Сегодня вечером в “Пушкинском” — премьера фильма Карена Шахназарова “Всадник по имени смерть”. А накануне, 16 апреля, в редакции “Московского комсомольца” Карен Георгиевич два часа отвечал по телефону на вопросы наших читателей. И как режиссер, и как гендиректор Киноконцерна “Мосфильм”, и просто как неженатый мужчина. Да, и такие были звонки, встряхнувшие и развеселившие нашего серьезного гостя. Много звонили с просьбами — кто сценарий предлагал прочитать, кто хотел на работу устроиться, кто билетик на премьеру стрельнуть, а кто и просто требовал: “Прекратить безобразие по телевизору — секс и пьянку!” Шахназаров ответил всем. Кому телефон своей приемной дал, кому — телефон актерского агентства, кого просто выслушал и успокоил. Сегодня мы печатаем только самое интересное.
— Карен Георгиевич, вас беспокоит архитектор Виноградов, большой любитель кино. В фильме про Савинкова, который вы сняли, насколько достоверно передана трагическая судьба этого человека? Ему ведь подстроили падение из окна.
— Картина снята по повести Савинкова “Конь бледный”. Поэтому нельзя сказать, что фильм получился во всем биографичный. Хотя Александр Бородянский ввел в сценарий еще и детали личной судьбы Савинкова. Но не думаю, чтоб его выбросили из окна. Скорее он сам прыгнул.
— Дело в том, что его в нашей литературе всегда представляли как отъявленного террориста. На самом деле он же был идейный борец.
— Приходите, посмотрите, буду рад услышать ваше мнение.
— Здравствуйте. Это Александр из Москвы. Как вы думаете, не появятся ли новые русские бомбисты в современной России? Ведь властные структуры продажны и коррумпированны, а легальные способы борьбы с несправедливостью обречены на провал.
— Террор сам по себе возникает, всегда есть причины: прежде всего социальная несправедливость. И всегда есть почва, на которой могут возникнуть люди, другого выхода не видящие, как только прибегнуть к террору. Я думаю, сейчас у нас до этого не дойдет. Но гипотетически да, может быть, если ухудшится социальная ситуация в стране.
— А вы по этой причине решили снять фильм про террористов или просто какие-то творческие мотивы?
— Есть, конечно, и творческие мотивы, и повесть Савинкова мне очень понравилась. И сама проблема террора, к сожалению, сегодня весьма актуальна. Главное, опять же к сожалению, в XXI веке нам придется столкнуться с проявлениями его еще более мощными, почему мы и попытались разобраться, понять.
— И все-таки какая главная идея у вашего нового фильма?
— Мне так кажется, что, когда герой в конце приходит к полному нравственному крушению, в этом есть идеология и повести, и фильма. На пути убийства человек деградирует, даже если идея, которая им движет, благородная. У них же были благородные идеи, у русских террористов.
— Убить?
— Нет. Я имею в виду идеи демократии. Мир изменяется только путем насилия, но при этом те, кто его изменяет, разрушаются сами, потому что насилие именно так действует на человека. Наверное, это самая важная тема в картине. Цена, которую человек платит за идею, которой он служит.
— Вас беспокоит продюсер Рябиков. Я очень часто имею дело с “Мосфильмом” и хотел бы отметить, что вы очень много сделали для технического переоснащения “Мосфильма”. Но вот у меня один вопрос: являетесь ли вы монополистом по оборудованию и в том числе по реквизиту, или цены у вас просто так “закручены”?
— Наверное, в каких-то областях “Мосфильм” является монополистом. В том числе у нас уникальная коллекция реквизита.
— А почему кто-то берет реквизит за одну цену, а если Рябиков приходит, цены совершенно другие?
— Цены едины для всех. Но у нас есть система скидок. Если вы берете одну вещь — такая цена, если 100 вещей на 2 месяца — совсем другая, ниже, естественно. “Мосфильм” — хозрасчетное предприятие, мы из бюджета не получаем ни копейки аж с 91-го года. Поэтому сами должны обеспечивать себя и находить деньги, чтобы закупать новое оборудование. Не говоря уже о том, что хранение того же реквизита, костюмов очень дорого обходится. Плюс постоянно идет реставрация. Из всего и складываются цены. Никаких особых условий ни для кого нет.
— Спасибо, я удовлетворен вашим ответом.
— Карен Григорьевич, меня зовут Егор Русинов, у меня к вам несколько вопросов. Вот, скажем, советский кинематограф имел свои отличительные черты, а сейчас у нас существует или кино на экспорт, или кальки с американского. На мой взгляд, национального кино в России сегодня нет. Каким вам представляется развитие российского национального кинематографа, особенно с учетом возрастающей глобализации, которая также влияет и на кино?
