Любовь, рожденная войной

Они встретились осенью 1943-го — унтер-офицер 329-го артиллерийского дивизиона Людвиг Уленброк и вчерашняя десятиклассница Валя Егорова. В глухом селе Пустой Чернец под Старой Руссой — эпицентре жесточайших сражений — они пережили лучшую пору своей жизни. Среди трассирующих пуль и отблесков ракет они отказывались понимать, что должны быть врагами…

Через полгода война развела их. Валю с другими жителями села отправили пешим ходом в трудовой лагерь в Литву. Часть, где служил Людвиг, скорым маршем начала отступать. Она ждала своего “немчика” до 49-го, а потом решила, что его нет в живых. Он же, получив ранение, вернулся на родину в Дюссельдорф и помнил свою русскую любовь — “Валли” — всю жизнь.

Они встретились вновь через шестьдесят лет — весной 2004-го. 83-летний ветеран войны Людвиг Уленброк и 77-летняя пенсионерка Валентина Ивановна Коновалова. В российской глубинке — городке Яранске Республики Марий Эл — они узнали друг друга по глазам…

-Ты спроси этого фрица про войну! — кричит мне прошедший с пехотой половину России и Германии глухой сосед Егорыч, когда узнает, что накануне в аэропорту я встретила прилетевшего из Дюссельдорфа бывшего немецкого связиста Людвига Уленброка и собираюсь с 83-летним ветераном войны ехать на поезде в Йошкар-Олу — искать его русскую любовь.

Полируя на кухне ко Дню Победы медали, Егорыч сердито ворчит себе под нос:

— Ты спроси у этого оккупанта, на чьей стороне была правда...

Наливая в стакан горькую, сосед тычет ногтем в пожелтевшую фотографию и перечисляет: “Лешку Волгина в 42-м на переправе потеряли, Яшка–бурят — в 43-м на мине подорвался, братья Соколовы — под Бухарестом заживо сгорели...”

Бросив в недопитую стопку Звезду Героя, Егорыч потухшим голосом добавляет: “Из трех рот — четверо выжили… Ребята чистые, друзья фронтовые! Эх, полынь во рту, узелочек в тряпице…”

* * *

За окном поезда сеет мелкий дождь. Сплошной серой полосой тянутся низкие дома с хилыми палисадниками, слепые сарайчики да баньки. В купе нас трое. Вместе с Людвигом на встречу с Валентиной в далекое Поволжье едет его племянник Ханс Шредер, который немного говорит по-русски.

— Россия... — усмехается немецкий ветеран, подхватывая четырехпалой рукой дребезжащий в железных тисках стакан. — Знаете, в довоенные годы советская пропаганда на весь мир кричала о сытой и привольной жизни своих рабочих и крестьян. Но, оказавшись здесь, мы увидели, что СССР — это страна беднейших людей… Поехали! — машет рукой бывший унтер-офицер Уленброк и опрокидывает стопку.

Выставив вперед руку, где вместо большого пальца — бугорок, он начинает вспоминать.

— Палец оторвало при артобстреле, в августе 44-го. В пригороде Лаудоны в Латвии мы “шли по нитке” — проверяли поврежденный телефонный кабель. Я пытался дозвониться до части, как вдруг почувствовал: руку обожгло. Кругом громыхало, а мне казалось, что наступила мертвая тишина… Смотрю на кисть, а кровь на ней, мне кажется, не красного цвета, а темно-фиолетового. В шоковом состоянии, зажав кулак, добрался до части... Только в медсанбате увидел, что большой палец держится на куске кожи.

Как инвалида унтер-офицера Людвига Уленброка демобилизовали. Из Лиепаи до Германии он плыл на пароходе, все каюты которого были забиты под самый потолок трупами немецких солдат и офицеров.

Бывший связист выкладывает на стол потертую топографическую карту. “Старая Русса, Демянск, Пустой Чернец, Шимск, Дубовицы…” — читаю вслух обведенные красными кружками населенные пункты.

— Здесь полегла почти вся наша дивизия, которую считали непобедимой и называли “Хаммер” — “Молоток”.

Погибли на войне и два брата Людвига. Старший, Фриц, попал служить в противотанковые войска и пропал в далекой Молдавии. Три года его ждали. И ни весточки, и ни косточки... Второй брат — Вилли — был артиллеристом и сложил голову в самом конце войны, в Германии, недалеко от своего дома...

— У меня нет чувства ненависти к русским, — тихо говорит Людвиг.

