В плену соблазнов

Роскошь, по определению, — хвастливое богатство. Роскошествующий человек ведет жизнь расточительную, сотканную из изощренных наслаждений. Когда-то изысканность и утонченность были непременными составляющими бытовой культуры высшего света. Кто ныне представляет этот свет? Сегодня глянцевые журналы броско рисуют красивую жизнь людей знаменитых и достойных. Но не пишут серьезные писатели романов о крикливом, каком-то рекламном благополучии. Слишком однозначно! Зато хвастливое богатство, нелепость вкусов и поступков прожигателей жизни, сегодняшних нуворишей, становятся азартным полем игры для иронического ума.

Эротос путешествует

Виктор Ерофеев написал вполне эпатажную книгу “Роскошь”. Парчовая обложка сеет соблазн открыть ее наугад, отведать сорт предложенной автором роскоши. По воле рассказчика заглянем в шикарный ресторан: “Рождественский прием в парижском George V был в разгаре. Лакеи, сбившись с ног, поливали хохочущих и визжащих миллионеров шампанским Dom Perignon из огнетушителей”. Где бы ни происходила эта гиперболическая гульба, в Париже или в Москве, узнается размах российских мужиков. И не так важно, был или не был автор свидетелем этого ресторанного безумия, но так забурлило и выплеснулось фонтанирующее авторское воображение. И лирический герой в озорстве развлечения заскользил на пиршеском столе по гусиному паштету.

Нет необходимости догадываться, кто этот неуклюжий “танцор на паштете”. Иронический автор позвал нас в особое путешествие: “В себя самого можно плыть морем, огибая Индию и Индийский океан — через весь мир”. Путешествуя в памяти, он обнаружил богатые китайские отложения, сдобренные экзотическими пряностями. Опытный пересмешник блестяще владеет самоиронией: “Меня можно есть палочками, как свинину с бамбуком”. Русский путешественник отыскивает русский след в Китае. На улице русской эмиграции, где пел Шаляпин и шесть лет жил Вертинский, обнаружил, что здесь вновь колобродит вовсе не китайская “перекрашенная проституция”. Автор ничего и никого не осуждает, просто использует повод вколоть читателю возбуждающую долю расхожего мужицкого адреналина: “Я всегда знал, что русская баба — проститутка. Но их количество и преданность бл-у по всему миру восхищает даже меня”.

Автор называет вещи своими сочными именами. Значит, чувственное брожение достигло высшей кондиции. Лирический герой пробует поджечь страсть эпатажными словами, чтоб одолеть “бездорожье русской любви”. Психологический прием оправдан. У Фейхтвангера в романе “Гойя” влюбленный в Каэтану Франциско замечает: “От всего облика герцогини... исходило порочное очарование. На этот раз она была нарумянена, напудрена и одета в роскошное платье старинного версальского образца”. Все в ней говорило ему о тайной греховности. Перед нами вечный парадокс эротического соблазна и искушения: “Весь дрожа от ярости и восхищения, Франциско еле сдерживал желание сказать ей что-нибудь касающееся их двоих, что-нибудь до бесконечности нежное или до бесконечности непристойное”.

У Ерофеева всегда наготове психологическое вторжение в область бессмертного Эроса. Естественный сюжетный голод погнал рассказчика за японским эротическим разнообразием. И ему в самом деле повезло — познакомился с Араки, знаменитым фотографом, чей эротический фотоальбом гремел и шокировал. На фотографии оба — Ерофеев и Араки — в порыве душевного расположения сближают губы, но не соприкасаются. Араки по ассоциации со своим альбомом шутливо переиначивает фамилию русского писателя, озорно выкрикивает: “Эротос” — и обрушивает на собеседника скандальные тайны своей профессии: в каких позах он снимал “униженных, шальных и бесстыжих женщин”.

Речь японца афористична и столь же нахальна: “Ты лезешь мне в душу, Эротос... Но ты напрасно теряешь время. У японца нет души”. — “А что вместо нее?” — “Так, пустота, — легко объяснил Араки... Мы наколоты, как бабочки, на шило традиций. Но иногда нас пронизывает божественный ветер”. По-своему ощущают силу омолаживающего ветра и другие персонажи “Роскоши”. Один опытный чувственник позволял себе особую роскошь — не быть с юной любовницей начеку. Тем отвратительнее его предательство.

