Тюремная морковка

Что врезалось в память после процесса над единственной “женщиной-бомбой”, которую правосудию удалось заполучить живьем, — Заремой Мужахоевой, 24-летней мелхинкой (мелхи — это крошечная народность, по языку она ближе к ингушам, чем к чеченцам)?

Врезались детали. Дугой сведенные наручниками за спину руки террористки. Злая истерика после вердикта присяжных: виновна без снисхождения.

И странная обида ее защитника. После приговора, едва выйдя за дверь зала, адвокат Наталья Евлапова вдруг обронила, явно сгоряча: “Мы-то рассчитывали на 5—6 лет”. А получили — 20.

Профессионала Евлапову никто не дергал за язык. Ей ли не знать, какие сроки светят за такой нехилый набор статей УК: терроризм, да еще повлекший по неосторожности смерть человека, покушение на убийство, незаконный оборот взрывчатки... Но эти слова она произнесла. Значит, 5—6 лет шахидке кто-то пообещал. А потом обещания не сдержал... То есть “кинул” обвиняемую?

Торговля обвиняемого со следствием — это исключение или общая практика? О чем договариваются, до каких пределов? Законно это или нет?

Во всех этих нюансах попытался разобраться корреспондент “МК”.

Известно, что в первые дни после ареста Зарема Мужахоева выдавала следователям сплошную дезу. Но вскоре девушка резко изменила свои показания и начала, как принято говорить, сотрудничать со следствием. В результате была накрыта база боевиков в Толстопальцеве, арестованы сообщники Заремы — всего обезврежено более 10 террористов.

Похоже, внезапная активность девушки была связана с тем, что она получила некие обещания. Например, скостить срок в обмен на информацию. Уголовное дело вело Следственное управление Генпрокуратуры РФ. И, кстати, защитник (тем более — назначенный) вполне мог участвовать в сделке — помогать следственной бригаде и оперативникам ФСБ искать подходы к арестованной шахидке. Но тогда непонятна столь резкая реакция адвоката на приговор...

Я позвонила Евлаповой и в открытую ее спросила: “Скажите, Наталья Владимировна, вы с вашей подзащитной сговаривались со следствием или нет?”

А она взяла да прямо и ответила: “Договоренность была”.

— Кто принимал участие в этой договоренности?

— Не рядовые работники следственной бригады. Говорили на уровне руководителей. Я потребовала, чтоб были люди серьезные...

— После приговора вы сказали, что рассчитывали на 5—6 лет. Это ваше предположение? Или следствие называло вам конкретный срок?

— Да, это срок, который обсуждался.

В обмен на обещание уменьшить срок заключения Мужахоева рассказала все, что знала. Ее адвокат уверяет, что информация о хорошо законспирированной базе террористов в Толстопальцеве ни больше ни меньше помогла переломить ситуацию со взрывами в Москве: ведь у боевиков был готов конвейер смерти, они могли бы устраивать хоть по шесть взрывов в день. Один растяпа-москвич купил для них “Волгу”, другой сдал изолированную часть дачи. Смертниц привозили в гараж и оттуда потихоньку впускали в дом — невозможно было заподозрить, что они находятся там.

— Она выжала из себя все! Она же Москвы не знает. Допрашивая ее, по кусочкам выясняли, где расположена база террористов. По приметам: где солнышко ей в лицо светило, куда машина поворачивала... Так нашли Триумфальную арку, Поклонную гору, плакат с девочкой, которая показалась Зареме похожей на ее дочку... Без Заремы не был бы раскрыт ни теракт на “Крыльях” в Тушине, ни теракт в Моздоке в июне 2003 г.

— А разве до показаний Мужахоевой не было известно, кто подготовил взрыв в Моздоке?

— Это был “висяк”! Оттуда приезжал следователь и поблагодарил ее. В Моздоке признано, что Мужахоева добровольно отказалась от совершения преступления. За такую помощь не только “спасибо” говорят — но и что-то делают для человека. Знаете, как о ней отзывались члены бригады? Мол, памятник ей надо ставить...

До памятника не дошло. А в октябре 2003 г. была заменена следственная бригада. Полностью. “Это было необъяснимо — просто убрали людей”, — говорит Евлапова.