После долгой паузы, размяв в ладонях печенье в крошку, ветеран продолжает:

— Это была бессмысленная война. Гитлер совершил преступление по отношению к моему поколению. Мне жаль, что заговор против фюрера в 44-м случился слишком поздно и оказался неудачным…

Из чемодана Людвиг достает альбом с фотографиями. На пожелтевших страницах — фронтовые снимки его друзей. На фоне печных труб, что остались от сожженных домов, — молодые улыбающиеся лица в сдвинутых набок пилотках. Один из офицеров доит козу, другой делает зарядку…

— Никто из нас не хотел воевать, все мечтали вернуться домой в Германию, но требовалось следовать приказу.

На маленькой карточке — Людвиг в военной форме. Открытое лицо, челка, зачесанная набок…

— Этот снимок сделан весной 43-го, в деревне Пустой Чернец, недалеко от Старой Руссы, — объясняет Людвиг, и голос его заметно теплеет. — В то время я и познакомился с русской девушкой Валентиной.

Они столкнулись весенним вечером на просеке. Семнадцатилетняя Валя Егорова, отработав в поле, возвращалась с подругами домой. Людвиг спешил с задания в штаб. Проходя мимо, обменялись взглядами…

— Меня будто током ударило, — вспоминает, улыбаясь, Людвиг. — Девчонки, смеясь, побежали дальше, а я так и остался стоять на месте… Перед глазами была русая красавица, у которой по-особому — узлом назад — завязан платок. В ее глазах плясали чертики, и мне было не важно, кто она по национальности.

Валин дом сгорел, она жила с мамой, сестрой и братишкой в старой бане на окраине деревни. Рядом чернела вырубка. Здесь Людвиг вскоре и начал караулить Валю.

— Мне достаточно было просто на нее посмотреть издалека, и весь день у меня было приподнятое настроение. А когда, проходя мимо, она улыбалась мне, я был на седьмом небе от счастья…

Офицерам и солдатам немецкой части, расквартированной в деревне, строжайшим образом было запрещено устанавливать контакты с местными жителями: в районе Старой Руссы действовали партизаны. Но молодость брала свое. Спустя месяц Людвиг и Валя стали объясняться с помощью жестов. Каждый говорил на своем языке, но удивительным образом им удавалось угадывать смысл сказанного. Для обоих это была первая влюбленность в жизни.

* * *

Наш скорый Москва—Йошкар-Ола на добрых полчаса застревает на маленьком полустанке. На бревне у крохотного вокзальчика сидит девчушка в больших, не по росту резиновых сапогах и ярко-желтом венке из одуванчиков. Помахав ей в окно, Людвиг продолжает:

— Валли учила немецкий язык в школе; общаясь со мной, она очень быстро пополняла словарный запас. Через несколько месяцев она рассказала, что один из первых вошедших в село немцев вырвал “с мясом” сережку из ее уха. Я как мог пытался убедить ее, что не все немцы — садисты и убийцы...

Наши отношения с Валли долго оставались платоническими. Прошло полгода, прежде чем мы смогли... сказать друг другу: “Ты моя женщина!” “Ты мой мужчина!” Шла война, гибли люди, но для меня это было лучшее время жизни.

Через полгода фронт приблизился. 16-я немецкая армия генерал-полковника фон Буша стала откатываться на запад. Отступая, фашисты проводили поголовный осмотр местного населения. Всех, кому было от 14 до 56 лет, сгоняли за колючую проволоку и отправляли в Германию и Прибалтику — в “трудовые лагеря”.

— Тот черный день — 11 ноября 43-го — мне запомнился на всю жизнь, — говорит Людвиг. — Жителей Пустого Чернеца собрали в школе, началась паника. Я случайно узнал, что их готовят к отправке в лагеря в Литву. Валли кричала мне из окна: “Людвиг, если ты меня любишь, вытащи меня отсюда!” Я стоял, будто парализованный... Кем я был? Винтиком в гигантской военной мясорубке. Этим же вечером наша часть стремительно начала отступать. Со всей техникой за одни только сутки мы прошли 300 километров. А вскоре меня ранило...

* * *

Второй альбом Людвига пестрит цветными фотографиями. Красивая немка, солнечно улыбаясь, поливает цветы, гладит собаку, ведет за руку двух девочек...

— Это моя жена Эрика, которая, как и Валли, была очень естественна и отличалась остроумием. И дочки — Ютта и Клаудио. Но несмотря на то, что у нас был удачный брак, я никогда не забывал о Валентине.

В 93-м Людвиг овдовел. И, по его собственным словам, будто “провалился в черную дыру”. Все чаще с однополчанами они стали листать фронтовые альбомы, а однажды решили побывать на могилах друзей, оставшихся в далекой России. Тогда же Людвиг решил найти и свою Валли.

— Втроем с друзьями-ветеранами мы пустились в большую авантюру: сели на старенький “Мерседес” и поехали в путешествие по Новгородской области, где когда-то воевали.

Три пожилых немца в заброшенных деревнях искали могилы своих соотечественников. За лето они проехали около 4 тыс. км.

