Девять дней назад в каком-то Богом забытом городке на юге Франции, наверняка миниатюрном, красивом и буржуазном, не дожив двух недель до 96-летия, скончался Анри Картье-Брессон. Он так давно стал классиком и так давно не снимал (почти тридцать лет), что большинство даже его поклонников наверняка считало, будто он давно умер. Как уже умерли Лев Толстой, Пабло Пикассо или Альберт Эйнштейн.
Но даже не ожидавшаяся смерть гиганта не стала сенсацией, хотя сотни газет и телеканалов сообщили о ней. Дело в том, что немногие приглашенные на заранее спланированные похороны, его вдова — выдающийся фотомастер Мартина Франк — сделали публичное заявление только через три дня, сразу после завершения печальной церемонии. Утечек до этого не было. И когда мир узнал о потере, для репортеров всех мастей было уже поздно: решающий момент был упущен. Пришлось обойтись без помпы и многих часов левой риторики, обычно очень употребимой по подобным поводам. Аккуратненький человечек в постоянном темном галстуке, отутюженных брюках-дудочках и очках в тонкой металлической оправе не дал никому себя обойти даже после смерти.
Что такое Картье-Брессон для современной репортерской фотографии, за последнюю неделю мог узнать любой, кто хотя бы по диагонали просмотрел один из множества некрологов. Это тот самый случай, когда фраза русского критика Григорьева о поэте Пушкине может быть смело переиначена: “Картье-Брессон — это наше все!”
Наверное, он первым взял в руку маленькую и мобильную фотокамеру “Лейка”, оценив то, что техническая революция создала новую профессию. До начала 30-х лучшим репортером мира считался блистательный светский лев Эрих Соломон. Будучи признанным персонажем немецкого и мирового истеблишмента, он прятал громоздкий фотоаппарат за шторами в гостиных и кабинетах, в собственный шелковый цилиндр, в пышный шлейф платья спутницы, чтобы в нужный момент выхватить его, как револьвер с одним патроном.
Формат “Лейки” открыл новые горизонты. В 32—33-м годах 25-летний Картье-Брессон делает свою первую серию — путешествие по Испании. Страшные и пожилые проститутки, которые могли волновать только очень молодого человека, циркачи, бродяги, дети, толстые отцы семейств и, главное, дворы и улицы, расчерченные на яркие квадраты света и тени, — это первая репортерская работа в современном понимании. До него так никто не снимал, да и снять это без “Лейки” было невозможно. Эта серия, естественно, не стала лучшей. Точнее, не стала лучшей для Картье-Брессона. Для любого другого она была бы вершиной и оправданием собственного существования.
Великий модный фотограф Хорст потом вспоминал, что “Лейка” поначалу была слишком дорогой для огромного большинства фотографов. И HCB (Henri Cartier-Bresson), мальчик из хорошей “колониальной” семьи, сразу получил огромное преимущество — ведь у него были деньги на новое чудо техники.
Хорст отчасти прав. Но следует признать, что сам он всю свою жизнь снимал только в студии. И даже когда в 40-х формат “Лейки” стал общедоступным, в жизни и творчестве Хорста это ничего не изменило.
Однако в забеге 30—40-х Картье-Брессон не стал единоличным чемпионом. Победило целое поколение молодых фотографов, мужчин и женщин, которые в течение нескольких лет создали феномен “визуальной информации”, проще говоря — фотожурнализм. И в тот самый первый момент рождения нового страсть и отвага Капы, бескомпромиссность и удачливость Бурк-Уайт, многочисленные достоинства десятков других фотоэнтузиастов не позволили HCB “победить” в одиночку. Хотя у него от природы было уникальное преимущество, которому могли позавидовать все остальные, — он с самого начала умел сочетать репортаж с уникальным художественным талантом. Собственно, умение остро, незамыленно увидеть обычную уличную сценку, найти новый взгляд, ракурс, подняться до вершины обобщения — это и есть талант Брессона.
