Его судьба испещрена самыми невероятными взлетами и самыми жестокими падениями. Его смешивали с грязью и превозносили до небес. Его запрещали, разрешали и снова запрещали... В конце концов смирились с ним, как с некой неизбежностью.
Режиссера Вячеслава Спесивцева мало кто знает в лицо. Зато вряд ли найдется человек, который ни разу не слышал его фамилию. Поколение 70-х наверняка вспомнит ночные костры у стен Молодежного театра на Красной Пресне. Поколение 80-х — километровые очереди у касс Театра киноактера. На его шокирующие, ни на что не похожие спектакли попасть было невозможно. А те счастливцы, которым все-таки удавалось раздобыть билетик, не променяли бы его и на дефицитную путевку в Болгарию.
Своим другом его называют Чингиз Айтматов, Борис Васильев, Валентин Распутин, Габриэль Гарсия Маркес... Своим учителем — Геннадий Хазанов, Жанна Бичевская, Юрий Куклачев, Евгения Добровольская, Евгения Крюкова... Своим Богом — тысячи пока еще безвестных мальчишек и девчонок, мечтающих посвятить себя театру.
3 февраля в Театре Российской армии состоится двойной юбилей: 60 лет Вячеславу Спесивцеву и 25 — его Экспериментальному театру.
Свой первый спектакль он поставил еще в пять лет. В царицынском бараке, где жили семьи машинистов станции Перерва. Мама с папой спозаранку уходили на работу, а маленького Славу запирали в комнате. Где он оставался один на один со своими “актерами” — смешными человечками, вырезанными из бумаги. Расставляя их на подоконнике, мальчик разыгрывал целые действия. “Это дядя Сеня, вот он идет пьяный. А это тетя Нюра, ее дядя Илюша избил...” — тогда героями его спектаклей становились не Отелло с Дездемоной, а соседи по бараку.
Свой первый настоящий театр Спесивцев создал, когда ему не было еще и 25. Но перед этим успел окончить Цирковое и Щепкинское училища, дебютировать на сцене Малого театра и стать одним из ведущих актеров культовой “Таганки”. Но начиналось все с оглушительного провала, который, казалось бы, раз и навсегда ставил крест на его мечте о театре.
— На вступительные экзамены в Щепкинское училище я пришел последним, — вспоминает Спесивцев. — Смотрю: сидит женщина — пожилая, седая, полусонная. Вдохновенно читаю свою программу... И вдруг она меня прерывает. “Знаешь что, мальчик. Тебе лучше быть инженером”. Трагедия, трагедия... Все! Для меня весь мир перестал существовать. Столько раз я плакал перед зеркалом, изображая Отелло, столько раз душил воображаемую Дездемону — ничего другого, кроме театра, для себя не мыслил... И тут — “инженером”. Удар настолько был силен, что я не стал пробоваться больше ни в один театральный вуз.
Слава решил поступать в Цирковое училище. Все-таки клоун — тоже артист, утешал он сам себя. Как ни странно, его приняли. Но на третьем курсе в квартире Спесивцева раздался звонок, который перевернул размеренную жизнь начинающего циркача с ног на голову. Звонил его приятель еще по театральной студии Дворца пионеров Витя Татарский, которому с третьей попытки все-таки удалось поступить в “Щепку”. “Слав, — сказал он, — мы сейчас сдаем общий этюд. Знаешь, на какую тему? Цирк. Приди, помоги. Мы завязли совсем, специфики не знаем”. Спесивцев и не думал отказываться.
На одной из репетиций худрук курса, знаменитый актер Игорь Ильинский, подозвал к себе едва знакомого паренька и голосом, не терпящим возражений, пробасил: “Спесивцев, хотите у меня учиться? Без экзаменов беру”. От волнения Слава еле смог ответить: “Конечно, естественно...” На следующий день он уже вприпрыжку мчался на свое первое занятие в казавшуюся такой недостижимой “Щепку”.
