Последний раз я встретил Сергея в полуподвальной, присыпанной снегом питерской блинной, расположенной рядом с творческими мастерскими на Пушкинской, 10. Курехин пришел на несколько минут раньше — пил кофе, улыбался и время от времени давал автографы. Я включил старенький диктофон, мы разговаривали чуть больше часа. Сергей отвечал на вопросы быстро, сконцентрированно, практически без пауз. Разговор преимущественно шел о питерской рок-музыке — в контексте готовящейся к печати авторской энциклопедии “100 магнитоальбомов советского рока”.
На дворе стоял февраль 1996 года. Через несколько месяцев Курехин умер. Кассета, на которую я записал это интервью, ждала своего часа много лет. 16 марта 2004 года ему бы исполнилось 50 лет. Вот о чем мы говорили тогда...
Александр Кушнир,
автор публикуемого сегодня в “ЗД” интервью с Сергеем Курехиным, ныне известен как успешный продюсер и глава музыкального PR-агентства “Кушнир продакшн”. В музыкальной же журналистике он начинал еще с конца 80-х, печатался в ряде альтернативных рок-журналов и организовывал фестивали независимой рок-музыки. Затем катался по крупнейшим европейским книжным выставкам, демонстрируя уникальную коллекцию подпольной советской рок-прессы. Автор книг “100 магнитоальбомов советского рока”, “Правда о Мумиях и Троллях”, “Золотое подполье”, “Введение в наутилусоведение”. Журналистско-просветительскую деятельность совмещал с участием в раскрутке и продвижении на музыкальный рынок “Мумий Тролля”, “Танцев минус”, Земфиры, Глюкозы, Буч, “Total”, “Reflex”, и заслужил в профсреде репутацию первого в России профессионального музыкального пиарщика. Последняя гордость Александра — его участие в написании монументального труда про “Аквариум” “Сны о чем-то большем”, уникального по фактуре и отменно иллюстрированного 400-страничного труда, где в том числе отражен весь вклад легендарного создателя культовой “Поп-механики” Сергея Курехина в историю этого коллектива.
— …Сначала я просто играл на пианино. Потом начал играть в школьном ВИА. Тогда, в 1962—1963 году, мне было 9 лет. Это был полутвистовый-полуджазовый ансамбль. Я пел и играл всевозможные партии. В 1966—1967 годах начал слушать странный джаз, которым в то время никто из моих друзей не интересовался. В 21.15 по “Голосу Америки” шла передача о роке, 45 минут. А перед программой давали джаз. И когда заранее включал приемник, то на него и попадал. Больше всего нравился фри-джаз. Потому что экспрессивный. Колтрейн и все, что связано с Колтрейном, для меня тогда было чрезвычайно важно. Потом из Москвы мы переехали в Евпаторию, там я окончил школу и тоже играл в ансамбле местного дома культуры с 5-го по 10-й класс…
В 71-м году я появился в Ленинграде. И поскольку уже и рок, и джаз достаточно хорошо знал, я тут же постарался включиться максимально быстро в местную жизнь. Конечно, первым делом шел в “Сайгон” . И в этой безумной атмосфере познакомился с кучей народа. Поступил в Институт культуры. Педагогом был Вапиров, один из самых молодых, считался человеком необыкновенно широких взглядов. Академический музыкант — и в то же время играл свободный джаз… Вапиров произвел на меня сногсшибательное впечатление — когда приезжал Дюк Эллингтон, они играли на пару в гостинице “Советская”. Его феноменальное владение инструментом никого не оставляло равнодушным. Когда он прослушал меня в Институте культуры, предложил работать вместе. Мы сделали группу в конце 70-х и не пропускали ни одного джазового фестиваля в стране. Красноярск, Абакан, Сыктывкар, немыслимые места. Очень плотная работа была. Но это все по джазовой части. С роком у меня другая история.
Группа “Пост” меня пригласила играть на танцах в Александровской, недалеко от Ленинграда. Заработок мне тогда не вредил — я учился в институте, но уже обзавелся семьей, ребенок маленький родился. Так вот, они оказались классными музыкантами. На танцах мы играли Артура Брауна и “Grand Funk”, что в то время было невероятно...
— Как познакомился с Гребенщиковым?
— С ним мы были знакомы еще по “Сайгону”. Вместе были в одной театральной студии и просто дружили. “Аквариум” был тогда неизвестным затрапезным ансамблем. Был Сева Гаккель, Боб, Дюша и Файнштейн. Не группа, а идея. На первый серьезный альбом “Треугольник” они позвали меня записываться. Я основное время уделял Вапирову, “Аквариум” же был для меня чем-то неважным. В “Поручике Иванове”, я помню, классный проигрыш придумал. “Мочалкин Блюз” мне тоже понравился. Я тогда такого напридумывал, на колокольчиках где-то играл. На чем и где — не помню, давно слушал. Это Боб помнит, он там лидер.
— В какой атмосфере все это происходило?
— Общения, совместного выпивания, очень дружеская, классная атмосфера была. Поскольку мы с Бобом были большие друзья, я имел право приходить к нему домой и там выпивать. Я у него часто на ночь оставался, а с вечера мы поддавали. Тусовались с ночи до утра, ходили в “Сайгон”, потом работали. Он же не знал нот. Я ему писал партитуры. Он мне обычно наигрывал что-то на своей этой гитарке, потом я в студии уже додумывал, реализовывал. Боб — человек практичный, он везде пытался денег выкроить. Их ни у кого не было. Мои бывшие однокурсники, окончившие Институт культуры, занимали важные посты, становясь моими работодателями. Я звонил Юрию Васильеву, начальнику оркестрового отдела, и говорил: “Юра, работа есть?” Он говорил: “Нужен руководитель ВИА в Монетный двор”. Я оформлялся. Танцы еще какие-то… 65—70 рублей в месяц. А Боб тогда что-то сторожил... Сначала он клеил картонные коробочки со своими записями. Это было смешно. Не знаю, удобно ли ему вспоминать этот период? Покупал пленку, туда записывал новый альбом. Его дружок Вилли Усов делал фотографии, он их вклеивал. Приходили люди, брали коробочку, давали рубль. Но это еще был романтический период. Элемент коммерциализации внесла Джоанна Стингрей, которая начала говорить: “Вы же звезды! Вы же супермузыканты! Вы должны зарабатывать миллионы!” Это один из смешнейших периодов в моей жизни. Не дурдом, а абсурд. Она забивала всех своей энергией. Во-первых, она привозила с собой кучу подарков: футболки, какие-то примочки. Смешнейшее создание, прагматичное, типично американское. С ней связано много хорошего. Ее отчим — известный галерейщик, дружил с Энди Уорхолом. Однажды она привезла знаменитые банки “Кэмбелл суп” — 7 или 8 штук. Подарила мне, Бобу, Титову, Африке, Кинчеву, еще кому-то. Самое уникальное, что они все расписные: “дорогому Сергею от Энди Уорхола”. И так далее. Кто-то их сейчас выставляет, у кого удалось украсть или выпросить хитростью. Первые мои клавиши, кстати, мне тоже подарила Стингрей, маленькую “Yamaha-100”. Профессиональную, очень крутую по тем временам. А до этого мне приходилось “Korg” у знакомых каждый раз брать. Она хитростью через Финляндию ее перевезла, чтобы не платить эти самые… короче, доллары.
— Есть такая байка, что, когда “Аквариум” записывал альбом “Табу”, Боб пришел пораньше в студию, сочинял “Сыновья молчаливых дней”, а Тропилло говорит: “Извини, но это “KINKS”, “Sunny Afternoon”. Борька: “Ой, черт!” и стал переделывать. Потом приходишь ты и говоришь: “Вы что, с ума сошли? Это же “DOORS”!”.Что, собственно говоря, происходило? Запад оказывал тлетворное влияние?
— У Боба никогда не было плагиата. Просто огромное количество музыкальной информации подспудно действовало. Мы слушали все, что подворачивалось под руку. И Вертинского, и даже Виноградова, тенора лирического (поет тоненьким голоском: “Счастье мое я нашел в нашей дружбе с тобой...”). Изо всего делали конфеты. С тех пор я люблю “Deep Purple”, Лорда особенно, орган “Хаммонд”, Уэйкмена. Очень нравились люди, которые умели играть на рояле, — Эммерсон. Потом “Ultravox”, Гэри Ньюмен… В ход шло все, кроме симфонической музыки. Это не мой мир…
С “Ультравоксом” в середине 80-х была чудесная история. Крис Кросс, культовый бас-гитарист “Ультравокса”, один из первых музыкантов “новой волны”, который появился в Питере. Он приехал как турист. Звонят мои знакомые, далекие от прогрессивной музыки: “Вот тут какой-то английский музыкант приехал”. Дали мне трубку: “Тры-ты-ты-ты-ты Крис Кросс”. Я совершенно ошалел. На следующий день концерт “Поп-механики”. Я никому не говорил, готовил сюрприз… Это был пик популярности “Ультравокса”. Я так все подготовил, что во время живого выступления к нам на сцену вышел Крис Кросс. Особенно ошалел Саша Титов, басист “Аквариума”. Прямо на сцене я говорю: “Познакомьтесь, это Саша Титов. А это Крис Кросс из “Ультравокса”. Тит стоит с отвисшей челюстью. Я специально места оставлял, чтобы Крис больше поиграл с Титовым. Они в два баса очень здорово рубились. Я эту группу до сих пор очень люблю. Храню кучу их фотографий. Мы переписываемся, открытки шлем поздравительные...
Кстати, я хочу уточнить насчет “Аквариума”: это было оттяжка в свободное от работы время. Все мои интересы лежали в области джаза, мастерства, контрапункта, формы. Мне нравилось, когда люди технично и здорово играют на инструменте. А “Аквариум”? Там никто не играл, и поэзию эту я никогда серьезной не считал. С Бобом мы дружили, а со всеми остальными я просто общался. Люди были замечательные. А как к музыкантам я до сих пор отношусь скептически к “Аквариуму”, так же, как и к группе “Кино”. “Кино” я вообще не помню. Помню только, как Цой появился. Ходил такой скромный, заискивающий юноша. Хороший. Боб называл себя его продюсером. Попросил меня записать для него что-то. Но если “Аквариум” был для меня детская игрушка, то “Кино” уж совсем что-то детское. Как если бы моя дочка маленькая организовала свою группку. Да и разница в возрасте была. Они для меня как дети, да и песни детские.
— “Алиса”?
— Появившись во Дворце молодежи, Кинчев произвел на всех сильное впечатление. Я ходил на два первых концерта. Свежо. Песни все динамичные, экспрессивные, талантливые, с голосом. Поскольку главной тусовкой в городе тогда был “Аквариум”, естественно, мы начали помогать.
— А сейчас почему ваш тандем с Гребенщиковым заглох?
— Года три назад я, Боб и мой продюсер Леша Ершов решили выпустить альбом, песни, которые писали вместе с Б.Г. И жутко все переругались. Ершов хотел заработать денег, Боб хотел резонанса и предложил спеть на английском, я сказал, что английские тексты не люблю — бессмысленно и глупо, нужны только русские. Мы разошлись, а фонограммы остались. Вот создам сейчас свою студию “Анубис рекордз”, урегулирую права и выпущу диск. За 10 долларов куплю матрицу, пойду к своим друзьям и тут же перегоню один экземпляр, от руки распишу конвертик и все. 50 экземпляров именных, 100 экземпляров — тираж. Я же деньги не собираюсь на этом зарабатывать. Мне главное, чтобы работа не пропала…
P.S. Свой новый проект Курехин осуществить не успел. Ровно через 5 месяцев его не стало.