— Я с вами согласен в том, что советское кино — самобытное явление. И художественные идеи, которые оно генерировало, конечно, были более интересны, чем те, что нынешнее российское кино способно предложить. Здесь, мне кажется, более общая проблема — отсутствие сегодня в обществе в принципе какой-то творческой идеи. А без нее искусство переживает серьезный кризис. Как ни относись к идее советского общества, но она была достаточно яркой, и ее сторонники и ее противники генерировали очень мощные художественные идеи, потому что было чему противостоять. С одной стороны, скажем, Маяковский, а с другой — Солженицын, которого я тоже считаю частью советской культуры.
— То есть вы считаете, что это происходит из-за отсутствия национальной идеи?
— Да, мне кажется, современная Россия задыхается без идеологии. В чем наша сегодняшняя идея? В том, чтобы хорошо жить?.. Вот у американцев есть идея. Она, может быть, и порочная, но очень сильная, поэтому и их кино завоевывает мир, поскольку она есть, чувствуется даже в самых паршивых американских фильмах. Она заставляет тебя интересоваться кинематографом.
— Если не брать фильмы о бандитах и новых русских, то создается впечатление, что современная реальная жизнь российских режиссеров не интересует вообще.
— Я с вами совершенно согласен. И к себе принимаю этот упрек. Хотя у меня была картина о современности — “День полнолуния”. Но я тоже считаю, что огромный минус нашего кинематографа в том, что он не отражает сегодняшней жизни. И лет через пятьдесят люди посмотрят нынешние фильмы и не поймут, какой же она была. Я часто смотрю советские картины по телевизору. И я вижу, что они отражали ту жизнь. Даже те, что подвергались цензуре, — в них оставалось дыхание времени.
Мы сейчас провели конкурс по инициативе Министерства сельского хозяйства, честь им и хвала. Они пришли к нам и сказали: “Мы хотим сделать какую-то картину о современной деревне”. Я сперва отнесся к этому несколько скептически, но мы объявили конкурс сценариев. И вы знаете, более 50 сценариев пришло, и среди них есть действительно неплохие.
— И еще. Кино стало частью потребительской культуры не только в США и других развитых странах, но и у нас. Какие шансы, что наш кинематограф, хотя бы в какой-то его части, сможет сохранить самобытность и остаться высоким искусством? В советское время было авторское кино — Тарковский...
— А Гайдай ведь тоже автор. Авторское кино — то, где есть автор. Но вопрос очень правильный и острый. На сегодняшний день достаточно пессимистично можно только на него ответить. К сожалению, нынешнее развитие общества и у нас, и во всем мире противоречит авторскому кино и личности. Современное общество — это какой-то каток, который нивелирует личность.
— Это “прямая линия”? Хорошо, что я вам наконец дозвонилась. Это вас беспокоит ваша почитательница Оксана. Скажите, а почему вы сняли фильм про терроризм, а почему не про любовь? Так хочется любви.
— А там и любовь есть, Оксана. Там не только терроризм, есть эта линия, и довольно сильная.
— Когда вы снимали этот фильм, устраивали настоящие взрывы в Москве?
— Да, устраивал.
— Никто не пострадал?
— К счастью, все обошлось. Нашим консультантом по взрывотехнике работал крупный специалист, он сам из компетентных органов... Но, конечно, всегда есть какой-то риск. Это нервное приключение... Но самый страшный момент был, когда мы снимали падение Савинкова из окна Лубянки в питерском дворе. Каскадер Валера Деркач залез на пятый этаж, и... мы испугались. Я думаю, в нашем кино с такой высоты никто не прыгал. Я даже сказал тогда Валере: может, не стоит. Он тоже нервничал, но решился, даже бравировал, что и второй дубль сделает, если надо. На Западе есть современные надувные средства, а у нас прыгают на картонные коробки. Их строят кубом 10х10, но все равно удар получается чувствительный. И случалось, каскадеры гибли на таких трюках. Когда Валера прыгнул, на площадке наступила пауза, у нас просто шок у всех был. Но он выбрался и сказал: второй раз прыгать не будет. Ушибся, конечно, он сильно и язык прикусил.
— Да... Желаю, чтобы риска у вас было в следующий раз поменьше.
— Здравствуйте! Это Карен Георгиевич? А вы еще отвечаете на вопросы?
— Да, с большим удовольствием.
— Дело в том, что у меня дочь-красавица: блондинка, голубоглазая, стройная, но не студентка театрального вуза, к сожалению. Хотя девочка мечтает сняться в кино. Вот есть у нее какой-то шанс?
— Вы знаете, шанс есть всегда. Если она всерьез хочет, то лучше бы учиться. Что в наших силах, мы можем сделать — для начала поставить на актерский учет. У нас очень хорошее актерское агентство при “Мосфильме”. Вы оставьте свои координаты, и с вами свяжутся.
