“Таганке” — 40. Часто люди опасаются праздновать эту дату. Советуют пропустить, а то, мол, недалеко до несчастья — квартира сгорит или машину угонят... Но Любимов давно привык не бояться. Совсем. А если возникает страх, он так же глубок и интимен, как любовь. Худрук “Таганки” рожден в 1917 году. Его сила, энтузиазм, трезвость и воля поражают воображение. Такого человека уже не сломишь ничем. Даже завидно. Что он чувствует? Как живет?
Накануне важной для “Таганки” даты в театре побывал корр. “МК” и обнаружил, что у мастера все расписано по минутам.
Входит в зал. Садится за пульт.
Новый спектакль Любимова — это поэтические образы чеканного стиха Хармса, Введенского, других участников объединения “Обэриу”, положенные на музыку композитора Владимира Мартынова под аккомпанемент солирующей скрипки Татьяны Гринденко и ее ансамбля OPUS POSTH. Юрий Любимов демонстрирует актерам акцент при произношении рифмы “козлы — послы”, “супы — трупы”...
— Жестче, резче...
Любимов не желает вести разговор о точном жанре подобного спектакля, когда поэзия, балет и живая оркестровая музыка сплетаются воедино. Он приписал с краешку: “ситуационная бессмыслица”. Догадайтесь сами: кто — палач, а кто — жертва? Опять, скажете, человек и власть? Или... вовсе нет человека?
Сама сцена — в духе лучших творений “Таганки”: задника нет, видна чудесная кирпичная кладка. По всей длине ее маршируют китайцы... Вроде партийных деятелей прежних времен, забавные скульптурки в рост с застывшими от благости лицами. Их можно схватить, поджечь, выбросить вон со сцены. Что с ними сделают в итоге? А на экранах время от времени обнаруживается невзначай женское тело. Впрочем, тело будет не только в виде кинопроекции. В какой-то момент артист Феликс Антипов заглянет в гардероб и обнаружит среди одежд... манящие женские груди
Следуют мощные куплеты один за другим почти сакрального плача-воззвания к высшему, приблатненный рэп про то, что наступило время Козла (Сатаны), частушки, языческие игрища... И только в финале всю эту вакханалию отрезвит враз вспыхнувшая звезда — острая и синяя, как стервоза. Кривляющаяся толпа упадет в беспамятстве и мраке, а звезда зашевелится и качелями закачается из стороны в сторону.
В память о людях, сочинивших все это, Любимов зажжет на растущей авансцене теплый живой огонь. Как отрицание вечной холодной звезды. Маленький огонь, но живой.
—...И газет не читаю. Ищу свои формы. Каждый сезон чищу репертуар, репетирую. У меня принцип, как в старом МХАТе Станиславского и Немировича-Данченко: одна-две премьеры и два возобновления. А театров сейчас столько развелось, что если я буду бегать и смотреть, то я тут ничего не смогу сделать! Нет, хожу иногда. К Васильеву забегу — он здесь работал, когда его выгнали отовсюду... И Эфрос работал, когда его выгнали...
— Все считают, что напрасно Эфрос пошел на “Таганку” во время вашего вынужденного пребывания за рубежом...
— И правильно говорили. Это все женщины. Все из-за них. Ну зачем же он пришел сюда и фактически быстро умер? А так пожил бы еще.
— Скажите, людям надо уметь прощать? Или есть вещи, которые простить невозможно?
— Нет, почему? Есть библейские заветы, и нормальный человек, по крайней мере, старается двигаться в этом направлении.
— Вы прожили такую жизнь, вас гражданства лишали...
— Да нет, я еще ничего. Других просто убили. Как Введенского, как Мандельштама, как Бабеля. Миллионы людей в ГУЛАГах сгнили заживо. Я не очень верю, что снова ГУЛАГи возникнут, ибо сил нет. Энтузиазма нет в ГУЛАГи сажать. Ни у кого. И потом, кого вы сажать-то будете? Того, кто бросает детей своих? Матерей туда засобачить? Или всех преступников, всех жуликов? Они-то пока хорошо сидят на должностях. Население вырождается... Это не мой приговор, я не оракул. Вы статистику возьмите, и станет все ясно.
Сказал как отрезал и побежал на репетицию. Именно побежал — для возраста Любимова самый подходящий глагол.