Шикарно жить не запретишь

Ерофеев у себя дома предстал в черном японском кимоно с золотыми “печатками” на груди и на спине. Красная подкладка, огненно блеснув из летучих крыльев рукавов, заявляла о внутренней страсти беллетриста.

— Виктор, кем ты себя чувствуешь в этом роскошном хитоне?

— Усталым человеком. Работаю, как собака. Кимоно — моя домашняя рабочая одежда. У меня нет ощущения, что я какой-то патриций. Чувствую себя пролетарием пера, приговоренным к компьютеру.

— Что пробудило пролетария пера написать книгу о роскоши?

— Время заставило. В последние 15 лет страна поменяла свои ценности, нашла заменитель бессмертия. Этот суррогат и составляет сегодняшнюю роскошь. Вся новая русская богатеющая стая дельцов бросилась к роскоши. Носят кресты, появляются в церкви, молятся с особым удовольствием, если их запечатлеет телекамера. В Бога верят слабо. Куда энергичнее и глубже они поверили в роскошь, в то, что будет передаваться по наследству. И приобретают, и наращивают собственность с маниакальной страстью. Возводят дома с башнями и даже на монорельсах, скупают бриллианты, яхты и прочее. Роскошь стала главным магнитом притяжения.

У нас в голове некое завихрение. Возьмем православную церковь. В проповедях говорят верующим, что стремление к роскоши греховно. А с другой стороны, пышные облачения священнослужителей — свидетельство того, что роскошь является символом божественной красоты. Все, что хранит Грановитая и другие палаты Кремля, кричит о роскоши — это символ власти, могущества. Символ империи!

— Носители этих символов, наверно, уверены, что созерцание великолепия облачений и убранства храма делает народ счастливее.

— Они думают, что русская душа играет от радости, когда смотрит на это вечное государево богатство.

— И не понять нам, почему католические прелаты служат мессы в скромных облачениях тому же Христу и Богоматери...

— Еще более скромны протестантские служители Богу... Мы шизофреники по отношению к роскоши. Кто мы такие? Мы любим роскошь или мы ее рабы? В душе человека всегда существовало это раздвоение. Бедный советский люд, попадая в царские дворцы, замирал от восторга, ахал, а потом возвращался в свои убогие, страшные коммуналки. Была у них мечта жить как цари? Да никогда! Но гордились Россией, что у нее есть такие дворцы.

— Ты слишком обобщаешь. Это советская пропаганда пыталась внушить народу гордость и прочие заменители чувства. Но согласись, даже бедному человеку приятно хранить воспоминания о красоте, которую ему посчастливилось однажды видеть.

— Наше официальное понятие о красоте дворцовых интерьеров пришло из Византии. Заморские послы, оказываясь в расписном, вызолоченном Кремле, дивились пышности дворцовых покоев и с большей охотой вели дела с государевыми людьми. Мы уже давно соединили роскошь с властью, с могуществом. К столетию Нобелевской премии по приглашению Нобелевского комитета я читал там лекции о русской литературе. Со мной поделились скандинавы, кому в Москве показывали дворцы Кремля. Им византийская пышность была неприятна. Кричащая роскошь подавляет личность. Восточная пестрота чужда скандинавской культуре. Для них это просто дурной вкус.

— Музеи любой страны не должны ориентироваться на вкусы чужестранцев. Чем богаты, тем и рады.

— Заглянем в наши славянские корни. Изначально русичи не стремились к пышности убранства. Храмы древних городов — Новогорода, Владимира, Суздаля — были скромны...

— У нас с тобой много друзей — писателей, поэтов, художников, музыкантов. Ты встречал в этой среде помешанных на роскоши?

— Помешанные на безумном приобретательстве не являются моими друзьями. Никто из моих друзей не приобретает предметы роскоши. Это было бы просто неприлично. По-моему, писатель и роскошь — несовместимые понятия. Дело писателя — заботиться об экологии духа. Суррогат культуры — роскошь подминает творчество. В поклонении роскоши есть что-то лакейское. Богач просто обслуживает свою роскошь. Она нуждается в защите — и владелец обзаводится охраной...

— Почему же мудрый Горький не отказался от музейного особняка, построенного Шехтелем? Зачем Греф, личность помельче, справлял свадьбу в царском дворце?

— Вышедшие “из грязи в князи” радуются возможности окунуться в роскошь, пожить или хотя бы венчаться в богатых чертогах. Ведь хочется доставить утешение своему честолюбию: видите, я этого достиг, я этого заслужил. Роскошь — это еще и ощутимая победа над окружением.

Вы ели языки соловьев?

— Виктор, твой лирический герой, которому льстит администратор-француз, называя его “Модильяни”, проживает в отеле George V. Неужели и автор там шиковал?

— Я на самом деле жил в этой шикарной гостинице. У администрации есть традиция приглашать иногда деятелей искусства из разных стран. Во Франции выходят мои книжки, и однажды пригласили меня пожить в президентском люксе, а это целый этаж за тысячу евро в день. Можно посчитать, во что ценится минута проживания. Не было у них в те дни ни королевы, ни принца, ни президента — поселили меня.

— Как спалось на королевском ложе?

— Нормально. Днем ко мне пришел журналист брать интервью и сказал: “О, я уже был в этом люксе у парагвайского президента. Правда, он уже сидит”. Стало мне очень весело.

— Коль заговорили про королей и президентов, могу напомнить, как в Древнем Риме золотая молодежь возлежала в жарких термах в золотых браслетах и цепях на атлетических шеях. А когда пировали, то предпочитали языки соловьев и павлинов. Думаю, наши миллионщики еще не достигли такой утонченности?

— Меня иногда приглашают в подмосковные злачные места. С удовольствием еду — писатель должен видеть жизнь, чтобы о ней что-то написать. Скажу не про телячьи языки, а про баню. Русская баня, конечно, не римские термы, зато березовый веник, благоухающий терпко и сочно, истекающий жаром в руках банщика, делает с твоим телом что-то невероятное. Русская парилка нам по душе. Она дает ощущение силы, вливает в тело энергию и нечто невыразимое словами — это идеал удовольствия, осуществленная русская мечта. Я за возможность иногда иметь такую роскошь.

— Баня, даже по-черному, была у наших крестьян всегда в почете. Но до чего же нелепы каменные чудища на Николиной Горе за шестиметровыми заборами! Заглянем в историю: испанский король Филипп V построил замок на горе — он словно парит в облаках. Но даже фонтаны с мифологическими фигурами у ослепительного дворца быстро пресытили короля, и он мудро изрек: “Обошлись мне эти фонтаны в 5 миллионов, а забавляли меня 5 минут”. Наши “никологорцы” не знают меры во всем — заказывают лепной карниз высотой в 3 метра!

— Да это тот же самый паршивый суррогат бессмертия. Вместо того, чтобы сделать что-то полезное для людей — а именно это бывает бессмертно, — они занимаются побрякушками, которые в конце концов превращают добытчика в идиота. Я стремлюсь к единственной роскоши — роскоши общения. Наша молодость согревалась этим общением. Другой роскоши у нас никогда не было.

Все постигается в сравнении: если мы живем некрасиво, тратим силы на зависть, если у нас полный компот в наших представлениях о том, что мы делаем и чего мы хотим, то в итоге мы окажемся на помойке...

— За исключением миллиардеров и миллионщиков — они заочно и очно глубоко окопались на чужих берегах. На них ориентируются те, у кого “изумруды помельче”. А беднота, как выброшенная на сухой берег рыба. В вашем кругу иногда проскальзывает высокомерие к тем, у кого “щи пожиже”?

— Хорошо понимаю бедных людей и никакого пренебрежения и высокомерия к ним никогда не испытывал. В наборе русских ценностей быть высокомерным — это быть свиньей. В России больше всего ненавидят именно высокомерие. Не случайно наши “правые силы” провалились на выборах, потому что среди их деятелей много высокомерных господ.