— Наверное, будет пылиться где-нибудь в картотеке?
— Пылиться, конечно, будет, ничего не поделаешь. Рассчитывать, что сразу снимут в кино, конечно, нет смысла. Но если говорить о каком-то шансе, то это шанс.
У меня в “Курьере” снимались ребята, не имеющие актерского образования. А потом уже главная героиня — Настя Немоляева — стала известной актрисой.
— А вот я видела по телевизору передачу Оксаны Пушкиной, и вы там почему-то очень мало рассказали о своей личной жизни. Почему? Людям же любопытно, как складывается личная жизнь такого интересного мужчины, как вы.
— Спасибо за такие теплые слова. Но я просто отвечал на вопросы Оксаны — про что она спрашивала, про то я и рассказывал.
— Вы сейчас женаты?
— Нет, не женат.
— Сколько раз вы были женаты?
— Три.
— То есть вы в поиске?
— Я бы не сказал.
— Вы решили остановиться и подвести черту?
— Жизнь покажет.
— А какие вообще женщины вам нравятся? Вот у вас в “Ядах” одна женщина очень толстая, а другая — худая. Вы любите крайности?
— Я люблю крайности. (Смеется.) Чего-то мы с вами не туда перескочили.
— Я-то, как мать, вижу логику в моих рассуждениях. И могу завершить тем же, что дочь моя красивая, стройная, голубоглазая блондинка. А вы нас направляете в пыльный архив.
— Она придет, сфотографируется, и ее поставят на учет в агентство. Вполне возможно, что это ее судьба... Первое, что я делаю, когда ищу актеров, то прихожу в этот пыльный архив, как вы сказали. И смотрю фотографии.
— В общем, я простая тихая домохозяйка. Скажите, вы уже не в первый раз обращаетесь к эпохе 17-го года, и всякий раз — про насилие. Сначала “Цареубийца”, сейчас — Савинков-бомбист. Почему вы обращаетесь именно к тому периоду насилия в нашей стране?
— В том и другом случае меня привлекли сюжеты. Эпоха та, конечно, драматичная... Но, скажем, в “Цареубийце” — вечный сюжет, как “Мария Стюарт”. А повесть Савинкова мне кажется во многом очень современна. Просто совпало — эта эпоха с теми сюжетами, которые меня интересовали.
— Для вас Савинков — абсолютно отрицательный герой?
— Нет.
— А что в нем хорошего?
— Вы знаете, вообще отрицательных героев в художественном кино, по-моему, не может быть. Потому что в каждом человеке мы должны находить что-то такое, что-то “человеческое”.
— Ну вот что для вас в Савинкове человеческое?
— Ну хотя бы то, что он был, конечно, фигурой мучающейся. Это человек, который действительно существовал на разломе двух эпох: эпохи XIX века — гуманитарной, культурной, и эпохи ХХ века — века масс-культуры и тоталитаризма.
— Ну вот кто он для вас больше — зверь, фанатик, сумасшедший?
— Нет, он не сумасшедший, не зверь и не фанатик. В двух словах и не ответишь. Очень сложный человек, который стремится ответить на какие-то вопросы в своей жизни и не находит на них ответа, поэтому-то он и гибнет.
— Вот это меня и интересует. Потому что, естественно, все, что я спрашиваю, относится к сегодняшнему дню. Дело в том, что современный терроризм — это для вас явление абсолютно отрицательное? В современных террористах нет ничего хорошего? В их деле, в том, что они отстаивают?
— Понимаете, террор — это вообще очень сложное явление. И когда мы говорим о терроре, мы должны понимать, что причины-то тоже бывают разные. К примеру, вот я недавно прочитал очень неплохую книжку про Николая Кузнецова, знаменитого разведчика, его немцы называли во всех документах террористом. А является ли он для нас террористом? Понимаете?
— А от чего зависит, является человек террористом или не является? От количества убитого им народа? Чеченцев меньше, чем русских, и они в этой войне не победят. Поэтому для нас Николай Кузнецов — герой.
— Понятно, если вы хотите о чеченском терроре говорить, я вам могу сказать мою позицию. У нас часто сравнивают — Ирак и Чечня. А на мой взгляд, это совершенно разные вещи. Потому что чеченская война — это гражданская война, внутренняя война. Поэтому она, кстати, особенно сложная, и мы должны к ней так и относиться. Ирак — совсем другая история.
— Спасибо вам большое. Я боюсь, что заняла у вас много времени. Но я очень рада, что вы назвали чеченскую войну гражданской. И тому, что вы против войны в Ираке. Потому что это действительно безобразие.
— Да, я против войны в Ираке. А чеченцы — наши соотечественники, это надо понимать.
