Российские колонии и тюрьмы с каждым днем становятся все комфортнее. Именно так прозвучало недавнее заявление замминистра юстиции Юрия Калинина. Кто бы спорил: таксофоны в исправительных учреждениях устанавливают, конкурсы поваров (и красоты, но среди охранниц) проводят, силами зэков ставят спектакли — словом, заботятся о “сидельцах” так, что оставшихся на свободе разбирает зависть. В конце прошлого года наша система УИС и вовсе вплотную приблизилась к Европе — тюремное руководство составило рейтинг своих управлений по всей стране. Первым в списке оказался УИН Курской области.
Корреспонденту “МК” повезло дважды: сначала удалось попасть сразу в несколько лучших российских колоний, а потом — вернуться на волю.
АНЕКДОТ ДНЯ
Права человека в России интересуют только гаишников.
“В зоне первым делом надо в столовую идти. Если в столовой вонь, значит, дальше можно не ходить — и так ясно, что бардак”.
Сотрудник Фонда гражданских свобод,бывший замначальника колонии строгого режимаЮрий Александров.
В самом Курске грязь и слякоть. А в колонии общего режима ИК-3, что в 90 км от города, чисто и сухо, как в рекламе прокладок. По вылизанной территории строем ходят зэки. Разумеется, не куда попало, а в столовую. Давно замечено, что музыка пробуждает аппетит. И оркестр из 7 заключенных с душой исполняет веселые попсовые мелодии. Остальные дружно маршируют к пищеблоку. Рядом, в том же темпе и направлении, маршируем и мы с начальником колонии, двумя замами и Юрием Александровым.
— Проблем с питанием у нас нет вообще, соблюдаются все нормы, — на ходу отчитывается начальник ИК-3 Юрий Бушин. — Кормим натуральным продуктом, без всяких замен. В том смысле, что в некоторых колониях вместо нормального мяса дают соевое. У нас такого нет.
Финансирование питания зэков, само собой, федеральное. Но в курских учреждениях лишняя копейка добавляется из своих фондов. Кроме того, есть еще подсобное хозяйство. Хлеб по 5 рублей и макароны собственной лепки.
— Раньше в столовой не было раздевалки, — продолжает Бушин, — построили. Через месяц приходит указание сверху: сделать пристройки к столовой, чтобы зэки могли кушать цивилизованно, а не в одежде. А у нас уже все есть.
Столовая в здешних местах — нечто вроде Мекки, причем не только для заключенных. Рабочий день начальника колонии начинается с церемонии “снятия пробы”.
— У нас начальник вроде как “грибной человек”, — шутят заключенные. — Раз он попробовал, значит, и нам можно есть.
— Раньше в столовой на всех окнах стояли решетки, — рассказывает “грибной человек”. — Зэки лазали в окна, воровали мясо. Зона была “черная”. Сейчас все по-другому. А мясо воровать — даже в мыслях нет ни у кого.
“Все жулики обуты-одеты, заняты созидательным трудом”.
Начальник колонии строгого режима ИК-2Дмитрий Сидорин.
Производственная база Курского УИН у многих “коллег по цеху” вызывает стойкую ностальгию по благословенным временам, когда МВД занимало 3-е место среди министерств по объему выпускаемой продукции. В колонии строгого режима зэки шьют. В учреждении общего режима — изготавливают металлические изделия для московского ЗИЛа. Сейчас делается очередной заказ для МПС. Производство — в передовиках в течение многих лет. Ежегодная прибыль — 8 млн. рублей. Слезы, конечно, но много ли зэкам надо? Есть свой магазин, ассортимент тот же, что на воле.
— Я в эту колонию пришел в 1996 году, — вспоминает Бушин. — Зона была нищая. Пришлось менять кадры — раньше, кстати, был жуткий некомплект. Через год появилась прибыль. Смогли погасить огромную задолженность по электроэнергии. Самая большая проблема была — запустить производство. Все же знают: в России лучший работник — это зэк.
Дело по душе в колонии умудряются найти для каждого заключенного. Не хочешь у станка стоять — паси свиней. Подсобное хозяйство на зависть нищим сельчанам — 300 коров и 1000 свиней. На Рождество колония продала 60 поросят.
