелистал “Архипелаг...”, освежил в памяти романы “В круге первом” и “Раковый корпус” — и неожиданный эффект: ВКУС ЖИЗНИ мощно излучается из этих книг. В них и испытания истории (а страдания — тоже ценность!), и жизнестойкость, и красота человека! Одухотворенный писатель, орган божественного Слова, смог записать эти трагические опыты и нам принести в дар — и уму, и воле жить, и любить Бытие и каждого человека, и не унывать, а находить Божий дар в каждой мелочишке существования.
И когда ты уныл и тебе жить не мило, “Откупори шампанского бутылку/Иль перечти “Женитьбу Фигаро”, — как советовал Сальери Моцарту, но с еще пущим эффектом — перечти “Один день...” или “Архипелаг...”, и на тебя нахлынет ощущение неслыханного счастья в том, что ты можешь хоть по правой, хоть по левой стороне улицы идти — вольный! — остановиться, созерцать куст рябины, книжку читать, на бумаге мысль записать, себе кашу сварить, на жену и детей миловзоры бросать...
В темах и в стиле Солженицына — и размах ума, и воображение, проницающих вечные проблемы Бытия, Истории, Духа, и вглядывание в детальки мигновенного существования нашего, житейского. “Генерализация и мелочность” — как Толстой обозначил этот двуединый принцип писательства.
Очень важно: откуда он? Не из столиц, а из России, а ведь между ними — “дистанция огромного размера” в жизнеощущении и понимании мира и человека. Он — с Дона, Ставрополья, с Экибастуза (лагерь в Казахстане), потом из Рязани, писал в деревне Рождество и в “укрывище”: давали ему приют как страннику, калике перехожему, Чуковский в Переделкине, Ростропович в Жуковке, как ранее люди за честь полагали принимать безбытного философа — Сократа, Сковороду... Принципиальный провинциал, а не москвич, петербуржец, столичанин. То-то за “земства” ратует! С активности низов народа начать возрождать Россию.
Язык, слог его — речь народного русского человека, живая поросль от корней слов, что он чутко слышит и естественные неологизмы рожает: им создан “Словарь языкового расширения”, примыкая к словарю Даля — против языкового сужения на треп попсы. Текст Солженицына — родник воды ключевой. “И неподкупный голос мой/Был эхо русского народа”. Эти пушкинские слова первее всех относимы к Солженицыну.
P.S. Георгий Дмитриевич Гачев — философ, писатель, автор огромной серии “Национальный образ мира”, в частности “Русский Эрос”, “Евразия” и другие. Его книга “Семейная комедия” полна житейских наблюдений, самоиронии и веселого ума. Он доктор филологических наук, академик, ведущий научный сотрудник Института славяноведения. Автор с мировым именем подписывает свои статьи скромно внизу.
