Златоусты партии титуловали Сталина “великим зодчим коммунизма”, что было явным преувеличением. В стране коммунальных квартир и хронического дефицита до “светлого будущего” было так же далеко, как от земли до звезд. Но главным архитектором Москвы вождя назвать можно вполне, хотя эту должность он не занимал. Не прикладывал руку к эскизам строений, как это делал Петр. Однако все выдающиеся сооружения столицы СССР появлялись по его воле, в его стиле.
Этот стиль искусствоведы не без сарказма назвали “сталинский ампир”. И, как не раз бывало в истории искусства, понятие со знаком минус поменяло заряд. Архитектура эпохи Сталина все чаще признается вполне достойной. Она видна на Тверской улице и набережных, в Речном вокзале и шлюзах канала Москва—Волга, построенного заключенными. Можно ли современную столицу России представить без университета на Воробьевых горах и других высоток, без подземных дворцов? Что хорошо, то хорошо, даже если исходит от диктатора и выполнено в эпоху тоталитаризма руками заключенных-рабов, как водопроводы Рима. Потому водят иностранцев по станциям метро, что там есть чем восхититься даже жителям прекрасных городов Европы.
Архитектурой Сталин занялся после “года великого перелома”, взяв в руки всю власть в стране. В Москву, чтобы спастись от голода, хлынули миллионы обездоленных людей, ставших жертвой коллективизации. Поезда и корабли везли в СССР импортную технику, купленную за золото от продажи зерна “кулаков”, по словам вождя, “ликвидированных как класс”. Каждый месяц в домовые книги заносилось 20 тысяч новоявленных москвичей, не считая тех, кто ютился без прописки, жил где попало — в сараях, конюшнях, опустевших складах, разграбленных церквах, — лишь бы была крыша над головой. “И, кажется, пройдет еще несколько лет, и Москва перегонит по количеству жителей все города мира”, — с гордостью вещала выпущенная по случаю 15-летия революции книга “От старой Москвы к новой”. Сталину было чем гордиться, хоть народ затягивал пояса.
Индустриализация по его воле сотрясла Москву. Трамваи ходили, обвешанные телами. Вода не поднималась в трубах старых домов. Новых строили мало. “Рабочие роптали”, как признавался Каганович, правивший тогда столицей. Город не выдерживал напора приезжих. Пришлось созывать пленумы ЦК и МК партии, где пошла речь о коренной реконструкции Москвы, новом Генеральном плане, названном Сталинским. Первопрестольную, двести лет пребывавшую в роли губернского центра, не залечившую раны войн и революций, вождь задумал сделать “образцом для всех столиц мира”. Тут же появились радикальные предложения архитекторов: сломать старую Москву до основания и на ее месте построить новый город. Другой проект архитекторов предлагал сохранить Москву как музей под открытым небом. Что решил вождь, слушая прения непримиримых сторон?
Докладов об архитектуре и строительстве Сталин не делал. За него публично высказывались “отцы города” такими словами: “Товарищ Сталин указал, что для нас неприемлема и позиция тех, кто тянет нас в превращение Москвы в музейную ценность, и позиция урбанистов, когда город рассматривался как нечто необъятное”. Казалось бы, выбрана “золотая середина”. На самом деле Генеральный план сводился к тотальному разрушению. На месте храма Христа Спасителя начали строить Дворец Советов высотой в полкилометра. Площадь перед ним расстилалась на 50 гектаров. Кремль выглядел на таком фоне игрушкой. Ни Арбата, ни Кузнецкого Моста, всех старинных уголков не оставалось на проектах. Сохранялся Василий Блаженный, “Пашков дом”, университет — все остальное, за редким исключением, разрушалось до основания.
“Отцы города” транслировали высказывания главы партии, услышанные на заседаниях, за обеденным столом в кремлевской квартире, на Ближней даче или в театре. “Когда Сталин шел в театр, — вспоминал Хрущев, — он порой поручал позвонить мне, и я приезжал туда один или с вместе с Булганиным. (Тот играл роль председателя исполкома Московского совета. — Л.К.) Обычно он приглашал нас, когда у него возникали какие-то вопросы. И он хотел, находясь в театре, там же обменяться мнениями по вопросам, которые касались города Москвы. Мы же всегда с большим вниманием слушали его и старались сделать так, как он советовал. А в ту пору советовал он чаще в хорошей товарищеской форме пожеланий”.