— Сотрудников наших обеспечиваем дешевым мясом, кроме хлебопекарни есть крупозавод, — говорит Бушин. — Плюс еще отапливаем полгорода, и канализацией тоже нашей пользуются. Все производства валятся, а мы процветаем.
В этом учреждении свой лимит. Содержаться здесь могут одновременно 1700 человек. Но, увы, не получается. Не в смысле — по 5 человек в одной койке спят, а наоборот — недокомплект. Слишком много лишних коек. Зато за пять лет здесь не было ни преступлений, ни побегов. Из наказанных заключенных в штрафном изоляторе содержатся 30%. А средний по России показатель — 60%.
— Условия содержания стали более человеческими, — говорит начальник УИН МЮ РФ по Курской области Виктор Федичев. — Отсюда результаты. Внутри колоний преступность на нуле. Есть психологическая служба: на 300 зэков один психолог. Ставки психологов, кстати, мы начали выбивать одними из первых. Во всех учреждениях работают школы и ПТУ, 2-я и 9-я колонии дают дистанционное высшее образование. Кстати, больше всего зэков тянет на юридическое образование. Не знаете почему?<
“Для нас, зэков, наследие декабристов стало такой вот мулькой”.
Заключенный колонии строгого режима Игорь Мильшин.
В клубе 2-й колонии внедряется система Станиславского. Затаив дыхание, зэки-актеры слушают своего режиссера-постановщика — осужденного за убийство Игоря Мильшина. Вдохновенно, с драматическими паузами, Мильшин рассказывает “труппе”, кто такие были декабристы и почему играть бунтарей-аристократов должны только те, кто сидит за тяжкие преступления.
— Вот цитата Путина, — обращается к слушателям Мильшин. — “Надо создавать системы общего контроля над органами власти”. Но это ведь то же самое, что и хотели сделать декабристы!
Наша “группа поддержки” человек этак из семи Мильшина ничуть не смущает. Более того, узнав, что здесь и журналист имеется, Игорь с удовольствием прерывает “подготовку к репетиции”. И готов поделиться своими философскими изысканиями.
— Зэкам есть о чем предупредить человечество, — излагает свою теорию Игорь. — О себе самих. Что вообще означает наш спектакль? Это следственный эксперимент или театральная постановка? Прежде всего это разговор с хозяином России. “Из вздохов заключенных рождаются бури, которые сметают дворцы”, — это еще в XIX веке сказал один из декабристов, Лунин. Я лишь поднял плащ русского декабриста — там, где он его и оставил. В тюрьме. Наша система такова, что жертвами духовного вакуума становятся и зэки, и охранники. Взять того же президента — думаете, ему легко? Значит, надо помогать: Путин тоже человек.
Напоследок “помощник президента” просит поблагодарить УИН за то, что зэкам разрешили поставить именно этот спектакль. И отправляется обратно — к своим подопечным.
Курские зоны вообще отличаются высокой культурой. Начальник ИК-3 собирает цитаты, начальник ИК-2 их придумывает. Во всех колониях зэки играют на музыкальных инструментах, рисуют и поют. Экспонаты выставлены через каждые 10 метров: то одна картина во всю стену, то другая, а вон деревянные львы — их выпилил заключенный таджик.
— Здесь сразу таланты скрытые выявляются, — комментирует Бушин. — Читают наши зэки много, тянутся к знаниям.
В каждой колонии есть клуб и кабельное телевидение. Раз в неделю заключенных навещает священник. Специальной церкви строить не стали, решили: хватит молельной комнаты.
— Что самое удивительное, — говорит Бушин, — сразу же в веру ударяются “пожизненники”. Вешают в камере по десятку икон на стенку.
“Рекламируем тюрьмы, рекламируем — а люди-то идут и идут!”
Начальник ИК-2 Дмитрий Сидорин.
В колонии строгого режима (ИК-2) отбывают наказание 1600 человек. 340 из них сидят за убийство, 270 — за тяжкие телесные повреждения, 52 — за изнасилование. Условия содержания — те же, что и в остальных курских “учреждениях”, иначе говоря, весьма комфортные. По словам начальника, самая страшная тенденция — резкое “омоложение” преступности.
