Польскую певицу Анну Герман, звезду 60—80-х, знали тогда все и помнят сейчас. Но мало кто тогда знал о том, что она являлась наполовину немкой. Сегодня в Германии живет родной дядя певицы Артур, бывший журналист целиноградской газеты “Freundschaft”. В свое время он тоже хлебнул горя — семь лет провел в сталинских лагерях. А затем написал книгу о своей семье, в которой поделился воспоминаниями и о популярной певице. Корреспондент “МК” встретился с Артуром Германом, который лишь благодаря случаю узнал о своем родстве со звездой.
— Господин Герман, правда, что вы долгое время не знали о том, что Анна — ваша племянница?
— Да, мы не знали, что она наша родственница. Она и ее мать скрывали, кто ее отец. Когда Анна начала петь, ее голос, имя и фамилия стали наводить меня и мою сестру Луизу на мысль, что она может быть нашей родственницей. Когда я первый раз услышал ее по радио, то первой моей мыслью было, что так же пела моя сестра, с такими же интонациями. Кроме того, нашу мать также звали Анна, а фамилия ее была Герман.
— Как же вам удалось проверить ваши предположения?
— Это произошло в 1975 году. Во время первых гастролей Анны в Целинограде. Я пришел к ней в гостиницу, но там строгая коридорная не хотела пропускать меня к Анне. Много, мол, вас тут таких шатается. Тогда я раскрыл журналистское удостоверение газеты “Freundschaft” и ткнул пальцем: читайте!
“А.Герман, — прочитала по слогам коридорная. — Ну и что из этого?” — не отступала она. Я ответил: “То, что вы думаете!” Заинтригованная дежурная постучалась в номер Анны. Дверь открыла ее соседка по комнате. Коридорная что-то шепнула ей на ухо, полька по-русски ответила: “Сейчас” — и меня тут же пропустили к Анне.
— А дальше?..
— Сначала я расспрашивал ее о концерте, о Целинограде, Дворце целинников, расспросил о планах на будущее — в общем, вел себя как журналист, пришедший брать интервью. Все не решался спросить о главном. А потом сказал, что у меня есть вопрос частного характера. С собой я прихватил семейное фото, на котором ее отцу было 18 лет. Я протянул ей снимок: “Вам тут кто-то знаком?”
Она испуганно спросила “Где он?”. То есть она тоже не знала о судьбе своего отца. Ведь они с матерью уехали из Ургенча, из Узбекистана, сразу же после его ареста. Жив ли он? Что с ним? Ничего она не знала, как и я в то время.
А я говорю ей: “Я тебя хотел бы спросить...”
— Сама Анна не пыталась разве найти своих родственников?
— Да, конечно. Выступая в Краснодарском крае, она рассчитывала, что там отзовется кто-то оставшийся из ее родни. По этой причине она даже задержалась там дольше запланированного времени. Но никто не появился. А вот в Целинограде, где она уже ни на что не надеялась, мы и встретились. И она, и я, конечно, расплакались. Тут вспомнилось все: и то, что она выросла сиротой без отца, и то, что мы брата потеряли. Ведь это постоянно приходилось скрывать. Это было невыразимо словами, но было явно, что мы оба чувствовали одно и то же.
Потом мы пошли к жившей недалеко от гостиницы моей сестре, где был приготовлен стол. Анна очень скромно ела и совсем не пила. У нас было хорошее легкое вино, но она даже не пригубила его. Только сказала: “Вино возбуждает аппетит, а мне нужно себя поддерживать в форме”.
— Вы упомянули, что тогда ни вы, ни она ничего не знали об участи ее отца и вашего брата?
— Да, это так. О его трагической судьбе мы с сестрой узнали куда позже. А вот Анне это узнать не довелось. Уже при Горбачеве я получил очень подробные ответы из Ташкента, где был расстрелян отец Анны. Мне написали о сути обвинения, сообщили о смертном приговоре и о том, как его казнили. Исполнения приговора он ожидал двадцать дней. Его расстреляли в 1937 году как “немецкого шпиона и долголетнего вредителя”. А ведь он работал бухгалтером на хлебозаводе. Чем он там мог вредить? Хлеб “сглазить”?
У нас вся семья была “шпионской”. Расстреляли не только брата Рудольфа, но и мачеху, и еще одну нашу сестру. А нашего отца, деда Анны, арестовали еще в 1929 году. Но все его следы затерялись. Единственный документ я получил из областного суда Ставропольского края — о том, что там нашли только список лиц, лишенных права голоса, и в этом списке находился мой отец. А это по тем временам было равносильно ликвидации.
— Вы потом еще встречались с Анной?
— Нет. Это был единственный раз, тогда в Целинограде. Она ведь всегда была занята, находилась в разъездах. Но мы регулярно переписывались. В Польшу ездила моя сестра Луиза. Ей с очень большим трудом удалось получить разрешение для этой поездки. Зато “Аве Мария” в ее исполнении появилась благодаря мне. Я написал Анне, что в ее исполнении она очень хорошо должна звучать. Она меня послушала и записала эту песню.
— Мать Анны принадлежала к семье менонитов, а она сама была религиозной?
— Мой брат Вилли, который в 1929 году нелегально перебрался в Германию и недавно тут умер, писал, что она под конец обратилась к Богу. Ведь она перенесла операцию и знала, что конец близок. Тогда она даже переложила на музыку “Отче наш”. И пела ее, уже, очевидно, про себя.
— Смерть Анны, вероятно, сильно шокировала вас?
— Конечно. Она умерла очень рано и могла бы, конечно, еще петь. Мы получили телеграмму от ее матери, мол, похороны тогда-то. Времени у нас было всего два дня. За это время мы бы никак не оформили документы для поездки, поэтому и не смогли поехать.
— Как вы думаете, в чем секрет неувядаемой популярности Анны?
— У нее был красивый голос — тембр, сила, все это, конечно, так. Но самое главное в ее голосе — художественная правда. Она пела то, что чувствовала, от чистого сердца.
