Вас. Мак., до востребования

Василий Шукшин... Кто он? Артист? Режиссер? Писатель? Все верно, только с приставкой “великий”. А еще и человек, и совесть, и душа... Тоже великие. Завтра Василию Макаровичу исполняется 75 лет. На его родине — в небольшом алтайском селе Сростки — соберутся почитатели таланта, земляки, друзья. Ему поставят памятник — Шукшин на камушке: как будто присел ненадолго и вот-вот пойдет дальше по земле русской, которую знал как никто.

Мы нашли в Бийске самого близкого ему человека — младшую сестру писателя, Наталью Макаровну Шукшину, по мужу Зиновьеву. Она на два года моложе брата, всю жизнь проработала учительницей, сейчас на пенсии.

— Наталья Макаровна, каким брат был в детстве?

— Обыкновенным мальчишкой, как и все наши деревенские пацаны. И озорничал так же, и по огородам мог пройтись по чужим.

— А среди ребят ходил в лидерах или, наоборот, его поколачивали?

— Я не скажу, что он был какой-то там лидер. Нет, их, друзей, было пять человек — вместе играли в бабки, в лапту, мяч гоняли. Больше всего любил, наверное, рыбалку.

— Время было тяжелое, голодное... Подворовывали ребятишки?

— У нас коровка была Райка, которая круглый год давала по три литра молока. Огородик небольшой. А питались... Сейчас вспомнишь и подумаешь: а может, и выжили потому, что питались всякими травами.

— Когда писать начал, помните?

— Когда учился в техникуме — лет в 14—15. Пытался писать, но никому никогда ничего не говорил. Я лично два рассказа его отослала сама — в Москву, в журнал “Затейник”.

— И напечатали?

— Ой, тут история такая! Я-то отослала, но ведь в школе мы учились под фамилией Поповы.

— Шукшин — это псевдоним?

— Ни в коем случае. Попова — это мамина девичья фамилия. Потому что отец наш — Шукшин — был репрессированный, и она не хотела, чтобы мы были Шукшины. Так вот, на бандеролях, что я отправляла в Москву, обратный адрес Вася писал: Шукшину Вас. Мак.

Но вот какое дело — у нас в деревне был водовоз — тоже Шукшин Василий, но Максимович. Тоже, значит, Мак. А поскольку Васи в селе не было (он уже учился в техникуме), то письма с ответами отдавали водовозу. И в одном разговоре он рассказал, что ему из Москвы какие-то письма все идут. Его спрашивают: “Какие письма, куда ты их деваешь?” А он отвечает: “Да бумага-то ведь тоненькая — я ее и искурил!”

— То есть вы даже не знаете, что в письмах?!

— Абсолютно! И он тем более не знал.

— А сам-то Василий Макарович с какого возраста закурил?

— Ну где-то лет с 14—15, но он всегда меня боялся: вот я у мальчишек была лидером. И он сигарету прятал под фуфайку в рукав, чтобы я не увидела.

— Сколько лет Василий Макарович прожил с первой женой — Марией Шумской?

— Три дня.

— Как это — три дня? Может, три месяца или три года?

— Да нет, говорю вам, три дня. Маша, она ведь была наша, сельская. Зарегистрировались, и после трех дней Вася уехал в Москву.

— И больше не вернулся?

— Нет. Все. Разошлись.

— Почему так, неужели он вам не рассказывал?

— Это очень личное дело. Я все знаю, но не буду на весь свет объяснять. Категорически. Мы с Марией в добрых отношениях. Хорошая она женщина, красивая была девочка.

— Так, может, она другого полюбила?

— Нет. Но вы у меня не допытывайтесь, ни за что не скажу. Детей у них не было. Нет, и никаких отношений они больше не поддерживали. Виделись, конечно. Ну и все.

— Когда ваш брат стал знаменитым, он помогал вам?

— Очень. Мой муж умер в 33 года, осталась я с пятилетними ребятишками — у меня двойня: сын и дочь. И Вася взял на себя обязанность помогать — одевал, обувал их. Потому что я работала в школе, зарплата, сами знаете, какая у учителей.

— В деревне обычно мужики прижимистые — как Василий Макарович к деньгам относился?

— Прижимистым никогда не был. Деньгами не разбрасывался, но, когда приезжал, всегда подарки нам и тетушкам привозил.

— У Василия Макаровича одно время были проблемы с алкоголем. Вы, как сестра, переживали?

— Он закончил всю выпивку в тридцать семь лет — как только родилась Маша. Сразу — наотрез, ни грамма. И не пил семь лет. Это болтают больше, что он сильно пил. Когда пить — он же работал: сколько написал, сколько фильмов снял... И что значит сильно? Сильно — это когда алкоголик.

— Какой он был по характеру?

— Если одним словом, то — добряк. Очень болезный человек — в смысле болеет душою за кого-то. Ко всем был приветлив, никогда никому не отказывал, если пришел человек. Вот, бывало, он приедет, ребятня бежит к нему. А мы прогоняем от дверей: не мешайте! Если только он услышит, то сразу выходит к ним: “Ну что, братва, пошли?”

— Вы в Москву приезжали к брату?

— Да, и в Свиблово, и на улицу Бочкова.

— С Лидией Николаевной ладили?

— Хорошие отношения у нас были, и сейчас хорошие.

— А вот в Москве многие ее упрекают: мол, память о Василии Макаровиче не сберегла...

— Личную жизнь ее не знаю — как я могу судить? Знаю одно: когда приезжаю в Москву, ко мне очень доброе отношение как было, так и осталось. Они приезжали в Бийск с Машей, так моя внучка даже удивилась: “Баба, да какие же они простые!” Лидия Николаевна — общительный человек, мы с ней в добрых отношениях. Я ее абсолютно ни в чем не виню.

— Василий Макарович очень ее любил?

— У! Вопрос какой!.. Он мне не докладывал. Приедет, а мне бы только на него наглядеться — буду я расспрашивать, как он жену любит! Он никогда про свою семью, про распри с Лидушей не говорил — не тот человек!

— Значит, закрытый человек Шукшин?

— Не скажу, что открытый, — человек в себе был. Вот в книжках он более откровенный, чем в жизни. Почему? В книжках в основном была жизнь деревни. Рассказать об этом для него просто — он прекрасно знал ее специфику, язык, очень любил поговорить с людьми. Потом все удивлялись: ну надо же — меня обо всем расспросил, а сам молчит.

— Вы помните самый первый успех брата в кино?

— В кино я первый раз его увидела в фильме “Два Федора”.

— И как — понравилось?

— Это вопрос не ко мне. Критик в отношении брата я очень плохой — мне все у него кажется хорошо. А соседи? Радовались, конечно, за земляка. Нет, вот гордиться в деревне не принято. Ведь Вася вырос у нас на глазах — так какая может быть гордость?..

— Когда вы виделись с братом в последний раз?

— Последний раз мы встречались в 72-м году. Это было по весне. Приезжал не просто отдохнуть, а пописать в тишине, в покое. Он всегда собирался пожить дней десять, но обязательно какие-то звонки, телеграммы — вызывают, значит, его на работу. Он жил не у меня в доме, а у мамы. Он всегда писал всю ночь, до самого утра.

— Что он на прощанье сказал вам? Никаких у вас предчувствий не было?

— Да разве мы думали, что прощаемся? Ему было 44 года — ясно, что ни о чем таком не думали. Он умирать не собирался.

— А вот Маша, дочь его, считает, что отца убили.

— Да вы что, о чем вы! Я в это никогда в жизни не поверю. Достоверных фактов никаких нет, абсолютно. Он всю ночь ходил по палубе! Другое дело, что там не было даже медсестры. Когда с сердцем стало плохо, дали ему корвалол, но, видимо, он не помог для такого случая. Все же видели, как он пришел в каюту и лег. Уж если убивать, сделали бы это на палубе. Нет, я в это не верю!