Действительно непонятно: какой смысл был менять бригаду, которая вроде бы успешно работала? (По некоторым данным, кто-то из состава ее следователей после этого вообще уволился из Генпрокуратуры.) Не исключено, что вышестоящее начальство просто проявило недовольство излишним либерализмом первых следователей. О сделке уже никто не вспоминал. Мужахоевой предъявили новый и, как видно, более суровый вариант обвинения. Правда, инкриминируемое раньше “умышленное убийство” взрывотехника ФСБ Георгия Трофимова из него все-таки было исключено. Его заменили на “убийство по неосторожности”.

— Насколько интеллектуально велось следствие — и насколько тупое обвинение предъявили... — говорит Евлапова. — Об огромной помощи, которую оказала Зарема, там еле упоминалось. Ну, думаю, дело пахнет керосином, придется нам вылезать из подполья... И я попросила суд присяжных.

Расчеты адвоката и здесь не оправдались. Виновна, снисхождения не заслуживает — единогласно заключили присяжные.

В деле Мужахоевой не сработали не только договоренности, но и сама взрывчатка. Приговор гласил: смертница не меньше двух раз переключала тумблер в положение “включено”. Взрыва не произошло “в силу неисправности, по обстоятельствам, от подсудимой не зависящим”. Неужели эксперты исхитрилось определить — уже после применения гидропушки и взрыва, по ошметкам бомбы, — сколько раз до этого щелкали рычажком? Присяжные их спросили: могло ли случиться, что Мужахоева пыталась взорвать бомбу, но та не взорвалась, потому что была неисправна? Эксперты ответили: лучшим испытанием исправности взрывного устройства является взрыв. Взрыв в конце концов произошел. Значит, устройство было исправно...

Тут к гадалке не ходи — ясно, что этот пункт обвинения был построен исключительно на показаниях самой террористки: “Я сказала: “Аллах акбар!” — нажала на кнопку, открыла глаза, а взрыва не последовало”.

У адвоката Натальи Евлаповой на этот счет есть своя версия:

— Остро стояли вопросы нашей с ней безопасности: у нас были опасения, что информация может уйти “туда”.

— Куда? К боевикам?

— Да. И поэтому Зарема все время требовала, чтобы в протоколах фиксировалось: мол, она действительно нажимала на тумблер. Это она себе алиби делала перед боевиками! А за то, что выдала базу в Толстопальцеве, она меньше волновалась. “Говорят же у нас, что в ФСБ пытают”. Значит, если она под пытками кого выдала, с нее и спроса нет...

Кто такая Мужахоева, женщина-бомба, которая так и не заставила себя взорваться, но зато предотвратила новые взрывы в Москве? Да просто неприкаянная девчонка, у которой ветер свистит в голове. Которой вдруг отчаянно захотелось жить. В Чечне таких пренебрежительно называют джиро — “вдовушка, разведенка”. Там и в мирное время хватало неустроенных джиро, которых родня не могла сбыть с рук. Беспутных вдовушек регулярно умыкали, они “выходили замуж” — на неделю, на месяц... Теперь из никому не нужных женщин с легкостью мастерят живые бомбы. Две чеченские войны вырастили поколение, которое ненавидит Россию и русских, не знакомо с мирной жизнью и потому живет по военным калькам. Дичок Зарема, которая сначала украла у родни золотые колечки, а потом собралась прямой дорогой к Аллаху (другого-то ей не оставалось!), — сама жертва долгой войны. “Если бы у нас знали, какие в Москве магазины, никто бы не взрывал”, — призналась потом шахидка, очарованная Тверской...

Одновременно с делом Мужахоевой в Мосгорсуде слушалось дело об убийстве Сергея Юшенкова. Заказчик, сопредседатель “Либеральной России” Михаил Коданев (известный в партийных кругах под кличкой Марионетка Березовского), тоже получил по полной программе — 20 лет строгого режима. Вынужден был банками глотать сгущенку, чтобы отравиться... А его помощник Александр Винник, организатор преступления, проходя по тем же самым статьям, отделался половиной срока. А все почему? Сдал шефа с потрохами. На процессе Винника только по головке не гладили за активное сотрудничество со следствием.

