Чайка взмахнула крылом, оттолкнулась от земли и... не взлетела. Она замерла на краю театрального занавеса, устремив свой крючковатый клюв к небу. Так она стала памятником русскому писателю Чехову, установленному на немецкой земле. В Баденвейлере (земля Баден-Вюртенберг) продолжаются дни памяти великого русского писателя, 100 лет назад скончавшегося здесь. Дата, более чем скромно отмеченная на его родине и со всем почтением — за границей.
Во всяком случае на торжествах от России официальных лиц было раз-два и обчелся. Ни министр российской культуры, ни его заместители честь писателю и его немецким почитателям не оказали. Но прибыл постоянный представитель Российской Федерации при Совете Европы в Страсбурге Александр Орлов. Дипломат оказался человеком культурно продвинутым и с креативным мышлением. Оказалось, что именно он предложил возле старого памятника Чехову у разрушенного замка на горе разбить вишневый сад.
— Все-таки последняя пьеса его — “Вишневый сад”. Заканчивается она на грустной ноте. Хорошо, если бы его высаживали актеры МХАТа, и он был большим... Но сад получается символический, и то хорошо.
Несколько саженцев вишни привезли в Баденвейлер из Таганрога: родина Чехова, надо заметить, была представлена мощно — как чиновничьими, так и артистическими кадрами. Саженцы посадили без пафоса, и грустный Чехов теперь стоит на горе в окружении четырех трепетных деревцов.
Да, русский Чехов попутал все карты, и теперь властям Баденвейлера придется вносить изменения во все путеводители: до июля здесь не было никакой площади Чехова, но с легкой руки господина Орлова она появилась: Anton-Tschechow-Platz. Маленькая, круглая, и как раз на нее выходит балкон отеля “Зоммер” (нынешний называется “Парк-отель”. — М.Р.) — последнее пристанище Чехова. Здесь и установили памятник “Чайке”.
Но пока скульптор Александр Рататынов зачищал бронзовую птичку, я все-таки напросилась посмотреть номер 106, где прожил писатель свои последние дни.
— Сейчас больные уехали в клинику на процедуры, вы можете войти, — говорит хозяйка отеля. — Но вообще-то он сильно изменился после перестройки...
Вхожу: большая квадратная комната — хозяйка говорит, что примерно метров 37. Отдельная ванная комната, из мебели — кровать, два кресла, столик. Дверь на балкон открыта.
— Познакомься, это внук хозяина отеля. Его дед, как умер Чехов, повесил мраморную доску на балконе, — говорит мне главный организатор чеховского форума Хайнс Зетцер и представляет мне высокого, спортивного вида, но уже седого господина в очках.
— Что вам рассказывал ваш дед о Чехове?
— Я тогда был маленький и могу вспомнить только то, что говорила мне моя мать. Деда два раза бросали в тюрьму за то, что он во время войны отказывался снять эту доску. Удивляюсь, что его не убили. Я очень горжусь своим дедом.
Скульптор Рататынов в последний раз полирует свое творение. Творение, надо сказать, очень симпатичное — легкое, почти невесомое на взгляд. Хотя, как говорит мастер, весит чайка 150 килограммов с цилиндрическим постаментом. С этим памятником тоже вышла целая история. Сначала чайку заказывал Минкульт одному художнику, а потом — памятник, как и сам Чехов, стал жертвой реструктуризации министерства. В результате финансировал его производство не кто иной, как губернатор Свердловской области Эдуард Россель. В Германию, с которой его связывает масштабное экономическое сотрудничество, губернатор прибыл с серьезной свитой.
— Какое ваше любимое произведение Чехова? — спрашиваю у Росселя.
— “Чайка”. У меня есть уникальное собрание сочинений 1905 года, еще с ятем. Мне подарил отчим, когда умирал. Я сохранил его и внуков заставляю читать.
— Во сколько обошелся памятник вашей любимой “Чайки”?
— 15 тысяч евро. Я, когда узнал о сумме, сказал, что вопросов нет, мы все берем на себя.
Мало того что в Баденвейлере находится первый в мире памятник Чехову — здесь несколько лет назад открыт первый в Западной Европе его музей. Очень любопытное заведение: здесь нет смотрителей, строго шикающих на посетителей. Неизвестно кто в 10 утра открывает этот музейчик, расположенный в нижнем этаже роскошного курортного зала, и неизвестно кто в 5 вечера закрывает его. И плату за посещение никто не берет: заходи, любуйся. Тем более есть на что.
Вот за стеклом — первое издание “Человека в футляре” 1897 года. Настоящее пенсне писателя. Его передала сначала в архив города сестра Чехова, а ей в свою очередь его отдал известный минский профессор Мейве. Этот старинный друг семьи — автор всех статей о Чехове в медицинской энциклопедии. Еще один медицинский привет от доктора, но в данном случае уже болгарского: он запрашивает информацию о смерти Чехова, так как готовит научную работу о смерти великого русского писателя.
— Есть почтовые карточки, которые отправлял Чехов из Баденвейлера. Вот последний рецепт — его выписал доктор Шверер. Здесь написано... ой, что-то плохо видно... кажется, “кислород”.
Это рассказывает Хайнц Зетцер, собравший экспонаты музея под одной крышей. А всего их 15 тысяч единиц, и большинство из них хранится в городской ратуше.
— Обрати внимание: у нас самое большое собрание статей, которые оценивают творчество Чехова на Западе. Смотри: в штутгартской газете в 1966 году написали, что “тебе не стоит читать Беккета, если ты уже прочел Чехова”. Даже уже 40 лет назад его считали основоположником нового литературного движения.
— А это кто же? — спрашиваю я, наткнувшись на миниатюрный памятник. — Дзержинский, что ли?..
— Нет, это Чехов, хотя на Железного Феликса правда похож, — смеется Хайнс.
У этого экспоната — особая история. Когда в Баденвейлере задумали установить в парке памятный камень, то на суд общины города представляли разные макеты. Нашелся меценат из Швейцарии, который привез нечто феликсоподобное, но называвшееся почему-то Чеховым. “Нет”, — сказала община и не одобрила пафосный монумент. Таким образом он попал в музей и стал по счету четвертым скульптурным изваянием Чехову (еще есть бюст на горе, памятный камень в парке, “Чайка” на площади рядом с отелем). Это не считая нескольких металлических досок с надписями “здесь жил”. Одним словом, кругом, возможно, Бог, то есть Чехов.
— У Чехова были сложные взаимоотношения с религией, — рассказывает дипломат Александр Орлов. — Несколько лет назад в Париже в букинистическом магазине я нашел книгу Курдюмова, выпущенную в 1934 году. Купил ее, дважды проштудировал. Там есть интересная мысль, весьма убедительно доказанная: внутренний раскол Чехова, его муки, связанные с тем, что, с одной стороны, как медик он был атеист, но с другой — весь его внутренний мир подводил его к мысли о высшей правде и силе. Все-таки у него была любовь к людям христианская, всепрощающая...
А что же неофициальные лица? Вот одна встреча, поразившая меня. Рано утром возле памятника Чехову на горе я встретила одного пожилого господина странного вида. Костюм-тройка от трех разных костюмов, круглые очечки, рядом перевязанная как-то очень уж по-русски стопка книжек Чехова, корзина, из которой торчал меховой волк. Он представился:
— Дядя Ваня.
— Ну, в таком случае я Нина Заречная. А если серьезно, кто вы?
— Я любитель театра, живу в 60 километрах отсюда. Вот пришел к Чехову...
— А волк зачем?
И тогда он надел на руку мехового волка, задрал его морду к Чехову и завыл.