— Нас очень удивила отзывчивость местных жителей. Где бы мы ни появлялись, нас кормили, предлагали самогон, а также брали лопаты и помогали выкапывать прах немецких солдат. Из нескольких старых заброшенных кладбищ мы сделали одно — под Старой Руссой.

Бывший связист Людвиг Уленброк показывает фотографию обнесенного каменным забором погоста. Центральная аллея выложена плитами и утопает в цветах. Все сделано с немецкой аккуратностью.

— Здесь лежат солдаты и офицеры немецкой дивизии “Хаммер”...

Я вспоминаю, что на берегах озера Ильмень тьма-тьмущая и могил русских солдат. Место под Старой Руссой, которое ныне величают Долиной Памяти, во время войны называлось Долиной Смерти. Бои здесь шли четыре года. Шесть раз территория переходила от гитлеровцев к красноармейцам и наоборот. Здесь смыкались три фронта. Одно из местечек и по сей день известно как Мясное ущелье. Оттуда в начале войны из окружения смогли вырваться только 150 русских солдат. Погибли тысячи, а имена павших до сих пор не установлены. По негласному закону у многих из тех, кто уходил в бой, изымались медальоны. Солдаты шли на хитрость: расписывались на ложках, которые местные жители и ныне находят десятками...

* * *

Три года подряд, приезжая восстанавливать немецкое кладбище под Старой Руссой, бывший связист Уленброк пытался найти следы Валентины. Со времен войны в деревне Пустой Чернец, где полгода стояла немецкая часть, ни осталось ни одного местного жителя. Поиски осложнялись еще и тем, что Людвиг не знал фамилии Валентины.

Однажды в глухом селе им встретился старик, который заканчивал школу в Пустом Чернеце и хорошо знал всю окрестную детвору. Людвиг привез деда в деревню и показал место, где стояла банька Валентины. “Так это ж Егоровы!” — поведал старожил.

Узнав фамилию Вали, Людвиг обратился за помощью в местную администрацию. И выяснилось, что раньше с просьбой найти Валентину к ним уже обращалась ее сестра Мария, которая сейчас живет в Вильнюсе. Людвиг тут же вспомнил смешную рыжую сестренку Вали, которой во время войны было 12 лет. Написав ей письмо, он вложил в конверт свою фотографию в военной форме. Через месяц он держал в руках листок с адресом Вали: город Яранск, Республика Марий Эл.

“Моя дорогая Валентина! Моя любимая девочка! Как трудно тебя было найти...” — так начал Людвиг письмо к Вале.

— Это было очень романтическое послание: на 15 страницах я рассказал Валентине о своей жизни, о своем отношении к ней. С нетерпением, как мальчишка, ждал ответа... А прочитав: “Неужели ты живой? Я всю войну тебя ждала!” — схватился за сердечные капли...

Из писем Людвиг и Валентина узнали, что вдалеке друг от друга они выбрали практически одну и ту же специальность. Он всю жизнь проработал главным бухгалтером инструментального завода, она — инженером по нормированию труда. У Людвига родилось две дочки — и у Валентины... Когда Людвиг попадал в больницу, болела и Валя… И овдовели они почти одновременно.

Год назад, когда Людвиг собрался навестить свою Валли, у него внезапно открылось кровотечение — он попал в урологическую клинику и перенес операцию. Страшный диагноз — рак мочевого пузыря — не подтвердился.

— Я не мог умереть, не увидев Валли, — говорит, заметно волнуясь, бывший унтер-офицер.

Скорый прибывает в Йошкар-Олу. До города, где живет Валентина, нам добираться на перекладных еще добрых два часа.

* * *

— В Яранск не поеду — туда дорога лет десять как раскурочена, — отмахивается от нас таксист на привокзальной площади.

На трассе, помахав новенькими евро, ловим видавший виды “жигуленок”. Яркие кожаные чемоданы немцев укладываем в ржавый багажник и трогаемся.

Наконец видим на обочине указатель: “Яранск”, рядом — криво висящий плакат: “За мир между народами!”. В стороне от центральной улицы, сквозь рощицу берез, проглядывает алебастровый Ленин. Зачуханная свинья посреди улицы чешется о водопроводную колонку. Магазинная будка похожа на хилый курятник. На прилавке — водка всех сортов, слипшиеся конфеты-подушечки, каких уже лет пятнадцать никто не ест, кирпичи черных буханок — вдвое увесистей, чем пекут в городе...

Поколесив по кривым захолустным переулкам, выбираемся на улицу Тургенева. Пытаемся въехать во двор к дому Валентины, но на капот к нам ложится гориллоподобный мужик с отечными, мутными глазами. Отвесив криво нижнюю губу, он кричит нам с матерком: “Куда прешь, проколю шины, на х..!” Немцы потом будут долго смеяться, когда выяснится, что нашу машину остановил разжалованный начальник ГАИ по прозвищу Борман.

По щиколотку в грязи, с усилием вытягивая ноги, мы идем к подъезду. Ступеньки на крыльце истерлись. В холодном темном коридоре находим квартиру №6.

Перед обшитой дерматином дверью Людвиг останавливается, приглаживает седую прядь волос, тянется к звонку — и уже во второй раз опускает руку... Оглядываясь на нас, он тихо говорит, почти шепчет:

— Я так долго ждал этого момента...

Дверь открывается сама собой. Через порог, опираясь на палочку, тяжело переступает статная женщина с гладко зачесанными волосами. Улыбаясь, она едва касается протянутой руки Людвига и певуче говорит:

— Я узнала тебя по глазам…

Людвиг снимает очки и, близоруко щурясь, что-то долго-долго говорит на немецком...

* * *

Гостиная Валентины и лучшая ее, приоконная часть уставлена горшками и кадками с фикусами. Комнатные цветы разрослись привольно, забирая небогатый свет северной стороны.

— Живу одна, — говорит хозяйка. — Мужа, Алексея, уже пять лет как схоронила. Он был летчиком, а когда ушел на пенсию, уговорил вернуться в его родной город — Яранск. Сын Игорь с семьей живут рядом — через улицу, две дочки-близняшки — в соседнем Кировске. Годы пролетели — как корова языком слизала... А кажется, совсем недавно шла война...

— Людвиг, помнишь, как мы познакомились? — берет она своего сердечного друга за руку. — Ты назвал мне свое имя, а я тебе тихо пропищала в ответ: “Валя”. А где-то рядом за лесом рвались снаряды, пахло гарью... Через неделю ты мне принес маленькие шоколадки — так я их младшей сестре и брату отдала. Радости для них было...

Нехитрое угощение — чай с домашним печеньем. Валентина, играя ямочками на щеках, продолжает рассказывать:

— Людвиг приходил к нашей бане, садился на пенек и ждал... Потом брал мою руку в свою и молчал, минут через двадцать уходил, а на следующий день все повторялось... А когда нас в Пустом Чернеце в школе заперли, готовя к отправке в лагерь, я все плакала и повторяла: “Людвиг-Людвиг, почему ты мне ничего не сказал, я бы убежала в лес...”

Бывший немецкий унтер-офицер молча перебирает пальцы на руке Валентины. Она, вытерев платком слезы, продолжает:

— Четыре месяца нас гнали по снегу в Прибалтику. На ногах у меня были армейские ботинки. Они мне были велики, и в их носы пришлось напихать ветоши. Спали мы у костров. В одну из ночей у меня обгорели подошвы. Так и шла по сугробам, обмотав подметки проволокой...

Два года в лагере мы пилили лес, строили дорогу, копали траншеи. А кормили нас, как овец, — “затирухой”: мукой, разведенной водой. Спасались тем, что с елей объедали зеленые еще шишки...

На большой круглый стол хозяйка выставляет дымящуюся картошку, огурчики, грузди в сметане. Выпив стопку за встречу, Валентина продолжает рассказывать:

— После войны вернулась я в Пустой Чернец, а он на самом деле — пустой... Никого из родных не нашла. Маму с сестрой угнали в Германию. Посидела я около нашей баньки, поплакала — да пошла к крестной в соседний поселок. Написала двоюродной сестре в Вильнюс: “Жить не на что...” Она ответила: “Приезжай до первого числа, чтобы я смогла выписать на тебя продуктовые карточки”. Так я опять вернулась в Прибалтику, устроилась работать агентом по заготовкам, закончила экономический техникум... А Людвига ждала долго, потом решила, что его нет в живых. И мужа искала, характером похожим на Людвига... Хотела, чтобы он был таким же честным, порядочным, непьющим... Алексей таким и был, и семья у нас дружная была.

Перебирая пачку писем, пришедших из далекой Германии, Валентина говорит:

— Когда получила первое послание от Людвига и увидела его фотографию в военной форме, у меня подкосились ноги... Я схватилась за валидол, свалилась на постель и ничего не помню... Два часа то ли проспала, то ли в беспамятстве побывала! Потом еле-еле осознала, от кого и что за весточку получила! Он спрашивал в письме: нужны ли мне лекарства и деньги? Я ответила: все есть. А что мне теперь надо? Жизнь, считай, прошла. Эх, если б не было войны...

— Если бы не было войны, — тихо повторяет за ней Людвиг. — А ведь мы бы тогда и не встретились, Валли... Сложная это штука — жизнь. Как ты меня тогда учила по-русски? Жизнь прожить — не поле боя перейти...

— Просто поле, — светло улыбается Валя. Русская любовь немецкого солдата.


Что еще почитать

В регионах

Новости

Самое читаемое

Реклама

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру