Распахивалась дверь, и Блажнова не начинала с порога, а продолжала говорить. Поначалу это вызывало недоумение, раздражение и только потом — понимание. Все, что не влезало в статьи (а как много не влезало в наши статьи — тогда!), она выплескивала на нас — самых близких (в полном смысле слова) своих читателей.
Кончались шестидесятые. Над страной менялась роза ветров. Но здесь, на Чистопрудном, в “старом” “МК”, еще было тепло, будто оттепель продолжалась. Как протекала ее остальная, похоже, совсем не сахарная жизнь в периферийных тогда Мытищах, можно было только догадываться. Но каждое утро она влетала под высокие своды — в традиционной водолазке и какой-то там юбке, очкастая, коротко стриженная, не ведающая, что такое диеты и курорты, зато с чадящей дешевой сигаретой, и с ходу начинала с кем-то ругаться, на кого-то орать, хотя все и так заранее старались быть с ней согласными… Резкая, бесцеремонная, шумная, возглавлявшая самый паскудный, каторжный отдел пропаганды, она как никто другой выражала самую сущность этого ни на что не похожего коллектива… Это потом наступят другие времена, все разбегутся по Москве — в редакторы других изданий, в депутаты, министры, в либералы, фашисты, в эмиграцию… А тогда стучали пишущие машинки и гремели печатные машины, страницы летели “в набор” и “в разбор” — гранки, все мы были вместе, все молоды и знали, что делаем лучшую в мире газету…
Она потом работала во многих других изданиях. Далеко не везде ее искренность и бескомпромиссность помогали ей делать внутриредакционную карьеру. Хотя — и это тоже было всем абсолютно понятно — таких профессионалов в нашей сегодняшней журналистике можно пересчитать по пальцам.
— Блажнова! Выйди вон или сядь и замолчи! — кричал на нее Саша Аронов.
Блажнова кивала головой. Но не замолкала и не уходила.
И остановить ее было невозможно.