И эта природа таланта всегда оказывалась сильнее автора. После смерти его коллеги много вспоминали о левых идеях маэстро, о его интересе к социализму, вспоминали о его борьбе в Сопротивлении, куда он попал с третьей попытки, сбежав из немецкого плена... Но если просто посмотреть его работы, то сразу станет ясно: весь этот социальный пафос для фотографа Картье-Брессона не значил ничего. Один из лучших своих портретов — великого художника Матисса, рисующего с натуры голубей, — HCB сделал летом 44-го года в Венеции. Трудно себе представить подпольщика, “налаживающего фотодокументирование борьбы французских патриотов”, который поехал через границы и заставы снимать интересного ему человека. Зато мы знаем, как писал Матисс своих голубей.
И совершенно не случайно Картье-Брессон не ездил по локальным войнам, не был во Вьетнаме или на Ближнем Востоке, где сложили головы его друзья. Это было не его. Даже “студенческая революция” 1968 года, которую он честно отработал, не принесла ему славы. Зато через год в кафе он подглядел, как пожилая дама смотрит на хиппующую студентку (этот снимок “ФА” публиковал 21 мая). И один этот кадр рассказал о драме поколений и о времени больше, чем даже считающаяся хрестоматийной серия Бруно Барбея, принесшая тому мировую известность.
В левой фотографической среде признаваться в собственной буржуазности не очень-то принято. Стыдно говорить, что красоты развивающихся стран волнуют тебя больше, чем их борьба и социальные беды. HCB наверняка и не признавался. Но из его снимков ясно видно, что гораздо больше его занимали именно красота и композиция. Причем понимаемые весьма традиционно, классически. То есть — буржуазно. И в погоне за этой красотой HCB и сам стал классиком. А после этого его просто грешно и невыгодно было не записать в социальные революционеры. Хотя даже визуально он скорее напоминал аптекаря или бухгалтера, чем легендарного репортера.
В 1947 году вместе с Капой и Шимом, которых знал еще до войны, HCB основал агентство “Магнум”. Самоуправляемое агентство, куда приглашаются работать около 30 лучших фоторепортеров. Каждому приглашенному раз в несколько лет надо доказать право оставаться в “Магнуме”, предоставляя свои работы на суд товарищей и зрителей. Зато участники сохраняют право на негативы и участвуют в прибылях от издательской деятельности. “Магнум” позволил и позволяет счастливчикам чувствовать себя финансово независимыми.
Будучи среди репортеров единственным склонным к теоретизированию, HCB разработал “научную основу” фоторепортажа — идею “решающего момента”. Само название он украл у военачальника XVII века кардинала де Ретца (одного из персонажей трилогии про д’Артаньяна). Воинственный священник говорил: “Нет в мире ничего, что бы не имело своего решающего момента”. Схватить решающий момент — вот единственная задача фотографа.
HCB оставил после себя десятки и сотни “решающих моментов”. В 1952 году он даже выпустил легендарную книгу со 126 иллюстрациями, которую так и назвал — “Решающий момент”. С тех пор он выпустил десятки невероятных книг. Лучшие — это впечатление от путешествий по Европе, Индии, Китаю, США, СССР. Россию — можно сказать уверенно — он снял лучше, чем кто-либо другой. Европу — самую разную — думаю, тоже.
Лично на меня книги HCB произвели такое впечатление, что, когда я впервые оказался на Западе и взял их в руки, то решил, что буду покупать любую из них, где есть хотя бы один новый для меня кадр. Я скупил с десяток томов, пока не понял, что разорюсь. HCB оставил после себя миллионы негативов, и издатели очень любили выпускать их в свет: гарантированные продажи.
Кстати, сам HCB скромно объяснял свои удачи огромным количеством отснятого материала: мол, отснимешь десять пленок — хотя бы один “решающий момент” попадется. Он говорил неправду. Можно отснять все пленки мира и близко не подойти к результату HCB. Просто он был лучше всех. И такого, как он, больше не будет.