Уже в конце первого курса Спесивцев получает роль в Малом театре. После каждой репетиции Ильинский говорил: “Спесивцев, пройдемся до моего дома”, — однокурсникам оставалось только облизываться.
— Мы идем с ним — все останавливаются, — рассказывает Вячеслав Семенович. — Ильинский же — популярность бешеная. А он даже внимания не обращает. Абсолютно без зажима, уникально детски настроенный, наивный человек. И жестокий одновременно. Он мог выгнать артиста после первой же неудачной читки. Это, конечно, чисто мейерхольдовская школа... Однажды я спросил Комиссаржевского: “Скажите, что такое Мейерхольд?” — “Мейерхольд? — переспросил он. — Вот представь себе: сидишь ты с ним вечером в Доме актера, выпиваешь. И он говорит тебе: “Ты должен у меня обязательно сыграть Гамлета, Чацкого — обязательно. Я вижу тебя в этой роли, в той...” Утром приходишь в театр — висит приказ о твоем увольнении... После третьего курса Ильинский сказал: “Все, я ухожу”. Мы, студенты, влюбленные в него, недоумевали: как, куда?! “А что, — ответил Ильинский, — я получил профессора, достаточно”. Но кто пришел на курс? Царев — художественный руководитель Малого театра и злейший враг Ильинского. Они не разговаривали друг с другом 25 лет. Из-за того, что одному казалось, что этот предал Мейерхольда, а другому — что тот. И уже давно бы съели друг друга, не будь они такими великими.
При первом знакомстве Царев долго вглядывался в каждого из студентов своего курса: Иванов... Петров... Сидоров... Спесивцев... И тут Слава услышал, как один из педагогов прошептал на ухо Цареву: “Любимчик Ильинского”. “Все, — подумал Спесивцев, — жизнь кончена”. Только что он переиграл весь репертуар Ильинского, перед ним открывалось блестящее будущее... И тут все в одночасье рушится. Но произошла удивительная вещь — Вячеслав стал любимчиком и Царева. Потом он понял почему: Ильинский не любил Царева, Царев — Ильинского. Но они оба очень любили театр. Так же сильно, как и он сам. Впоследствии Спесивцев переиграл на курсе и все царевские роли: Глумова, Чацкого...
Однако ни Царев, ни Ильинский в Малый театр Спесивцева не взяли. Два корифея так и не смогли поделить между собой общего любимчика. “Что это такое, почему ты и этому нравишься, и тому?” — часто слышал он один и тот же вопрос. Но Вячеслав особо и не рвался в Малый. С его величественными, но все-таки застывшими формами. Спесивцеву же хотелось движения, модерна, театрального эксперимента. И он пошел к Любимову на Таганку. Тем более тот сразу сказал: “Я возьму тебя как артиста, как постановщика пантомимы... и может быть, даже как режиссера”. “Как режиссера” — в этих словах для Спесивцева звучала особая магия.
— На Таганке все вроде бы складывалось неплохо. Играл в “Пугачеве”, “Гамлете”, “Павших и живых”, “Антимирах”, “Десять дней, которые потрясли мир”... Но... куклы на подоконнике... — задумчиво улыбается Спесивцев. — Я обнаглел до того, что внутри популярнейшего тогда Театра на Таганке стал создавать свою труппу. Принес пьесу, предложил нескольким ведущим актерам сделать свой спектакль... Любимов узнал, вызвал. “Ты чего, с ума сошел?! (Вячеслав Семенович, изображая великого режиссера, крутит пальцем у виска.) При мне?!” — “Но вы же мне не даете”, — говорю виновато. Не один раз я приносил Любимову новые сценарии с просьбой хоть что-нибудь поставить самому. Ответ всегда был один и тот же: “Подожди”. Год “подожди”, два “подожди”... Тогда я понял, что “подожди” продлится вечно. Как-то, помню, сказал Валерке Золотухину: “Я уйду из театра”. От удивления он только вытаращил на меня глаза.