Есть разница?

И ведь это не противоречит закону. В ст. 61 УК РФ названы обстоятельства, смягчающие наказание. Среди них — явка с повинной и активное способствование раскрытию преступления, изобличению других соучастников. Это значит: виновный предоставляет следствию информацию, прежде неизвестную, — например, указывает место совершения преступления, помогает в организации и проведении следственных экспериментов, предоставляет вещественные доказательства, изобличает соучастников. Причем добровольно. Тогда, если в деле нет отягчающих обстоятельств, он твердо может рассчитывать на 3/4 от максимального срока.

Но и это не самая либеральная норма УК. Наказание может быть назначено ниже низшего предела или вообще заменено на более мягкое, чем предусмотрено “его” статьей, сказано в другом месте (ст. 64 УК РФ). Правда, эта благодать возможна, только если судья признает обстоятельства исключительными. Но закон особо подчеркивает исключительность такого обстоятельства, как активное содействие участника группового преступления его раскрытию.

Тогда почему не сработали договоренности Мужахоевой — если, конечно, поверить, что таковые были? Да просто потому, что она никто и звать ее никак. Ценности не представляет: выложила все, что знала, — и спасибо, дуй себе на зону...

Можно, правда, придумать и совершенно голливудский вариант. Например, срок по максимуму и демонстративная обида адвоката — это прикрытие операции по защите свидетельницы. Не исключено, что Мужахоева отбудет к месту наказания и вскоре тихо “скончается”. (Если прознают журналисты, им скажут: сердечная недостаточность — как у недавнего покойника Лечи Исламова и других известных зэков.)

А через некоторое время всплывет под чужим именем — свободная, потому как оплатившая все свои счета.

У каждого из моих следующих собеседников за плечами немало лет прокурорской практики. Вот только первый, Сергей Замошкин, давно переквалифицировался в адвокаты, возглавил общественный центр под названием “Антипроизвол” и теперь — по другую сторону барьера. А второй — действующий прокурорский работник. Поэтому я пообещала на него не ссылаться и назову его, скажем, Вячеславом.

Так вот, Вячеслав утверждает, что договоренности преступников и следствия — вещь вполне обыкновенная, хоть в регионах, хоть в столице.

Допустим, расследуется многоэпизодное, очень сложное дело разбойной “бригады”. Банда замазана в крови по самое некуда. Чем только не занималась: рэкетом, устранением конкурентов, заказными убийствами и пр. Вот ушло в суд первое выделенное из большого уголовное дело с двумя десятками фигурантов. За ним следующее — и это еще не конец: следствие по очередной группе бандитов продолжается. При этом вскрываются все новые эпизоды, становится известно о новых жертвах, появляются новые обвиняемые. И тут вдруг народ узнает, что отнюдь не все члены страшной банды ждут суда в СИЗО. Некоторые запросто разгуливают по городу под подпиской о невыезде.

Все начинают вопить: коррумпированное следствие подыгрывает бандюгам! А это просто сделка. Представьте: обвиняемый активно “колется”, сдает подельников, отвозит оперов в лес и показывает, где закопаны трупы. Счет жертвам, которых иначе никогда бы не нашли, растет стремительно. И такую активную помощь следствие вознаграждает, смотря по ситуации, какими-то “морковками”. Изменением меры пресечения — раз. Мало того что обвиняемый не парится в СИЗО, но и судьи (а это неписаное правило многократно подтверждено практикой) куда лояльнее относятся к тем подсудимым, которые пришли на процесс собственными ножками, нежели к тем, которые скалятся волками из железной клетки.

— А если бандиты, отпущенные под подписку, сбегут? Что за это будет следователю? — поинтересовалась я.

— Да, как правило, ничего. Никаких особенных оргвыводов не делают. И потом видно же, кого можно отпустить из СИЗО, а кого нет.

— А месть подельников? Они же сразу поймут: раз под подпиской, значит — стучит.

— Есть и такие, кто сотрудничает, но находится в СИЗО.

