— Так. Мне кофе и полторы ложки сахара. Вам?
Он явно спешил и даже не позавтракал.
До недавнего времени сын великого Шостаковича появлялся в Москве и не часто, и не громко. Так все и воспринимали его как “православного американца”. Ныне же он все решительнее перебирается в Санкт-Петербург, оставляя за собой загородный дом где-то в штате Коннектикут.
Наш корреспондент первым встретил сына великого композитора.
— А вот Дмитрий Дмитриевич любил водочку, несомненно. Подрисовывал на этикетке из-под водки “Экстра” стрелочку, объявлял ее “знаком качества” и рассылал друзьям с аннотацией: если, мол, на этикетке стоит вышеуказанный знак, сие говорит о высоком качестве водки “Экстра”. Сами-то вы чуть-чуть... нет?
— Водку? Нет. Головные боли меня мучают, и давно. Бывает, выпью, если уговорят — удовольствие-то оно хорошее, — но потом незамедлительно приходит расплата. Дня два голова не отпускает.
— А курить?
— Вот курю. А где у нас пепельница?
Долго ищет емкость, наконец обнаружил обыкновенную тарелку.
— Вот приехал в Москву на один концерт... Сейчас стараюсь жить в Санкт-Петербурге. Там мы благотворительную школу организовали при храме Святой Екатерины. Там и мои детишки учатся, да и дети из других семей православных тоже... А в Штатах только что был: дирижировал оркестром Мариинского театра на пару с Гергиевым в Карнеги-холл. Все сборы пошли на нужды больных детей... Знаете, я ведь и в Америке никогда не терял российского менталитета. Никогда! А причина переезда в Питер — дети! Они должны быть по-настоящему русскими!
— Многие стремятся, наоборот, увезти, а вы — сюда...
— Я к числу этих многих не отношусь. Человек должен иметь свое национальное самосознание, корни, язык...
— Ваши дети говорят по-русски?
— Обязательно. И получили русское воспитание. Я обязан привить им духовность и патриотизм. Для этого мы все должны быть здесь.
Из досье “МК”: Максиму Шостаковичу 66 лет. Родился спустя год после написания Шостаковичем знаменитой Пятой симфонии. Пианист по консерваторскому образованию, активно учился дирижированию у таких мэтров, как Гаук и Рождественский. В 1981 году сбежал в США. Теперь вроде вернулся...
— Кстати, Дмитрия Дмитриевича часто в Америке называли Шости...
— Там любят сокращать. Нет, меня называют правильно — Шостакович, с ударением на второй слог.
— А почему в Москве вы симпатизируете именно оркестру Когана?
— Сложилось так. Люблю я Павла. И доверяю его музыкантам в профессиональном отношении.
— К Симфонии №5 у вас особое отношение? Она же в 1937-м написана...
— Я согласен с мнением музыковедов, что “Шостакович — это зеркало нашей эпохи”. Пятая — это героическая симфония, потому что перед ее написанием были большие “наезды” на отца и в 1934-м, и в 1936 годах со стороны властей, особенно по поводу “Леди Макбет Мценского уезда”. Финал ее жизнеутверждающий, отец словно говорит: “Я не сверну со своего пути!”
— Дмитрий Дмитриевич похоронен на Новодевичьем? Вы пойдете к нему в эти дни?
— А как же. Святое место. Пообщаемся... Хотя главное общение с отцом идет через музыку. Он никогда меня не покидает, я будто слышу его голос, манеру говорить. Выражение гнева ли, радости...
— А чего отец вам не дал? Имею в виду, что дал вам много добра, но не научил “пробивной мощи”.
— Так это же прекрасно! Разве в этом цель нашей жизни — бороться, толкаться, куда-то пробиваться?..
— Сейчас вы возглавляете какой-нибудь оркестр?
— Нет, хотя раньше был главным дирижером, и не раз. С годами стараюсь все больше и больше дирижировать музыкой отца. Это мой сыновний долг. Репертуар конкретного оркестра меня бы сковывал.
— Вы вроде собирались сами написать книгу воспоминаний об отце, а то все уже преуспели в этом, а вы...
— Я даже рад, что до сих пор ее не написал. Должно пройти длительное время для осмысления всей моей жизни. Жизни моего отца. Я сделаю это. И, вероятно, не в форме книги. Поставлю в комнате видеокамеру и, когда что-то вспомню, просто подойду и расскажу...
— Тогда, в 1981-м, почему вы сбежали?
— Мне казалось, что этот застой будет вечен. И не хотелось, чтобы мои дети прошли сквозь все это, чтобы из них сформировались очередные “хомо советикусы”. Но когда Россия стала свободной, я понял, что надо быть со своим народом.
— Такой порыв вас посетил? И никто не советовал?
— Да. Сам решил. Или вот часто спрашивают, почему отец не покинул Россию. Тут я вспоминаю стихи Ахматовой:
Нет, и не под чуждым небосводом,
И не под защитой чуждых крыл,
Я была тогда с моим народом
Там, где мой народ, к несчастью, был.
Отец чувствовал, что он может многим помочь, просто в силу своего общественного положения. Я такой силой не обладал. Поэтому и уехал. Это был тогда мой политический протест.
— Вы как-то рассказывали, что еще мальчишкой стреляли из рогатки в энкавэдэшников, которые гадили через забор... Это на даче в Комарове было, под Ленинградом. Не забыли места родные?
— Даже избу там построил сам...
— Так уж и сами?
— Скажем, принимал участие. Я много чего делаю руками. Да все практически! Могу вам что-нибудь починить, если сломается! Я слышу, уже “ля” дали, идем?..
— Чайковского репетировать?
— Нет. Симфонию батюшкину...
Максим Дмитриевич вбежал на сцену и с пол-оборота запустил уже заждавшихся музыкантов...