В прижизненном собрании сочинений И.В.Сталина нет ни строчки о строительстве в Москве. Но ничто не разрушалось без его санкции, будь то храм Христа Спасителя, Сухарева башня или Красные ворота. Когда Хрущев обратился с вопросом, что, мол, делать, Иосиф Виссарионович, москвичи протестуют, когда мы сносим старинные здания, тот, недолго думая, посоветовал: “А вы взрывайте ночью!”
Точно так же ничего выдающегося не строилось без решения “Хозяина”, будь то гостиница “Москва” или станции метро. Даже когда решался, казалось бы, такой частный вопрос, куда переместить памятник Минину и Пожарскому, оказавшийся на пути танков и демонстрантов на Красной площади, понадобился Сталин. Нашлись горячие головы, предлагавшие убрать “купчину и князя” с глаз долой. Как писал в старости Каганович, Сталин вызвал его к себе и дал поручение: “Посоветуйтесь с архитекторами насчет возможности использования площадки у храма Василия Блаженного, с тем, чтобы ему ни в коем случае не повредить”, предопределив своим предложением решение.
Все большие проекты согласовывались с ним. Он выбрал площадку дворца на месте храма, когда правительственная комиссия долго не решалась разрушить самый большой собор России. Вот свидетельство автора дворца Иофана: “Тов. Сталин посетил предполагавшееся место постройки — на участке храма Христа Спасителя. В тот день место строительства дворца было выбрано. Тов. Сталина привлекло красивое расположение участка, его близость к Кремлю, его расположение в центре города у Москвы-реки. Тов. Сталин с большой тщательностью разбирался во мнениях архитекторов”. Он решил вместо статуи “Освобожденного пролетария” завершить здание мощной скульптурой Ленина: “Пятьдесят метров. Семьдесят пять метров. Может быть больше…” Остановились на высоте в 100 метров. Таким образом, утвердил проект самого громадного здания мира, выше всех американских небоскребов. Большой зал вмещал бы 21 тысячу человек, Малый — 6 тысяч, зал Сталинской Конституции — полторы тысячи, а кроме них насчитывались сотни других залов и кабинетов. На подступах ко дворцу начали тотальный снос кварталов, чтобы проложить через весь город грандиозный проспект Ильича.
С “большой тщательностью” разбирался в архитектуре и фюрер германского народа Гитлер. И он сносил кварталы старого Берлина в районе Рейхстага, чтобы разбить площадь длиной в километр, возвести триумфальную арку в 110 метров и Народный дом под самым большим в мире куполом. Его зал вмещал бы 150—180 тысяч человек. Под крышей смогли бы поместиться несколько Капитолиев Вашингтона. И стоял бы этот монстр на триумфальной площади имени Адольфа Гитлера.
Наш вождь не замыкался на дворце, строительство которого шло полным ходом. Не случись война, статуя Ленина поныне бы парила в облаках. Сталина обуревала идея строительства “образцового социалистического города”, поэтому он обращал внимание на все, что творилось в его столице, начиная от стометровой статуи, кончая уборными.
“Однажды (по-моему, перед XVII партийным съездом) мне позвонили и сказали, чтобы я сам позвонил по такому-то номеру телефона. Я знал, что это номер квартиры Сталина. Звоню, он мне говорит: “Товарищ Хрущев, до меня дошли слухи, что у вас в Москве неблагополучно обстоит с туалетами. Даже по-маленькому люди бегают и не знают, где найти такое место, чтобы освободиться. Создается нехорошее, неловкое положение. Вы подумайте с Булганиным о том, чтобы создать в городе подходящие условия”. Потом Сталин уточнил задачу: надо создать культурные платные туалеты. И это тоже было сделано. Были построены отдельные туалеты. И все это придумал тоже Сталин”.
Кто придумал вырубить бульвары Садового кольца, вековые липы, от которых остались названия — Новинский бульвар и Зубовский бульвар? Хрущев и Каганович о них не вспомнили в мемуарах. Знаменитый авиаконструктор Яковлев, пивший чай с вождем в Кремле, на вопрос Сталина, что говорят в Москве, ответил:
— Говорят, что Сталин просто не любит зелени и приказал вырубить бульвары...
— Чепуха какая…
— Ну, а как насчет Тверского бульвара? Будут рубить?
— Ну, думаю, до этого не дойдет. Как, Молотов, не дадим в обиду Тверской бульвар? — улыбнулся Сталин.
Тогда он рассказал чтимому конструктору, что ему приходилось бывать на Первой Мещанской улице, которая служила примером “неудачного озеленения”. По ее краям тянулись, по его словам, газончики с чахлой растительностью. Они суживали проезжую часть и тротуары не украшали, а уродовали улицу, так как вся трава на них была вытоптана, деревца.
— Я сказал об этом для того, чтобы впредь под благоустройством Москвы не понимали подобное “озеленение”. А Хрущев и Булганин истолковали это по-своему и поступили по пословице: “Заставь дурака Богу молиться — он и лоб расшибет”.
Бульвары не вырубили, но по всем улицам и площадям прошлись с топором, разрушили сотни церквей, колоколен, башен, которые считались недостойными “сталинской эпохи”. Им не было места в социалистической столице, которую строили день и ночь на земле, под землей и на воде. В недрах десятки тысяч добровольцев сооружали линии метро с подземными станциями-дворцами.
Тогда молодой архитектор Душкин создал станцию “Дворец Советов” (ныне “Кропоткинская”), напоминавшую египетские святилища, “Маяковскую”, ни на что не похожую, с арками из титана и мозаиками, и “Площадь Революции” — с бронзовыми фигурами строителей бесклассового общества. Тогда от Волги пошла через ворота шлюзов большая вода и пароходы. И Григорий Александров смог на фоне натуральных декораций снять “Волгу-Волгу”, подтверждая тезис вождя: “Жить стало лучше, жить стало веселей”.
Из песни слова не выкинешь. Десять лет — с 1931 года по 1941 год, до начала войны, — Москва переживала строительный бум, достойный не только обличения. Как это делают авторы сочинений типа “Тоталитарное искусство” и “Культура-2”, поливая грязью все, что строилось тогда в городе, — и метро, и канал.
Всего за два года построили десять новых мостов! Мы по ним ездим каждый день. Висячий Крымский мост, Большой Каменный, Большой Москворецкий и другие, им подобные, появились в “сталинскую эпоху”. Впервые воздвигались не отдельные дома, а ансамбли — на Тверской улице, Большой Калужской, Можайском шоссе — ныне Кутузовском проспекте. Впервые Москва широким фронтом вышла на набережные, где сооружались монументальные здания. Строители с рабочих окраин пришли в центр, где в Охотном Ряду и на главной улице Тверской, названной именем Горького, поднялись многоэтажные дома. В таком духе виделась вся Москва — без церквей и особняков.
До начала Второй мировой войны Сталин занимался строительством, определив габариты и новых улиц, и новых домов. Вместо 10—12-метровых по ширине зданий стали строить шириной в 14—18 метров, что позволило на лестничную площадку выйти 4—5 квартирам. Дома поднимались на 6—8 этажей и выше. Квартиры со всеми удобствами проектировались с просторными комнатами и высокими потолками. Единственный их недостаток состоял в том, что их было очень мало, предложения не удовлетворяли колоссальный спрос. Народ жил в бараках и подвалах. В 1929 году, прибавилось жилых домов площадью в 547 тысяч квадратных метров. А после “года великого перелома” и краха рыночных отношений город получил за год всего 110 тысяч квадратов, в пять раз меньше. Понадобилось пять лет, чтобы достичь прежнего уровня.
Понадобилась смерть Сталина, чтобы круто развернуть строительную машину из центра на окраины и прибавлять в год миллионы квадратных метров, собирать дома, как машины.