“Морковка” №2, которой как раз и поманили Зарему Мужахоеву, — это обещание замолвить словечко перед судьей. Тем более что активная помощь следствию может учитываться при назначении срока. Но в том-то и дело, что “может”, но не обязательно “должна”. Тем более что и следователь, и прокурор, подписавший обвинение, в суде — никто. Они не являются участниками процесса. Поддерживает обвинение совсем другое подразделение прокуратуры.

— Как же следователю сдержать слово?

— С судьей договориться мы, конечно, не можем, — объясняет Вячеслав. — Но идем к гособвинителю, объясняем ему весь расклад. А тот уже с судьей переговорит, ему легче. Судьи, как правило, к этим доводам прислушиваются. Но все делается только на основе устных договоренностей и доброй воли...

Действительно, прямого разрешения закона на сделки со следствием в России нет. Хотя они практиковались еще в советские времена. Была даже присказка: “Ваше признание смягчает ответственность...”

“...но отягчает наказание”, — иронично подхватывает адвокат Сергей Замошкин. У него совершенно иной взгляд на подобные сделки:

— Если моему клиенту предлагают договориться, я говорю ему так: почитайте УПК. Прокурор и следователь — не незаинтересованные стороны, а ваши враги, которые выдвигают обвинение. Стоит ли соглашаться на их предложения? Я отвечу однозначно: нет.

Да, следователь в рамках следственной тактики может намекнуть обвиняемому: твое поведение учтут при рассмотрении дела в суде. Но я, адвокат, говорю клиенту: “Договоренность? Прекрасно. Тогда давайте оформим ее письменно”. В нашей системе отношений граждан с правоохранительными органами все договоренности должны фиксироваться!

— Так ведь такой нормы в УПК нет?

— Нет. Поэтому нет и записанных на бумаге договоренностей о снижении срока в обмен на показания. А устные — вообще ничего не стоят. К тому же, как правило, предлагают такие сделки не следователи даже, а оперативники, которые в судебном процессе никак не участвуют.

Порядочный следователь должен сказать так: от меня ничего не зависит, дальше твоим делом будут заниматься другие люди. Но твоя единственная возможность уйти, скажем, от пожизненного заключения — попробовать сделать что-то для следствия. Вот это уже не торг, а убеждение с помощью психологических методов.

Уж если вы вступили в переговоры о снижении наказания, хотя бы знайте: законом это не предусмотрено! Представьте, вы — независимый судья, слушаете дело. Защита говорит одно, прокурор другое. Вы уже составили свое мнение. И вдруг вам заявляют: ваша честь, мы до вас уже все обсудили и решили... А вы в деле увидели такое, что не позволяет эту договоренность соблюсти. Нормальный судья всех пошлет и решит по-своему.

Что же касается присяжных, то им вообще не надо знать ни о каких сделках. Их это не касается. А если вдруг узнают, свободно могут встать и уйти из процесса.

— Вы хотите сказать, такого не бывает, чтобы судьи прислушивались к мнению гособвинителя?

— Да всякое бывает! Бывает даже, что обвинитель просит 5 лет, а судья дает все 6...

Есть только несколько вариантов, когда у следователя, дознавателя и прокурора есть полномочия изменить судьбу человека на стадии следствия. Они могут (хотя и не обязаны) прекратить уголовное преследование в связи с деятельным раскаянием, если совершенное преступление небольшое или средней тяжести (ст. 28 УПК РФ).

Но совсем другое дело — когда торгуются не о мере наказания, а о мере пресечения. Это вполне конкретная вещь, тут уж решение напрямую зависит от следствия, от прокурора. Это торг другого рода, он не связан с принятием решения: виноват — не виноват. Но и тут своим клиентам я рекомендую: пусть ваша договоренность происходит не в кабинете следователя, а в скверике напротив. То есть уже на свободе. Пусть сначала он изменит меру пресечения, а потом получит признание...

Такая сделка к области права уже не относится. К морали, к этике — да. О чем только не торгуются: о переводе в лучший изолятор, о свидании с родными... Лет пять назад в “Лефортово” попал генерал. Жаловался: нет телевизора, наблюдение строгое, ощущаешь себя, как под стеклом. В это время как раз проходила очередная реорганизация, “Лефортово” передали в ведение МВД, ну, генерала и перевели в Бутырку. В Бутырке телевизор-то был, да только стоял он в камере на 30 человек. Но генерал нажиму не поддался, на торг не пошел, и выиграл — его отправили в другой изолятор.

