Войско Дмитрия Донского вышло из ворот Кремля и форсировало Яузу по “живому мосту”. Пешие и конные переправились по связанным бревнам, уложенным на плоты. Лет пятьсот мосты, рубленные до Петра исключительно топором (этот царь внедрил иноземную пилу вместе с табаком), соединяли берега Яузы. От нее полки двинулись вперед — навстречу врагу по Рязанской дороге.
Пять веков спустя, после Куликовской битвы, русская армия по той же Рязанской дороге шла назад, отступая через Москву. В 1812 году пехота, конница и артиллерия, тесня друг друга, переправились по Яузскому каменному мосту.
Навстречу армии спешил из загородного дома главнокомандующий Москвы граф Растопчин. Дальше цитирую кусочек из гениальной прозы Льва Толстого, который на страницах “Войны и мира” представил, что произошло на Яузском мосту, где Кутузов поджидал графа.
“У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по-французски говорить ему что-то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше, и есть одна армия.
— Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что не сдадите Москвы, не давши еще одного сражения: всего бы этого не было! — сказал он…
— Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки”.
Наконец, третье незабываемое событие произошло на Яузском мосту век спустя, 28 февраля 1917 года. Когда весть об отречении Николая II дошла до Москвы, к Красной площади двинулись толпы народа с разных сторон Москвы. С Рогожской заставы шла колонна металлургического завода Гужона. (Ныне — “Серп и молот”. — Л.К.) Люди шагали с красными флагами, пели песни, предвещавшие гражданскую войну:
“Вставай, поднимайся, рабочий народ,
Вставай на борьбу, люд голодный…”
Так свободно дошла колонна до Яузского моста. С горки передние ряды увидели цепь полицейских. Колонна притормозила. Помощник пристава прокричал: “Остановитесь! Ни шагу вперед! Стрелять будем!” А дальше, как пишет историк Петр Сытин, произошло вот что:
“Песня оборвалась. Но толпа зароптала. Из нее первым вышел вперед темноволосый паренек. Раздался выстрел — и он был убит наповал. Возмущенная толпа прорвала цепь городовых и сбросила помощника пристава в реку. Убит был 19-летний рабочий завода Гужона Илларион Тихонович Астахов”.
Не уточняет он, живым или мертвым рухнул с моста на лед Яузы несчастный помощник пристава. В тот день у Большого Каменного моста погибли в перестрелке три солдата. Так пролилась ручейком первая кровь Февральской революции, влившаяся год спустя в море крови Октябрьской революции, по которой поплыл корабль Ленина. Капитан и его команда пребывали тогда кто за границей, как Ильич, кто в ссылке, как Сталин.
А в конце зимы 1917 года на подмостках истории шумела массовка. В Москве творилось нечто невероятное. 28 февраля площади перед Кремлем и Большим театром затопили толпы с красными флагами. С алыми бантами красовались студенты и пролетарии, врачи и адвокаты. К вечеру к штатским присоединились военные, солдат строем привели офицеры. И на шинелях пламенели банты.
А если есть еще оплот,
Где мощь тюремная туга,
Рука с рукою — на врага,
В нас воля действия поет,
Вперед душа! И меч вперед!
Так ликовал на страницах газеты “Утро России” Константин Бальмонт, вспомнивший 1905 год, когда он порхал с револьвером на баррикадах и митингах.
На Красной площади демократия устроила военный парад. Вот когда площадь стала действительно красной. Даже князь Пожарский держал в руке красный флаг. Краснобаи произносили речи. Из Спасских ворот вышла колонна духовенства и певчие Синодального хора. Торжественное богослужение и церковное пение славило победу народа над царем. Военный оркестр играл марши. Гробы с телами трех солдат пронесли через всю Москву и с воинскими почестями похоронили на Братском кладбище у Сокола. Эта церемония напомнила мне те государственные похороны, что устроил в августе 1991 года трем погибшим демократам Ельцин, покаявшийся, что не уберег их от смерти. Тогда его команда на глазах изумленного народа разыграла впервые траурное действо по государственно-церковному обряду с участием попа, мулы и раввина со скрипочкой, заставив иудея играть в субботу!
Где и как погребли “темноволосого паренька” в 1917 году — история умалчивает. Советская власть вспомнила о погибшем Илларионе Астахове в пятую годовщину своей победы над буржуазией. Тогда по всей Москве прокатился девятый вал переименований. Яузский мост стал Астаховым, позднее для благозвучия — Астаховским, в этом звании он пребывает поныне.