До Сталина тон в зодчестве задавали конструктивисты. Щусев построил в 1930 году в геометрических формах Мавзолей Ленина. Мельников сооружал рабочие клубы, играя плоскостями гладких стен. В таком стиле начали строить гостиницу “Москва”. Но тут в дело вмешались Сталин и Каганович. Они возмутились, что напротив колонн Большого театра и Колонного зала Дома Союзов громоздят громаду без колоннады. Им нравилась архитектура Большого и Дома Союзов, бывшего Благородного собрания, где ЦК и МК устраивали съезды и конференции. Имперский стиль пришелся по душе властителям пролетарской империи. Сталин развернул советскую архитектуру от конструктивизма к классицизму. Принятые вождем авангардисты и коммунисты в одном лице — великие художники Сикейрос и Ривера — попытались защитить советских единомышленников, не желавших следовать канонам классицизма. И в ответ услышали:
— Революция в жизни и революция в искусстве не всегда совпадают. Я думаю, что победившему рабочему классу ближе всего будет искусство революционного классицизма, в стиле французского классицизма.
На этом пути возник “сталинский ампир”, царящий с тех пор на Тверской улице, Кутузовском проспекте, набережных Москвы-реки. Что еще сказал Сталин, совершая переворот в архитектуре, — неизвестно. Но вот что дошло до нас в воспоминаниях Хрущева, изданных в годы застоя “для служебного пользования”:
“Помню, как-то раз, когда мы, несколько человек, осматривали новый комплекс, строившийся вокруг Моссовета, Каганович, указав на институт Маркса—Энгельса, спросил:
— Кто, черт возьми, проектировал это страшилище?
Плоская, приземистая серая глыба института Маркса—Энгельса и в самом деле представляла собой сооружение чрезвычайно мрачное…”
После такого высказывания мало кто решался нарваться на подобный приговор, равносильный отречению от профессии. Вместо “безвкусных и пошлых коробок” строили в стиле старого Санкт-Петербурга, пытались на костях кривых московских переулков создать подобие Невского проспекта. Апофеозом “сталинского ампира” высятся семь высотных домов, поднявшиеся вместо порубленных глав древней столицы. В год 800-летия Москвы Сталин подписал постановление о строительстве восьми высотных зданий, наказав архитекторам, чтобы они ничем не напоминали небоскребы Америки, переставшей тогда быть союзником СССР. “Опьяняющим угаром победы” объясняет автор “Тоталитарного искусства” пафос высотных зданий. Мне тот “угар” мил. Где был бы искусствовед Игорь Голомшток, автор этой монографии, где оказался бы я без той Победы? В угарной камере или овраге. А вместо этого повезло жить на Ленинских горах под шпилем со звездой.
Одно из высотных зданий, когда только началось проектирование, как рассказал мне бывший секретарь парткома МГУ, вождь предложил взять ректору университета.
Все высотки проектировались с оглядкой на будущий Дворец Советов и на Кремль, где находилась Ставка в годы войны. Поэтому по фасадам высотных домов тянутся ввысь классические пилястры, как у запроектированного дворца, и увенчаны они шатрами со звездами, напоминающими башни Кремля. Когда их построили и доложили Сталину, какова должна быть квартирная плата, чтобы строительство экономически себя оправдало, то выяснилось, что большинство москвичей не сможет позволить себе оплачивать квартиры в высотках. Сталин предложил дать эти квартиры людям, имеющим высокие заработки, — народным артистам, видным ученым, известным литераторам. Одним словом, верхушке общества. Но даже для них квартплату пришлось снизить, и она не восполняла затраты на сооружение домов.
Семь из восьми небоскребов воздвигли не без помощи заключенных. Они жили в бараках на Котельнической набережной. Нескончаемой колонной тянулись по утрам к будущим естественным факультетам МГУ, огороженным заборами с колючей проволокой. На проектах Главного здания МГУ я видел своими глазами над башней статую вождя. После его смерти памятник намеревались установить перед колоннадой актового зала. Успели сделать из фанеры модель, одно время стоявшую на виду у всех. На этой фанере кончилась эпоха Сталина в архитектуре. Она оставила нам “сталинский ампир” в образе высоток, станций метро, шлюзов канала, проспектов. И фасадов с архитектурными излишествами, которые никого больше не возмущают.
Нравится нам или нет, но высотные здания и станции первых линий метро играют роль памятников Сталину, хотя ни одного его изваяния — из тех, что стояли в бронзе и мраморе, — не осталось под землей и на земле. Красного камня статуя, бывшая у входа в Третьяковскую галерею, стоит в парке у нового здания галереи на Крымской набережной с отбитым носом.