Но Спесивцев ушел. Друзья-таганковцы — Золотухин, Высоцкий — как могли отговаривали его от поспешного шага. “Слава, ты идешь из популярнейшего театра, — говорили они, — и куда — во Дворец пионеров. Ты с ума сошел”. И тем не менее тот же Высоцкий, который получал 300 рублей за концерт — сумасшедшие по тем временам деньги, Золотухин, Межевич, Иванов, другие актеры совершенно бесплатно ездили со Спесивцевым по школам, чтобы привлечь ребят в его студию. “Хотите быть такими, как они? — показывая на знаменитых актеров “Таганки”, спрашивал мальчишек 25-летний Спесивцев. — Вы будете!”
— Первый спектакль — “Восхождение”. Как я к нему готовился!.. Фиаско полное! — хватается за голову Спесивцев. — Кому-то из начальства пришло в голову показать премьеру в день последнего звонка. Пришли полупьяные школьники: спектакль им по фигу, в зале стоит гогот — свои дела решают. Я подумал: мое искусство им попросту не нужно. Все — крах, конец, жизнь закончилась! Но параллельно я ставил еще один спектакль — “Ромео и Джульетта”. На грани отчаяния набираю номер своего учителя — Ильинского. “Придите, — говорю, — пожалуйста, посмотрите спектакль. Если скажете — плохо, вообще закончу с режиссурой”. Ильинский долго сопротивлялся: “И не упрашивай, не пойду. А если не понравится — я же тебе скажу все”. — “А мне надо, чтобы вы сказали все”.
Ильинский пришел, посмотрел и сказал только одно: “Так, если я дозвонюсь до одного человека, через неделю ты станешь самым популярным режиссером страны”. Надо было знать Ильинского: уж если он чего-то сказал — сделает обязательно. Через месяц Вячеславу позвонила Галина Кожухова, зав. театральным отделом “Правды”. “Спесивцев, — прорычала она в трубку, — ну достал меня народный артист Советского Союза Игорь Ильинский. Если бы я его так не уважала — послала бы к чертовой матери. Что ты там сотворил? Какую “Ромео и Джульетту”? Запомни: если мне не понравится, ух-х, что я с тобой сделаю”. Посмотрев спектакль, Кожухова сказала: “Нет, через неделю ты знаменитым не станешь. Через две”.
После публикации в центральном печатном органе КПСС началась слава. Со всей Москвы, со всей страны народ повалил посмотреть на его “Ромео и Джульетту”, где на одной сцене появлялось сразу четыре 16-летних Ромео и столько же 14-летних Джульетт.
— Многие думают, что Ромео и Джульетта любили друг друга года полтора, — объясняет режиссер. — Ошибаются: они любили друг друга всего четыре дня. С субботы на воскресенье встретились, а с четверга на пятницу он пришел в склеп, принял яд, и она себя зарезала. Всего четыре дня: первый день — встреча, второй — венчание, третий — разлука и четвертый — смерть. Каждый день абсолютно разные, абсолютно новые Ромео и Джульетта. Причем все студийцы знали роли Ромео и Джульетты назубок. Перед каждым спектаклем я собирал своих ребят и показывал пальцем в толпу: “Вот ты”. Но как они ждали этого момента. Когда лотерея выпадала на них, были по-настоящему счастливы.
Кожухова стала водить на спектакли Спесивцева всю московскую элиту: семью Михалковых—Кончаловских, Бориса Васильева, Чингиза Айтматова, иностранцев. Начались первые зарубежные гастроли. Но тут-то у молодого и удачливого режиссера голова и закружилась.