Власть большевиков утверждалась, круша памятники “царям и их слугам”, внедряя в быт новые праздники, названия улиц. Особенно отличилась тогда по части переименований местная управа на Таганке.
Улица Николо-Ямская, по которой прошла армия Кутузова, названная по церкви Николы на Ямах, стала вдруг Ульяновской. На купеческих домах появилась фамилия Ленина. Псевдонима Тулин удостоилась Воронья улица, соединявшая Андроников монастырь с Рогожской заставой. Дотянулись руки до заставы. Там тогда различали две площади — Рогожско-Сенную площадь и Рогожской заставы. Им обеим присвоили имя Ильича. Таким образом, фамилии, псевдониму и отчеству товарища Ленина нашлось место в топонимике города.
На плане Москвы 1925 года я насчитал девять улиц, слобод и площадей с именем Ленина. Такого преклонения, какое допустил при жизни вождь мирового пролетариата, российские императоры своим подданным не позволяли. Культ Ленина по кирпичику коммунисты начали класть, когда он пребывал в полном здравии и твердой памяти.
Не избежали красной заразы многие улицы за Яузой. Таганская улица превратилась в Интернациональную в честь III Интернационала, блока партий, который рвался захватить власть во всем мире. Верхняя Болвановка и Нижняя Болвановка стали Радищевскими. Автора “Путешествия из Петербурга в Москву” Екатерина II сочла после ужасов революции во Франции бунтовщиком похуже Пугачева.
Не оставили в покое и Гончарную улицу, где жили гончары, ее назвали именем Володарского, убитого в Петрограде комиссара. Погибших большевиков заносили в святцы красного календаря и поминали в названиях улиц, фабрик, заводов. Так, Андроньевской площади и Нагорному переулку присвоили имя Прямикова. Этот, как пишут, “молотобоец” во главе отряда брал мосты и Кремль. Погиб от пули уголовника.
До сих пор площадь Покровской заставы именуют Абельмановской. Почему? Большевик Абельман попал под пули у заставы, когда социалисты-революционеры с матросами пытались произвести Июльскую революцию 1918 года.
На давнем плане Таганки я неожиданно увидел Бухаринскую улицу! Николай Иванович Бухарин слыл “любимцем партии”, главным идеологом партии и соратником Сталина. Этого было достаточно, чтобы Золоторожская улица удостоилась его имени. Так она называлась по ручью Золотой Рожок. На Яузе в устье ручья монах Андроник основал монастырь. Золотой Рожок напоминал святым отцам о бухте Золотой Рог “второго Рима”. По Бухаринской ходил трамвай, делая остановки у Школьной и Библиотечной улиц, бывших Первой и Второй Рогожских. Кондукторы, почтальоны, милиционеры, домоуправы — все невольно набрасывали на мозги обывателей густую сеть, сплетенную идеологами партии. Когда Бухарина Сталин казнил, появилась в 1937 году вместо Бухаринской Волочаевская улица. Тогда по радио часто звучала песня “По долинам и по взгорьям” с такими словами:
И останутся как сказка,
Как манящие огни,
Штурмовые ночи Спасска,
Волочаевские дни.
Где Таганка, а где Волочаевка? Держатся за Яузой волчьей хваткой Большой и Малый Коммунистический переулки, шоссе Энтузиастов. “Бывшее Владимирское шоссе названо в память революционеров-энтузиастов, осужденных царским правительством на каторгу и направлявшихся по этому тракту в Сибирь”. Это цитата из справочника улиц Москвы. Что сказать? На одного политического заключенного приходилась на этапе масса грабителей, разбойников и убийц. Какие они энтузиасты?
За Яузой в пределах Садового кольца вернули почти все старинные названия. Снова в ходу Николо-Ямская, Гончарная, Таганская. За Садовым кольцом искоренили только память о Ленине. А все, как было при Сталине, на фасадах домов красуется.
Ну а теперь о том, что хорошего в устье Яузы. Где еще в Москве столько набережных, мостов, эстакад, как здесь? Купола и шпили со всех сторон. Зеленый сквер с обелиском. Газоны и цветы. Простор. Широта. Идешь по пустому тротуару. Все за рулем, в машинах, шелестящих шинами по асфальту. Одни мчатся вдоль берегов. Другие летят в гору по трем улицам.