Презрение, высокомерие отвратительны и в нашей элите, и в нашей власти. Знание этой стороны психологии власть имущих не дает мыслящему человеку возможность держать в неприкосновенности свой душевный порядок. Есть вещи, которые я не люблю в России. Но у нашего народа есть много замечательных качеств: необузданное воображение, умение рассказать о себе талантливо и насмешливо, роскошный язык, потребность жертвовать собой... И еще многое, многое, что составляет роскошь нашего национального характера. Не принимаю теории, что наш народ замучен историей.

— Историю не сбросишь со счетов.

— Но и сам народ не особенно сопротивлялся, становясь жертвой истории. И здесь я его совершенно не оправдываю. Но, и тут ты права, современная история оставляет очень мало шансов быть свободным. Наш народ мог бы жить достойно. Но для огромного количества людей проблема выживания стала главной.

В блестках славы

— Виктор, мы еще не поговорили о роскоши свободно мыслить и писать о том, во что мы верим и что не любим.

— Это на самом деле моя главная роскошь. Самая большая роскошь у человека — это талант. Божий дар. Но талант — не пожизненный мандат. Бог его и отнять может, когда человек живет криво, не по правде, а по лжи. Оказавшихся в тупике много среди певцов, режиссеров, актеров. Был талант, но исчез. Человек призван беречь свой дар, хранить его.

— Оберегать от искушения пустыми блестками дешевой славы.

— Служение таланту — пожизненно! Но когда ты его эксплуатируешь, когда истязаешь, как лошадь, вот тогда эта везущая тебя лошадь и загибается. Талант открывает человеку доступ к творениям мира. Ты, создавая что-то свое, по сути продолжаешь начатое другими. Что может быть более ценное на земле? Надо понимать пропорции мира. Как-то я спорил с одним нашим олигархом. Он говорил о значении денег. Я ему сказал: для писателя открыто поле бесконечной халявы, то есть — за его олигархические деньги не купить такие возможности, которые открываются писателю. Я живу жизнью пассажира экономического класса, и его за какие-то заслуги пересаживают иногда в первый класс.

— Слышу голос ирониста и озорника. Знаю, и ты знаешь, что в китайском языке есть иероглиф, который читается как наш трехбуквенный мат. Одного китайского собеседника в книжке ты наградил этим именем — с большой буквы. Зачем?

— Мне кажется, если мы “окультурим”, литературно обыграем этот мат, мы перестанем бояться тех посылов, которые в нем существуют.

— Не принимаю такого объяснения. В разговоре или в книжном диалоге вырываются бранные слова в минуту какого-то аффекта, гнева, протеста. Точнее не скажешь. Писатели ведь знают, что язык уличных мальчишек и профессиональных бродяг, кучкующихся отморозков, достиг стадии деградации. Они уже забыли все другие слова. И твою книгу не откроют, а если откроют, не поймут твой лексический пир. У них мат — и глагол, и существительное, и наречие, и междометие. Весь язык скукожился в клетке десятков слов.

— Хочу сказать о другом — мат встречается у Пушкина, у Баркова, в чеховских письмах. Но соглашусь, разнузданный мат — сигнал всеобщего бедствия. Он подымается из глубин разочарованного и обиженного духа.

— Пока народу и этим бродягам не создадут условий нормального житья-бытья, сброд не переведется.

— Мы действительно живем в городе, где моральный вакуум составляет часть нашей жизни, и уличный мат — проявление растущей агрессии. В стране, которая до сих пор несчастна, а, может быть, станет еще несчастнее, в такой стране нельзя позволить себе быть равнодушным к судьбе населяющих ее людей. Эту проблему мы обязательно обсудим в моей программе “Апокриф” на канале “Культура”.

Виктор Владимирович у себя в уютной трехкомнатной квартире завел живность. К ногам гостей ласкается серенькая, мягкая, как шиншилла, кошка Настя с желтыми глазами. В клетке — говорящий попугай Шива. Он легко запоминает слова. Любит произносить “кукуруза”, научился участвовать в политике: молодое горло попугая вещает: “Хакамада — президент России”. Многочисленных гостей искушают бутылки с дорогими винами в каменных нишах писательской кухни. Кому-то наливают. Меня угощали элитным чаем. Тоже роскошь.


Что еще почитать

В регионах

Новости

Самое читаемое

Реклама

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру