“Главный человек в розыске — свидетель. Потому что, если преступника поймали за руку, тебе и делать нечего. А так редко получается. Но даже в самом тайном деле всегда отыщется человечек, который или что-то видел, или слышал, или знает... И твоя задача — эти сведения из него выудить...”, — поучал Глеб Жеглов Володю Шарапова.
Это аксиома сыска — роль свидетеля в раскрытии преступлений бесценна. Именно поэтому в тех же Штатах существует мощная программа защиты свидетелей. К сожалению, нам в этом смысле похвастать нечем. Те, кто “что-то видел или слышал”, предпочитают помалкивать. И даже если сыщикам удается “выудить” что-то действительно ценное, то на суде повторить это обычно не решаются. Хорошо, если такой свидетель вообще доживает до суда.
Одной из главных сенсаций повторного процесса по делу о гибели Димы Холодова стало исчезновение важного свидетеля — бывшего военнослужащего 45-го полка ВДВ Александра Маркелова.
На повестку он не откликнулся. Когда стали искать “с пристрастием”, из Воронежа пришла информация, что Маркелов якобы в длительной командировке. Где-то на Севере.
А может, не на Севере.
А может, не в командировке.
Поэтому истинного ответа на вопрос “Что с Маркеловым?” мы не знаем.
Но можем подумать на тему “Кому выгодно его исчезновение”.
Показания, которые Маркелов давал и на следствии, и на прошлом процессе, были, мягко говоря, не в пользу подсудимых.
Бывший ефрейтор особого отряда 45-го полка ВДВ утверждал, что застал своего командира, нынешнего подсудимого Владимира Морозова, за монтированием мины в дипломате. Что 17 октября, в день убийства Димы, Морозов с этим дипломатом уехал из части. А вечером за бутылкой водки признался, что “убил человека — раз, и нету”.
Конечно, показания Маркелова остались в деле. Но для судьи одно — читать признания свидетеля на бумаге, и совсем другое — видеть человека воочию.
Маркелов “уехал на Север” примерно в октябре прошлого года, как раз когда процесс по делу Холодова стал набирать обороты.
Неожиданностей в этот раз вообще было много — манипулировать свидетелями, находясь на свободе, гораздо проще, чем сидючи за решеткой. Защитники подсудимых, например, решили серьезно подналечь на версию о том, что Холодов 17 октября... не ездил на Казанский вокзал и, соответственно, не брал там никакой дипломат со взрывчаткой.
И в суд вереницей потянулись лжесвидетели.
28 октября 2003 г. “говорить правду и только правду” Фемиде клялась некая Раиса Боярская — замдиректора Быковского производственного объединения Минобороны. О проблемах этого предприятия Холодов по заданию редактора готовил материал как раз осенью 1994 г. Раньше Боярскую уже допрашивали: во время прошлого судебного заседания она сообщила, что 17 октября Дима должен был приехать к ним в Быково для согласования материала, но не приехал. По телефону журналист предупредил, что перешлет статью позже по факсу.
Теперь же замдиректорша неожиданно “вспомнила”, что Холодов все же приезжал к ним именно 17 октября! И пробыл там до обеда, “часов до двенадцати”! А потом, по словам Боярской, водитель предприятия отвез журналиста в Москву.
Железное алиби для обвиняемых! Никаких тебе вокзалов, жетонов, дипломатов...
Боярская сказала, что неожиданно “вспомнить” о визите Холодова ей помог тот самый водитель, который до сих пор работает на предприятии и — вот совпадение! — как раз привез замдиректоршу в суд.
Фамилия этого странного персонажа, доселе не известного ни суду, ни следствию, Леонид Барцаков. Он никогда не фигурировал в деле, так как не имеет к нему никакого отношения. Вернее, не имел. А 28 октября его показания были выслушаны в суде с большим интересом.
Барцаков подтвердил, что по указанию директора предприятия он действительно подвозил Холодова именно 17 октября. Вот только одежду, в которой был Дима, Барцаков описал неверно. Да и по времени получилась неувязочка — взрыв в редакции прозвучал в 13 часов, так что “до обеда” быть в Быкове Холодов никак не мог.
“Значит, я чего-то перепутал, это было в другой день”, — уныло пробормотал лжесвидетель.
Давать показания против десантников в ходе нынешнего судебного процесса боятся почти все. Те, кто во время следствия четко говорил: видел то, то и то, на трибуне в суде начинают боязливо лепетать: а может, и не видел, а может, перепутал...
К примеру, 25 марта допрашивали сотрудника военной контрразведки Сергея Телепегина, который, будучи в командировке в Абхазии, общался с Владимиром Морозовым. Это было уже после убийства Холодова. В деле есть такие показания Телепегина: “...Морозов жаловался на следователя (по делу Холодова. — Авт.), который, по его словам, сует свой нос куда не следует... Морозов по своей инициативе рассказал, что он неоднократно изготовлял мины-сюрпризы, в том числе с использованием “дипломатов”, и учил этому своих офицеров. Говорил, что такая практика необходима военнослужащим 45-го полка... Морозов сказал, что он изготовил более десяти таких “дипломатов” и, возможно, один из них взорвался в руках у Холодова...”
Казалось бы, эпизод ясный — дальше некуда. Но в суде Телепегин стал невнятно объяснять, что тогда много выпил и мог неадекватно понимать то, что говорил Морозов. К слову сказать, сам Морозов не отрицал, что такой разговор действительно был. Отрицать было бессмысленно — Телепегин тогда сразу написал рапорт начальству, где изложил все услышанное от Морозова. Эта информация дошла до самых верхов контрразведки.
Кстати, в Генпрокуратуру Телепегин и его начальники сообщили об этом разговоре далеко не сразу. Когда в суде спросили: “Почему?” — контрразведчики ответили лаконично: “Боялись за свою жизнь”.
Что уж говорить об Александре Маркелове, который знает, с кем имеет дело, он видел нравы особого отряда 45-го полка изнутри. К счастью, на первом процессе свидетель не дрогнул: пришел и подтвердил свои показания.
Но тогда подсудимые сидели в клетке. А сейчас они на свободе.
Неудивительно, что почти все свидетели из числа их сослуживцев откровенно меняют свои показания.
Довольно много времени суд угрохал на выяснение происхождения взрывчатки, из которой была сделана мина-ловушка для журналиста. Согласно выводам прокуратуры, ее похитили со склада боеприпасов с помощью поддельных документов, которые состряпал Александр Сорока (тогда он являлся замкомандира особого отряда спецназначения 45-го полка ВДВ. — Авт.). Взрывчатку он получил якобы для проведения учений 4 октября 1994 г. Следствие же установило, что никаких учений не было — это подтверждали в кабинетах Генпрокуратуры военнослужащие 45-го полка.
В суде картина резко изменилась.
Все заседания, на которых выясняли этот вопрос, проходили по одному сценарию. Сначала бойцы начинали бодро выгораживать подсудимых, но после того как гособвинитель зачитывала показания тех же людей, данных ими во время следствия, свидетели быстро “сдувались”. “Запамятовали”, — мялись десантники на трибуне.
Например, начальник инженерной службы полка Вячеслав Чуприн, едва ли не целовавшийся с подсудимыми перед заседанием, не моргнув глазом заявил, что 4 октября 1994 г. сам вместе с Сорокой ездил получать взрывчатку, а затем отправился и на учения в подмосковный поселок Романцево. Однако на предварительном следствии Чуприн давал совсем другие показания. Гособвинитель Ирина Алешина зачитала протоколы допроса Чуприна, где четко записаны его слова: “На занятиях в Романцево я не присутствовал, так как в приказе моей фамилии не значилось”.
Когда Чуприна буквально прижали к стенке, сработал железный принцип: своя рубашка ближе к телу. Уголовную ответственность за лжесвидетельство еще никто не отменял. Чуприн сказал, что подтверждает показания, данные им во время следствия. А это значит, что взрывчатку (более 57 кг) он вместе с Сорокой получил. Но вот занятий-то никаких не видел.
Список можно продолжать, но есть ли в этом смысл?
Вот официальные данные: в России в среднем по уголовным делам проходит 10 миллионов свидетелей в год. Из них 10—20 тысячам угрожают расправами. Поэтому они либо не приходят в суд, либо меняют показания.
О каком правосудии тут можно говорить?
Как сказал один депутат во время обсуждения программы защиты свидетелей, “дешевая юстиция всегда неэффективна, она проигрывает криминалу”.
