Она написала убийство

“В ночь с 17 на 18 декабря 2003 года в подмосковной воинской части ПВО на станции Трудовая сослуживцами был убит военнослужащий Алексей (фамилию не знаю), который перед армией дружил с моей дочерью. Парню было 22 года, один у родителей. Мать родила его уже за 30, отцу 55 лет, он нигде не работает, болеет. Понятно, что сына от армии оберегали как могли, но он сам решил пойти служить. На третий день службы ночью в туалете казармы его забили сапогами до состояния бесформенного куска мяса, который на следующий день не смогли опознать даже два близких друга, приехавших из Москвы...

Вашу газету читают все, от президента до школьника. Невозможно делать вид, что ничего не произошло, и жить дальше. Я уверен, что власть боится своего народа, боится публичности, но кто-то должен подсказывать и ей...”


Это письмо пришло главному редактору, он прочитал и передал в военный отдел с пометкой “Тема!”. Провести расследование и написать очерк было поручено мне.

Кнопка

Автор письма не знал фамилии убитого мальчика. Дочь рассказала ему эту ужасную историю, и он не смог молчать: пару месяцев назад на Трудовой служил и его собственный сын. “Подробности, — говорил он, — знает моя дочь Татьяна, она завтра придет в редакцию”.

Действительно, на следующий день пришла Таня. Она рассказывала, а в глазах стояли слезы: “Алексея хоронили на Люблинском кладбище в закрытом гробу в конце декабря. 18 января ему должно было исполниться 23 года”.

Познакомились они около года назад. Как-то ходили в кино, болтали по телефону... Его фамилию она точно не знала: Чекрыжов, а может, Черышев или Чернышов — в компании подростков паспорт не спрашивают. “У его друга есть фотография: Алексей в кресле парикмахера за день до армии, полголовы наголо обрито, сам хохочет. Обязательно уговорю его отдать снимок в газету”.

Алексей окончил юридический колледж и хотел поступать в институт, но часто повторял: “Парень, не служивший в армии, нормальным мужиком не станет. Я не буду прятаться и откупаться, лучше эти деньги потрачу на свадьбу, когда вернусь”. И не вернулся... У него и девушки-то не было. Может, поэтому, когда попал в учебную часть на Трудовой, присылал SMSки Тане: “Я булку “Невскую” спрятал (он был сладкоежкой), а ребята отняли и съели”. Последнее сообщение: “Кнопка, ложись спать, а то опоздаешь на занятия...”

Друзья после его смерти пытались выяснить у командиров, что же все-таки случилось. Им ответили: несчастный случай, видимо, поскользнулся в душевой. “Это сколько же раз нужно поскользнуться, — возмущалась Татьяна, — чтобы хоронили в закрытом гробу?” Солдаты в части тоже ничего не знали. Ребята поняли: правды им не узнать.

Самым непонятным в этой истории казалось поведение родителей Алексея. Сразу после похорон они переехали на другую квартиру и поменяли телефон. Какие могли быть этому причины: шантаж, угроза жизни? Получалось, только Татьяна хотела знать правду. “Папа, ты же милиционер, — плакала она, — как же можно вот так замять убийство? А если бы это случилось с моим братом?” Отец написал письмо в газету.

Приказано: замять

Для начала мне нужно было узнать фамилию Алексея. Татьяна обещала на днях выяснить у друзей, но медлить было нельзя: свидетелей и участников убийства могли отправить из учебки в войска, ищи их потом!

Фамилию призывника должны знать в военкомате, но захотят ли там искать неизвестно кого? В военкомате захотели. Полковник пробурчал: “Опять готовите статью, после которой никто в армию идти не захочет?” Я не скрывала: “Это уж, извините, как получится!” Но даже после этого он поручил капитану найти в списках все предложенные ему на выбор варианты фамилий. Капитан нашел. Алексей оказался Чернышовым. Я поинтересовалась, где его похоронили. Капитан опешил: “Почему похоронили? Он служит под Брянском”. По телефону это подтвердил и командир части. Искать убитого парня без фамилии оказалось непросто.