Над всем главенствует белокаменная башня — чудо на стрелке. Все ее видели, но мало что о ней знают. Не нашлось в Москве Артура Хейли, чтобы описать дом 1 дробь 15 по Котельнической набережной на 800 квартир.
Кому Москва обязана высотными домами, без которых сегодня невозможно ее представить? В официозной книге “Сталинские премии в архитектуре”, подписанной к печати в 1952 году, дается такой ответ:
“В 1947 году — в год восьмисотлетнего юбилея Москвы, по предложению товарища Сталина было принято постановление правительства о сооружении в столице восьми высотных зданий. В них воплощаются в зримых образах мысли о ее великом коммунистическом будущем”.
Высотные дома Москвы были “стройками коммунизма”, как колоссальные гидростанции на Волге. Описывая эти дома, цитировали Владимира Маяковского, больше всех поэтов мечтавшего о грядущем коммунизме:
Такую страну сравнивать не с чем —
Где еще мыслимы подобные вещи?!
И думаю я обо всем, как о чуде.
Такое настало, а что еще будет?
Тогда, в 1947 году, многим казалось, что именно “такое настало”. Истории советской архитектуры в лицах нет. Мемуары Сталин и его зодчие не оставили. Идея высотных зданий носилась в воздухе. Стоять в гордом одиночестве в центре Москвы высотой в полкилометра Дворцу Советов со статуей Ленина — было нельзя. Сил, чтобы продолжить прерванное войной сооружение этого колоссального здания, — не хватало. Взялись за более реальное дело — высотные дома.
По косвенным данным можно судить: Сталин при встречах с архитекторами дал главную установку, чтобы высотные дома никоим образом не напоминали американские небоскребы, символы мирового империализма. Тогда СССР начал с США яростную “холодную войну”. Изменились к тому времени и вкусы вождя. До войны архитекторы под его напором вдохновлялись классическим наследием Европы, архитектурой Древних Афин и Рима. После победы над Германией и ее союзниками, фактически над всей Европой, архитекторы в Москве, словно сговорившись, переориентировались на образы Московского Кремля, храмы Древней Руси. Чем это объяснить?
На Красной площади 7 ноября 1941 года Сталин призвал армию и народ вдохновляться “образами великих предков”. А значит, и архитектурой предков.
Образцом для подражания служила, с одной стороны, ступенчатая башня Дворца Советов, успевшая до ее завершения стать символом советской Москвы. По фасадам всех высотных зданий тянутся пилястры, плоские вертикальные выступы, как у Дворца Советов. Это с одной стороны. С другой стороны — все высотные дома венчают шатры и шпили, как у башен Кремля времен Алексея Михайловича. И над всеми, за исключением одного, подняты звезды.
А чтобы сталинская Москва, как во времена Дмитрия Донского и в песнях, выглядела белокаменной, все фасады облицевали белой керамической плиткой. Архитекторам была дана установка — создать в квартирах максимум комфорта, для чего использовать новейшую инженерию, скоростные лифты, мусоропроводы, средства связи и так далее. Несомненно, без санкции вождя нормативы, требующие максимальных затрат, в разоренной войной стране применить было бы невозможно.
Главным архитектором Москвы служил в те годы преуспевавший в строительстве на земле и под землей Дмитрий Николаевич Чечулин. До войны он стал известен многоэтажными домами на Можайском шоссе и Большой Калужской улице, станциями “Киевская” и “Комсомольская”. Даже во время Отечественной войны этот любимец инстанций не прекращал заниматься гражданской архитектурой. По его проекту в 1943—1945 году на улице Горького надстроили и изменили фасад дворца, созданного для генерал-губернатора Матвеем Казаковым. Все теперь видят на Тверской, 13, где заседает правительство Москвы, красный дом Дмитрия Чечулина, а не Матвея Казакова.
…Когда я впервые, приехав учиться в Москву, подошел к забору, ограждавшему стройку на Котельнической набережной, то неожиданно увидел за оградой бараки. Похожие на тот белый барак, в каком я жил на Урале. Пройти поближе к баракам и к растущему дому оказалось нельзя. Потому что за забором находился самый близкий к Кремлю остров архипелага, открытого Александром Солженицыным. Без заключенных не обошлись и на этой “стройке коммунизма”. Из песни слова не выкинешь.
На этой печальной ноте не хочу закончить рассказ о замечательном доме на стрелке. Поэтому продолжу его в другой раз на страницах “МК”.