— Любовь, — вздыхает Вячеслав Семенович. — До того же я все время занимался только театром, и мне было совсем не до любви. Настоящий “синий чулок”. Все ребята уже давно перекурились, переженихались, а на меня смотрели как-то странно. Да и молодежь моя вся перевлюблялась. Это же естественно, нормально — всем по 17—18 лет. Но начальство: “Как я, руководитель, допустил?!”. В общем, обвинили в аморалке и безнравственности. И в конце концов уволили.
Была и другая причина. Однажды Спесивцева вызвал к себе первый секретарь райкома партии Зайцев. Спросил: “Что это у вас за ажиотаж?” — “Какой ажиотаж? — удивился Спесивцев. — успех. В Люблинском районе, где всего один Дом культуры и два кинотеатра, появился свой театр. Это что, плохо?” — “Нет, мне нужны пивные. Рабочим пиво нужно. Так что прекращайте”. И тут молодой режиссер не сдержался: “Вы плохо кончите, товарищ Зайцев”. Но плохо кончил он сам — моментально вылетел из театра.
Но за Спесивцева вступились. Михаил Ульянов, Олег Ефремов, Сергей Михалков пошли к первому секретарю горкома партии Гришину и ударили кулаком по столу: “Ну что же это такое?! Талантливое дело, а вы просто губите на корню”. Гришин собрал всех секретарей райкомов партии, объяснил ситуацию и спросил: “Кто возьмет Спесивцева?” Встал Бугаев из Краснопресненского райкома: “Я возьму”.
В 1976 году Спесивцеву дали жэковский клуб, всего на сто мест. Впоследствии ставший знаменитым Молодежным театром на Красной Пресне. Там он впервые поставил “Я пришел дать вам волю” Шукшина, “Прощание с Матерой” Валентина Распутина, “Аты-баты, шли солдаты” Бориса Васильева. Настоящий шок тогда вызвали его знаменитые “спектакли в электричках”. А дело было так. Люди, купившие в театральных кассах билет, затем отправлялись на Курский вокзал, садились в самый обыкновенный вагон электрички и становились зрителями необыкновенного спектакля. Юные студийцы театра на Красной Пресне играли пьесу Юлиана Семенова “Горение” — историю возвращения ссыльных из Сибири в Польшу. “Вот здесь был похоронен мой отец”, — говорил один из героев, и за окнами электрички проносились могильные кресты. “А здесь, — продолжал он, — его расстреляли”. В это время раздавался выстрел, и испуганные зрители видели, как с откоса падает человек. К ногам расстрелявших его солдат. Когда же главный герой вспоминал погибших в ссылке друзей, поезд замедлял ход, и перед пассажирами вставали лица тех мертвецов. Лица студийцев Спесивцева. Это было настоящим потрясением. Чтобы достать билеты “на Спесивцева”, народ записывался в очередь за месяц до спектакля. Зимой люди ночевали прямо возле касс, жгли костры. А закончилось все это спектаклем по Маркесу “Сто лет одиночества”.
Несколько лет спустя он встретится с Маркесом. Это было в 86-м. По приглашению Элема Климова знаменитый колумбийский писатель приехал на Московский кинофестиваль. После запланированной встречи с тогдашним генсеком Горбачевым Маркес вышел на пресс-конференцию и с ходу огорошил журналистов. “Если вы сейчас начнете меня спрашивать, о чем мы говорили с Горбачевым, тут же уйду, — грозно начал Маркес. — Давайте говорить о жизни, о законе в вашей стране, о беззаконии... Что случилось? Почему вы так поступаете с Маркесом?”. Народ зашумел, никто не понял, в чем дело. А Маркес продолжал: “Здесь в Москве идет “Сто лет одиночества”. И это без разрешения автора! Да я под суд отдам этого человека!”. У Спесивцева, сидевшего среди почетных гостей, на лбу выступил холодный пот. Потихоньку, боком-боком, он незаметно встал и вышел с пресс-конференции. На следующий день ему позвонил Серго Анастасович Микоян, главный редактор журнала “Латинская Америка”: “У нас Маркес в гостях, требует тебя”.