Фамилия наверняка должна была быть в уголовном деле: если есть труп — должно быть и дело. Убийствами в армии занимается военная прокуратура. У военного прокурора — полковника Николая Ушакова, надзирающего за учебкой на Трудовой, — я осторожно поинтересовалась, не случалось ли там каких-нибудь происшествий. “Уже два года нет, часть образцовая, — и, помолчав, добавил. — Если вы знаете что-то, приезжайте, будем разбираться”. А в чем разбираться, если уголовного дела нет? Выходит, следы спрятали, дело замяли.

Таня тоже не сидела сложа руки, но ситуация осложнилась: друзья не желали встречаться с журналистом, так как родители Алексея были против. Оказывается, в той злосчастной драке их сын был виноват сам. “Разве это оправдывает убийство? — возмутилась Таня. — Убийц все равно надо наказать!”

Оставалось одно: искать Алексея на кладбище.

Следы преступления

На Люблинском кладбище меня враждебно встретила собачья стая. Пришлось скормить ей колбасу, купленную домой. Подобрев, собаки проводили меня к администрации. Алексея в списках там нашли сразу же. Ему действительно было 22 года, только фамилия другая. “И еще, — уточнили в справочной, — его хоронили не в гробу, а кремировали”.

Вот это да! Пытались скрыть следы преступления! А вдруг опять не он? Чтобы окончательно убедиться, нужно было проверить дату рождения. Таня называла 18 января 1981 года. Табличка с датой всегда есть на могиле.

...В Москве валил снег, город изнемогал под огромными сугробами. Мне же из-за какой-то таблички предстояло без всякой техники вручную очистить десятки могил. Видел бы кто-нибудь, как по пояс в снегу, озираясь от страха, я откапываю чужие могилы. Но, кроме собак, на кладбище никого не было...

Таблички с датой на могиле не оказалось. Зато была фотография. Значит, можно опознать: он это или нет. Я тут же начала звонить Тане, но как только ее мобильник определял мой номер, она сразу его выключала. Что происходит? Я раскапываю могилы, ищу ее убитого друга, а со мной даже разговаривать не желают?

Вечером я все же дозвонилась ей домой. Трубку взяла мать: “Что вам нужно? Все, что ей было известно, Таня рассказала. Ей уже звонил отец Алексея и требовал прекратить общаться с вами и не осквернять память его сына”. Я попыталась напомнить, что эту головную боль они организовали сами, но женщина кричала, что боится за дочь.

История становилась все более темной. Пахло грязной уголовщиной. Я объяснила женщине, что надо ставить в известность прокурора, но сначала Таня должна увидеть фотографию и подтвердить, что это — Алексей. Дальше я все сделаю сама.

В списках не значился

Мы с Таней шли к могиле. Под осевшими от дождя сугробами стояла вода: шаг — и нога попадала в вязкую кашицу. Простуда была обеспечена, а у меня в этот день был еще и день рождения. На кладбище я его встречала впервые.

Увидев фотографию, Таня закачала головой: “Нет, не он. Алексей был высокий, крепкий, светловолосый...” Я засомневалась. Может, она кого-то боится: “Таня, а ты случайно ничего не путаешь?” Девушка почти плакала: “Я же здесь была на его похоронах!”

Отправились искать могилу вместе. По дороге она вспоминала: “Мы шли тут. Эти памятники я помню. Здесь встретились с родственниками... Могила Алексея далеко от тропинки — кругом ограды, ограды... Из-за них было трудно идти: я тогда почти теряла сознание, друзья, поддерживая, вели меня к машине, и я цеплялась за эти ограды”. Таня детально описала могилу, крест, венки...

Зоя Сергеевна из администрации кладбища, у которой я была в свое первое посещение, снова перелистала книгу захоронений, предлагая нам на выбор то 20-летнего Бориса, то 25-летнего Семена... “Ну и бардак у них, — шептала у окошка девушка, — не мог же он бесследно исчезнуть!”

Когда мы вышли на улицу, уже совсем стемнело, лазить ночью по кладбищу не хотелось. У Тани созрел план: на днях у Алексея будет сорок дней. Наверняка друзья приедут сюда, она напросится с ними и все узнает. Кроме того, она припомнила старый номер его телефона. В первых пяти цифрах — была уверена, а вот в двух последних сомневалась. Ну, это была уже хоть какая-то зацепка.