— Вот, поскольку он такой молодой да ранний, дали ему 25 лет за три трупа, — рассуждает начальник Дмитрий Сидорин. — Посчитай — сколько одна жизнь стоит? А он не просто сидит — он жалобы пишет, на работу не хочет выходить. Молодые рассчитывают, что мама и папа прокормят, будут столько лет передачки таскать, сколько потребуется. Кто только с ними не беседует — и священники, и опер, и психолог...
— А мне, честно говоря, некоторых даже жалко, — признается другой начальник, Бушин. — Они здесь, в колонии, впервые белую простыню увидели и горячую пищу регулярно получают.
Курский УИН отличается не только заботой о зэках. Кое-что перепадает и личному составу.
— У нас на учете все малообеспеченные семьи, им помогают из внебюджетных фондов, — говорит Федичев. — Перед учебным годом всем, у кого есть дети, собирают “портфель”: тетради, учебники, ручки. Если требуется лечение, все оплачивается.
Как говорят в Одессе, вы будете смеяться, но сотрудники УИН тоже играют на духовых инструментах. Курский оркестр считается одним из лучших “УИН-коллективов” в стране. Каждый месяц “начальники” выступают перед зэками. Говорят, зэки постоянно вызывают их на бис.
Комментарий руководителя российского отделения Фонда гражданских свобод, члена Совета по национальной стратегии Павла АРСЕНЬЕВА:
— Курский уголовно-исправительный феномен, как вы понимаете, исключение, которое только подтверждает правило. Тюремное начальство недавно изобрело чудную формулу: “Число российских заключенных близко к оптимальному”. Что значит “оптимальное”, никто не объяснил, но в России оно составляет 850 тысяч человек.
Пока у нас основной повод для гордости — то, что Америка по числу зэков все равно на 1-м месте. А мы — только на 2-м. Но почему бы не сравнить наши показатели с любым европейским государством? Какая-то людоедская логика: с одной стороны, количество зэков надо сокращать, поскольку этого требуют президент, Совет Европы и скудный бюджет, с другой — надо, чтобы “сидельцев” было не слишком мало, а то придется сократить и аппарат ГУИН.
Дело в том, что тюремная система, как и армия, вынуждена реформировать саму себя. Потому что президент велел и Совет Европы требует. И сначала реформа для ГУИН была даже выгодна — вспомните, несколько лет назад они чуть ли не с гордостью рассказывали: мол, по мнению правозащитных организаций, условия содержания в российских тюрьмах можно приравнять к пыткам, а все потому, что денег не хватает. Получили бюджетные деньги, гранты, средства иностранных фондов и организаций — в общем, использовали ситуацию по полной программе. Количество зэков действительно сократилось, кодексы стали мягче. Но до главной проблемы так и не дошли.
Дело в том, что тюрьма — это место наказания, а не исправления. Ведь что происходит? Украл пацан шапку. И сел. И он не просто в тюрьме сидит — он, во-первых, бюджетные деньги “ест”, во-вторых, общается со старшими товарищами. После такого общения вероятность его нового попадания на нары — процентов 70. Сейчас начали говорить о том, что необходимо вводить альтернативные методы наказаний. Но система штрафов у нас не работает: как штрафовать, если у преступника и у его родителей вообще ничего нет? Для общественных работ (что широко распространено в той же Европе) у российского ГУИН нет инфраструктуры. А ведь “сидящие” москвичи и жители Подмосковья вполне могли бы подменить в столице гастарбайтеров. Пусть бы они улицы мели и дома строили вместо таджиков.
У нас в уголовно-исправительной системе полно тех, кто сторожит и охраняет. А тех, кто в уголовно-исполнительных инспекциях работает, крайне мало. И сил их хватает только на условно осужденных и досрочно освобожденных. Наказание в виде общественных работ просто некому организовывать, хотя в нынешнем УК такое понятие есть. Но сокращать и реформировать саму себя системе сложно, да и не хочется. В этом — основная проблема.