А торгуются ли за рубежом? Торгуются, и еще как! Но только по закону. Вот, например, выжимка из типового американского документа — “Соглашения об условиях сотрудничества со следствием”.

“На встрече помощника прокурора округа и специального агента с клиентом... были достигнуты следующие договоренности:

Встреча проводилась по просьбе клиента для обсуждения доказательств по преступлениям, о которых осведомлен клиент. Следствие рассмотрит доказательства, обсужденные на этой встрече, чтобы оценить потенциальные возможности клиента в плане сотрудничества со следствием. Никакие заявления, сделанные клиентом на этой встрече, не будут использованы против него... Имеется в виду, что заявления клиента и информация, данная на встрече, должны быть доведены до сведения окружного суда в ходе назначения меры наказания... Однако они не будут использоваться следствием и не могут рассматриваться окружным судом при определении наказания...

В случае установления следствием факта умышленной ложной, вводящей в заблуждение и неточной информации настоящий договор будет считаться ничтожным и недействительным.

Прокурор США, округ...

Помощник прокурора...

Клиент, эсквайр...

Адвокат клиента... (подписи)”.

Прагматичная американская Фемида охотно использует сделки двух типов. Первый — это отказ от уголовного преследования в обмен на сотрудничество со следствием. Помните кампанию по борьбе с корпоративным мошенничеством, жертвой которой пала фирма Enron? Федеральная прокуратура возбудила более 100 дел. В 46 случаях были вынесены приговоры — или же достигнуты соглашения о прекращении преследования. Не за красивые глаза, конечно. Например, в августе 2003 г. следствие достигло соглашения с бывшим управляющим директором Enron Майклом Коппером. За это Коппер сдал своего начальника, финдиректора Эндрю Фастоу. Беднягу обвинили в отмывании денег, заговоре, приведшем к краху компании, а также получении $37 млн. от сомнительных операций с деньгами компании, от которых пострадали акционеры.

Второй тип — это сделки о признании вины. Их придумали в США еще в начале XIX века, а в наши дни подобными сделками заканчивается до 95% дел.

Прокурор (при участии судьи) договаривается с адвокатом: мол, подсудимый признает часть предъявленных ему обвинений, а прокурор взамен откажется от поддержания остальных. Получается, выгоднее признаться, что ты перебивал номера на угнанных авто, чтобы избежать наказания за перегон машин в другой штат для продажи (более тяжкое преступление). К тому же сделка дает возможность уйти от сложного и непредсказуемого суда присяжных. Вердикты присяжных обычно бывают очень суровыми (в 90% случаев — обвинительными).

Для прокурора и защитника тоже выгодно решать дела сделкой — тогда им не нужно готовить судебное следствие, вызывать и допрашивать свидетелей... В общем, все довольны. И судья тоже доволен — он немедленно выносит приговор. Не применяй американцы сделок, их суды задохнулись бы от переизбытка дел — почти 15 млн. в год. Словом, там торговля со следствием — это писаные правила на основе закона и судебных решений.

Даже европейские суды, которые раньше избегали сделок, склоняются теперь к этой практике. В конце 80-х соглашения о признании вины и сокращении судебного следствия были официально приняты в Германии (негласно-то они применялись и раньше), распространены сделки в Италии и Нидерландах. Испанские суды практикуют конформидад (“согласие”). Это значит, что если обвиняемый согласен с обвинительным заключением, он может избежать судебного следствия.

В России первый шаг к законной сделке тоже сделан. По новому УПК человек может признать себя виновным в преступлении (за которое дают не больше 10 лет) и попросить судью назначить ему особый порядок судебного решения. Иначе говоря, согласиться на приговор без процесса. Если обвинитель и потерпевший не против, судья обязан назначить ему не более 2/3 от максимального срока.

Но едва ли это можно считать полноценной сделкой. Вот и приходится пока людям соглашаться на сомнительные договоренности. Неписанные...