Голубой призывник

Поиски затягивались. Коллеги спрашивали: “Ты сегодня в крематорий или в дурдом?” А я и вправду не знала куда, и обратилась к знакомому оперативнику. Выслушав меня, он констатировал: “Все очень шатко, построено на показаниях одного свидетеля. Я бы проверил, не стоит ли эта девушка на учете у психиатра, а заодно и ее родители”. Понятно, значит, все-таки — в дурдом.

Семья на учете не стояла. Оставался еще телефон, который вспомнила Таня. По базе данных я нашла адреса, где чаще всего повторялись эти цифры. Домов оказалось несколько, и все в Люблине. Надо было поговорить с жильцами, наверняка про убитого в армии парня знали все бабушки в доме.

...Старушки вздрагивали и отмахивались: “Упаси Бог! У нас этого не было, мы бы знали. Оставьте телефон, спросим у соседей и перезвоним”. Вечером несколько человек сообщили: никто ничего подобного не слышал. А через пару дней начались другие звонки. Люди пересказывали мою же историю, только обросшую новыми подробностями. В ней теперь появились: “генерал-взяточник”, “офицер-пытатель” и “голубой призывник”, зверски забитый сослуживцами за то, что приставал к ним в душевой. Ни фамилии, ни адреса “голубого призывника” никто не знал. Я поняла, что так ничего и не узнала, но весенний призыв в армию в Люблине сорван.

По всей видимости, единственным фактом, подтверждающим существование Алексея, могла быть только его могила. Татьяна так детально ее описала, что я решила: найду во что бы то ни стало.

...Кладбищенские собаки встретили меня как родную. За колбасу они готовы были порвать даже сторожа, которого частота моих визитов явно начала настораживать.

При ближайшем рассмотрении оказалось, что на кладбище много любопытного. Я нашла могилы Жукова, Брежнева и даже Березовского. Часто встречались захоронения совсем молодых людей, особенно мужчин. Мертвецам было тесно, ограды налезали одна на другую. “Кремируют почему? — вспомнились слова сторожа. — Потому что места нет. А вы говорите, следы преступлений!”

От холода немели ноги, но голова, кажется, начинала проясняться. Всплывали детали: девушка впервые идет на могилу друга, не взяв даже пары цветочков... На встречу с журналистом всегда приводит молчаливую подругу — нужен свидетель, чтоб подтвердил: верят, ищут... Дома у нее телефон с определителем, который почему-то “не запомнил” номер Алексея или его отца...

“Опять к нам? — удивилась Зоя Сергеевна (мы с ней почти подружились). — Ну и работка у вас! А я все думала, думала про вашу историю и поняла: не падают в обморок, если покойник в закрытом гробу. Сознание теряют, когда лицо видят, да и то близкие: жена, мать. А ваша Таня и фамилии-то парня не знала. Врет она все”.

Я поняла, что Зоя Сергеевна права.

Мне вдруг стало ужасно смешно, что так нелепо завершалась эта трагическая история. Казалось, даже портреты на памятниках подмигивали и ухмылялись: “Ну что, нашла своего Чекрыжова-Чернышова-Черышева? И не найдешь: одна дура его придумала, а другая ищет!”

Хорошо, конечно, что все остались живы-здоровы, но хотелось какого-то другого финала, поэффектней. Я забила в память мобильника сообщение “Что узнала нового?” и стала посылать Татьяне каждые 15 минут. Просто так, чтоб ей жизнь медом не казалась, а может, надеялась, что она поднатужится и соврет еще что-нибудь эдакое! Хотя понимала: ответа не будет. Эффектный финал отменялся...

Я его слепила из того, что было

Девушки во все времена выдумывали себе сказочных героев и затем влюблялись в собственные фантазии. Когда выдумка надоедала, от нее избавлялись обычно так: любимый уехал, улетел, умер... Затем полагалось немного пострадать — и можно было придумывать нового. И так до тех пор, пока не встретится тот единственный, настоящий — из плоти и крови.