— Ну что делать, еду, — вспоминает Спесивцев. — Сейчас, думаю, Маркесу покажем спектакль, и будь что будет. Скажет “да” — да, “нет” — значит, нет. Еле уговорил его заехать в театр на 15 минут. Маркес приехал, но вместо 15 минут просидел у нас три часа. После спектакля он подошел ко мне и сказал: “Ты гений”. Я не выдержал, говорю: “Ты тоже”. “Напишите, что разрешаете ставить свой роман”, — протягиваю ему официальный бланк. Маркес поморщился: “Не интересно. У вас есть моя книжка?”. — “Конечно”. Даю ему русское издание его романа “Сто лет одиночества”, на форзаце которого он пишет: “Разрешаю ставить мои произведения, но только Спесивцеву, и только в его театре”.
А вот с Паоло Коэльо у меня вышла совершенно другая история. Я поставил спектакль “Алхимик”. Приезжаю в посольство Бразилии на прием, подхожу к нему, как привык уже к Маркесу. Говорю: спектакль поставил, милости просим посмотреть. Он, не глядя на меня, процедил: “Все вопросы к моим девочкам”. Я снова: “К каким девочкам, спектакль...” Следующий прием — опять к нему: дорогой Паоло Коэльевич, приди посмотри, мол. Он за свое: “Нет, к моим девочкам”. Уже после один писатель мне все объяснил: “К девочкам он тебя посылал? А ты знаешь, что они распространяют его книги. А для них ты как в горле кость. Это же их бабки”. Вечером я позвонил Чингизу Айтматову, спрашиваю, какого мнения он о Коэльо. “Да пижон он”, — ответил Чингиз. “Ты знаешь, — говорю, — у меня такое же сложилось мнение”.
Но это было много позже. А в конце 70-х Спесивцева снова вызвали в ЦК партии: “Развратный роман поставили для молодежи”. После такого вердикта режиссер аж руками развел: “Как развратный? Это же классика, весь мир читает”. — “Мы знаем. Но вот письмо от молодых нефтяников Тюмени. Они против этого развратного произведения на сцене Молодежного театра”. — “Как, разве они смотрели? Я не мог их не заметить — сто мест же всего”. — “Они не смотрели. Вы что, не знаете, как у нас письма пишутся. Не нужен советской молодежи этот спектакль”.
Новая формулировка увольнения звучала так: “Вы не имеете права руководить театром, у вас нет режиссерского образования”. И тогда режиссер, о котором говорила вся страна, пошел в ГИТИС. Поступать на Высшие режиссерские курсы. Члены приемной комиссии не поверили собственным глазам: “Ты чего сюда пришел?” — “Поступать”, — ответил Спесивцев. — “Зачем?!”
В 1989 году уже дипломированного специалиста бросили на растерзание в Театр киноактера. Полная противоположность Молодежному театру с его 13—18-летними артистами-подростками. Куда там — звезда на звезде: Крючков, Глузский, Мордюкова, Лужина, Сафонова, Ладынина, Пуговкин, Вицин... Всего 244 артиста. Тридцать из которых снимались изо дня в день, а остальные 214 — не снимались вовсе. Среди последних — знаменитые в недалеком прошлом Инна Гулая, Изольда Извицкая, Людмила Савельева, Наталия Кустинская... Там Спесивцеву, по его словам, было одновременно и весело, и страшно. Но вспоминает о годах, проведенных в Театре киноактера, он всегда с удовольствием.
— Говорю как-то Крючкову: “Николай Афанасьевич, я ставлю спектакль про войну. Расскажи чего-нибудь”. Он своим хриплым полушепотом: “Слава, война — это так страшно. Гитлер прет под Москвой, там бомбы летят, а мы снимаем “Свинарку и пастуха” — улыбаться надо. А Пырьев, знаешь, какая сука — у него и под бомбами заулыбаешься. И вот приезжаем в Москву. А время такое: кругом дирижабли, Гитлер нас окружил. Декорации — сопрут, сожгут. Топить-то нечем. И вот мы, артисты, должны были дежурить под Крымским мостом, сторожить эти декорации. Каждый по очереди. Бывало, выйдешь из “Арагви”, идешь до Крымского моста, тебя встречают: “Крючков! Иди, выпьем”. Пройдешь еще сто метров, опять “Крючков!..” Пока дойдешь до этого Крымского моста... В общем, война — такая страшная вещь”.
Мордюкова... Классная артистка, а боялась сцены. Говорила: “Я тебе 20 дублей в кинокамеру сыграю, а сцены боюсь”. Она играла у меня в “Бесах” главную роль. Однажды после первого действия ко мне вбегает помреж со словами: “Все, не можем дальше играть”. Спрашиваю: “Что случилось?” — “Ушла Нонна Мордюкова”. — “Куда?” — “Не знаю, ушла, и все”. Что делать, ума не приложу. И тут вспоминаю: рядом с Театром киноактера живет Татьяна Конюхова. Говорю: “Мы успеем. А вдруг она дома” Позвонили — дома. Таня говорит: “Я не буду играть. Как это, только что играла одна артистка, и тут я”. — “Тань, — говорю, — а ты в пол-оборота, спиной...” В общем, уговорил. На следующий день знаменитый критик Лев Анненский написал: “Все-таки что такое актерское мастерство. Первое действие — Мордюкова: шикарные мизансцены, открытое лицо, величественно русское... Во втором действии Спесивцев поставил ее в такое положение! Она почти не поворачивалась к залу. И все равно Мордюкова была великолепна”.
Нет, это были грандиозные артисты: они меня и любили, и ненавидели. Не всем же доставались роли. Каждую неделю Олег Стриженов дарил мне железного слона, которого ему презентовали в Индии за картину “Хождение за три моря”. Приходил, говорил: “Ты — гений!” — и ставил мне на стол фигурку. Как только ссорились, заходил без стука в кабинет и забирал обратно. Они как дети.
Как ни интересно было в Театре киноактера, но без своего главного детища — Молодежного театра — Спесивцев уже не мог. И организовал-таки вместе с Натальей Бондарчук детскую студию при Театре киноактера. Вызвав тем самым гнев маститых актеров. Та же Нонна Мордюкова, бывало, приходила в его кабинет и возмущалась: “Слава, я, конечно, все понимаю. Но когда я иду, а у меня какие-то дети под ногами путаются! Ты мне скажи, я в театр пришла или в детский сад?!”
И Спесивцев ушел. Ушел, чтобы в очередной раз создать свой Молодежный театр. Который теперь называется Московский экспериментальный театр. Как и 20 лет назад, на спектаклях Спесивцева не бывает свободных мест. Как и 20 лет назад, каждое воскресенье в 10.45 утра к нему приходят десятки мальчишек и девчонок, чтобы записаться в его студию. Спесивцев никому не отказывает. Он, как и великие его предшественники, отцы русского театра, Каратыгин и Щепкин, считает: чтобы воспитать настоящего актера, нужно обучать его с самого детства. Может, поэтому, оба младших сына-близнеца Спесивцева — Сема и Вася — в свои 19 лет уже стали довольно известными артистами. Может, поэтому практически во всех столичных театрах играют и ставят спектакли его ученики. Актеры: Оксана Мысина, Евгения Добровольская, Александр Феклистов, Евгения Крюкова, Наталья Щукина; режиссеры: Владимир Мирзоев, Андрей Любимов, Владимир Аршанский... — все они, а также многолетние друзья Вячеслава Семеновича: Михаил Задорнов, Геннадий Хазанов, Николай Караченцов, Валентин Юдашкин, Никас Сафронов, Николай Сличенко и многие другие — придут 3 февраля в Театр Российской армии, чтобы поздравить режиссера с двойным юбилеем.