Девичьи грезы о любимых, не вернувшихся с войны, о летчиках-испытателях, не успевших вывести горящий самолет из пике, о героях, ценой жизни спасших друга, всегда звучали очень романтично. В них тоже присутствовала смерть, но она никогда не имела таких грязных подробностей о “бесформенном куске мяса в казарменном туалете”, о “родителях, продавших жизнь сына за квартиру”, о “невских” булках и “голодных убийцах”... Почему все это стало возможным в девичьих грезах нашего времени? Что за жизнь у этих бедных девочек, если они даже мечтают о мерзостях...

...Вчера редактор вручил мне новое письмо со словами: “Жуткая история: у девушки во время теракта погиб друг, но власти это скрывают... Надо проверить”.

КОММЕНТАРИИ СПЕЦИАЛИСТОВ:

Военный прокурор, полковник юстиции Николай Ушаков:

• В письме сказано, что “приехавшие на следующий день для опознания друзья не смогли его узнать”. Возникают вопросы: а) где сутки лежал труп? б) кто сообщил друзьям, ведь командир части не знает адресов друзей солдата? в) зачем вообще опознавать труп, который собираются спрятать?

• Человека невозможно похоронить на кладбище без свидетельства о смерти. Чтобы его получить, нужно выполнить обязательные процедуры. Труп военнослужащего (если это Москва или Подмосковье) отправляют в 111-й Центр судебно-медицинской экспертизы. Родителей о смерти оповещают сразу же. Судмедэксперты выдают заключение о причинах смерти, на его основании ЗАГС выписывает свидетельство, и человека хоронят. Данные о том, где погребен военнослужащий, сообщаются в военкомат.

• Командир не сможет скрыть смерти солдата еще и потому, что тот одновременно числится в десятках документов строгой отчетности: в военкомате, продслужбе, вещевой, финансовой и системе военного страхования. Все их не подделаешь.

• Кроме того, мне хорошо знакомо положение дел в этой части. Во время призыва работники прокуратуры вместе с медиками еженедельно устраивают там проверки на наличие телесных повреждений, выясняют, нет ли побоев. За все время ни одного синяка не нашли. Командир порядок держит образцовый.

А вообще-то в армию пошли сейчас ребята, период взросления которых пришелся на время самых тяжелых потрясений в стране (“ельцинский призыв”. — Авт.). Их девочки тоже из этого времени. Бывает, такие фортели выкидывают! Получают родители письмо: “Мама, пишу тебе на спине убитого друга, вокруг свистят пули, я в Чечне...” Мама бросает все, приезжает, едем в часть, а сын сидит в каптерке, щеки трещат, так разъелся. Говорит, хотел в глазах родни быть героем.

Военный психотерапевт, член Профессиональной психотерапевтической лиги Иван Герасименко:

— Психологам давно известны случаи, когда люди придумывают мифы, живут в них сами и заставляют верить других. В наше время бегство в мир иллюзий, потеря связи с реальностью стали наблюдаться значительно чаще. Причины прежде всего в нестабильности общества и “кризисе ценностей”. Не все выдерживают продолжающиеся годами обещания осчастливить народ. Выросло целое поколение, воспринимающее ложь как одно из условий жизни.

У человека есть базовые потребности: в пище, сне, продолжении рода — и высшие: в самореализации, принадлежности к какому-либо сообществу, группе, семье. Чем больше дистанция между потребностями и возможностью их реализовать, тем активнее происходит накопление агрессии. Агрессия обычно стоит рядом со страхом. В данном случае агрессия и страх направлены на армию, потому что у автора письма там служит сын, брат Татьяны.

Спросите у любого психиатра, с чем ему сейчас приходится встречаться больше всего? Большинство ответит: со страхами и депрессией. Страх просто заталкивается вглубь психики, и человеку приходится все больше и больше выдумывать, чтобы прятать его. Выдумки рождаются из того материала, который есть вокруг, иначе они не будут похожи на правду.

Это очень опасное явление: оно заражает общество и ведет к массовым психозам. Психологи в последнее время все чаще упоминают термин — психическая инфекция. Бывает, один человек в семье, например дочь, заражает своим состоянием родителей, и они уже все вместе лелеют свои страхи, продолжая пугать ими себя и окружающих.



Что еще почитать

В регионах

Новости

Самое читаемое

Реклама

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру