— Я снимаюсь в Горках. Ленинских. Знаете, где это? Приезжайте, — быстро говорит до боли знакомый голос по телефону. “Неужели Ленина играет? — думаю я. — А, с другой стороны, почему нет? Петром I он уже был, так что до вождя мирового пролетариата вполне дорос”.
Однако Николай Караченцов выходит из господского дома навстречу нам в белой рубахе, жилете и в усах, которые ему не идут. Но, слава богу, все-таки он не Ильич. А нашли мы артиста на съемках картины с романтическим названием “Любовь, одна любовь” буквально на одной ноге. Назавтра он улетает на Олимпиаду в Грецию.
Входим с нашим фотографом в желтый дом с белыми колоннами. Навстречу пожилая смотрительница.
— Посетители-то у вас тут есть?
— Бывают, — сначала недоверчиво говорит она. — Но Ленин для нас — он как был, так и остался Ленин. Вот китайцы — те целыми делегациями ходють, не то что наши русские люди.
Мария Матвеевна (так зовут женщину) рассказала, что в доме 13 комнат, и все в них, ну буквально все, осталось как при Ленине.
— Он как заехал сюда, так и велел ничего не трогать. Вот только шторы мы поменяли, но они точь-в-точь повторяют прежние — золотом, между прочим, вручную вышиты.
И пошла куда-то с чайником для заварки, а мы — на второй этаж, где Николай Караченцов играет любовь, одну любовь... Однако никакой любви не видно, потому что вход в ванную комнату, ту самую, где обмывали тело вождя сразу после смерти, перекрыт дикой конструкцией: лестница-стремянка, на ней — черный целлофан.
— Это ночь, — говорит парень в оранжевой майке. И поясняет, что таким образом в кино перекрывают в ночной сцене свет.
— Эротическая, что ли, сцена?
— Эротическая, если вынимание пули из тела считать эротикой...
А из-за черного целлофана доносятся голоса: “Пуля! Куда бросать?” и “Террористическая группа”. Вот тебе и вся любовь.
Вообще, если задуматься, получается полный сюр: здесь Ленин жил и здесь же умер, а тут кино снимается. И не про него, а про графьев, которых он изводил как класс.
Милейшая блондинка Жанна сообщает, что вообще-то снимают последний кадр на сегодня. И Николай Петрович вот-вот выйдет. И он выходит на балкон, пока переставляют свет. Присел. Закурил.
— Вы играете очередного благородного типа — на этот раз графа. А отрицательные роли — олигархов, бандитов — предлагают?
— Вот этот сценарий я выбирал из трех. В двух других уж столько было мерзости, что читать больно и противно. А смотреть и играть даже не хочется. Тем более что экран заполонен такого рода продукцией, и пополнять ее собой мне не хочется.
— А как насчет того, что артист обязан переодеваться? Сколько можно честных и положительных играть?
— Урри в “Электронике” — какой он, на фиг, положительный: детей ворует. Или недавно по телевизору показывали картину по Пикулю “Моонзунд” — там такого гада играю, такую мерзость вредную...
— Просто у вас честные глаза. А эта работа в кино, она какая по счету за лето?
— В театре у меня была большая работа — в “Городе миллионеров”. Это не ввод вместо Армена Джигарханяна, это отдельно. Снялся еще у Саши Муратова в картине “Пишите письма”, снялся в картине “Па”.
Пока говорим, у него постоянно звонит телефон. Прямо как у Ленина во время штурма Зимнего: “Барышня! Смольный!!!” Как раз подходит барышня и всем своим видом показывает, что Николая Петровича ждут-с.
— Ждите здесь, — бросает он на ходу слова и окурок в своевременно подставленный пластиковый стаканчик. — А вы чай держите, — это он уже мне. В общем, звезда всех построил и побежал в ту самую жуткую ванную комнату.
Пока у артиста снимают крупные планы, идем по ленинским местам. За стеклом два костюмчика — оба охотничьи: один на зиму, другой — чтобы по осенним болотам шастать. Сапоги для болот — мечта любого байкера: добротная кожа, пряжки, высота — под задницу, не замочишься. Оказывается, вождь мирового пролетариата был заправский модник. Вот взять хотя бы полушубок. Он из молодого жеребчика, а унты из оленя, и такой красоты — хоть на подиум.
— Это подарок Крупской, — поясняет смотрительница.
— А какой же размер одежды был у Владимира Ильича?
— Размер был 50. Обувь — 39, а сам он был 1,64 см. Скромный был человек, не то что нынешние.
Выходит Петрович. На этот раз у него поверх брюк фартук повязан. Но руки еще не в крови.
— Николай Петрович, скажите честно: вам не кажется, что здесь дух Ленина витает?
— Знаете, у меня были те же ощущения. Вот за ванной, где мы снимаем сейчас, большая комната. Там зеркала занавешены, кровать, на которой он умер, посмертная маска. И... человек 15 из съемочной группы: режиссер, оператор, ассистенты, стоят мониторы... “Мотор! Камера! Начали”. Хлопушка. И это соединение смерти и сегодняшнего кино невероятно. И дико...
— Самая неожиданная для вас роль этого лета?
— Я сам очень бы хотел, чтобы каждая следующая роль для меня была неожиданной. Очень не хочу тиражировать, клишировать себя. И поэтому, скажем, “Город миллионеров” — совершенно неожиданная. В картине Муратова — тоже что-то новое.
— Кого играете?
— Дворника. А сейчас — графа. Вот так и кручусь. Так и мучаюсь.
— А самое неожиданное по жизни — встреча, приключения, открытие...
— Неожиданное было не летом, а зимой, 22 февраля. 23-го — День защитника Отечества. Праздник в Кремле. 22-го в 16.00 должен выйти на сцену президент и поздравить всех с праздником. В 16.07 артист Караченцов с ансамблем Александрова должен спеть: “Полем вдоль берега крутого, мимо хат” (напевает, отбивая такт ладонью об колено. — М.Р.).
Вновь возникает девочка-привидение. Ничего не говорит, может, немая, но всем видом показывает, что, мол, артисту пора. За черную шторку. Артист убегает, оставляя нас на огромном балконе. С него открывается прекрасный вид: липовая аллея справа, желтый флигелек слева и там же убегающая к горизонту деревенька. Наверное, выходил Ильич на балкон, обозревал окрестности и думал: “Вот заживет мой народ...” Не зажил.
Впрочем, историческая неточность: Ильич к тому времени уже не выходил — его супруга Крупская вывозила на плетеной коляске. Хотя, когда его парализовало, рабочие Англии прислали ему электрическую коляску. Вот она стоит на первом этаже: черное изящное мини-авто с двумя большими колесами и двумя рычагами для управления. “Однако Ленин не мог им пользоваться, потому как правая сторона после парализации была неподвижной”, — рассказывает Мария Матвеевна.
— Кровь давайте, — слышится чей-то голос. И “кровь” в стаканчике относят за штору.
— Это еще что, первоначально в сценарии были убитый баран и кишки, — объясняет ассистентка, — но от этого потом отказались.
Как выяснилось, не только от этого, но и от откровенных эротических постельных сцен, хотя фильм, подчеркиваю, о любви, одной любви. Караченцов играет графа Печерского, 60-летнего благородного господина, полюбившего 20-летнюю девушку. Преград на их пути, само собой, великое множество.
Снова появляется Петрович. На сей раз руки у него в крови. Как у графа Дракулы. Даже не может взять сигарету.
— Это я вынимал пулю из ноги, потом буду ее бросать в какую-то там лохань...
— Так что было в 16.07 22 февраля? (Очень своевременный для лета вопросик.)
— По сценарию праздничного концерта я должен был отпеть песню, после чего произнести три четверти убористого пафосного текста, специально написанного: “Склоняем головы перед павшими” и т.д. Но в 18.10 у меня вылет из “Домодедова” в Магадан. Я предупредил об этом организаторов, на что мне сказали: “Коля, не волнуйся, мы все рассчитали. Будет машина со всеми вертушками-мигалками, тебя довезут вовремя, гарантируем”. Хорошо.
На следующий день в 2.30 я уже дома и жду администратора с машиной. Без четверти три звонок: “Машина вышла”. Жду. Без десяти, без пяти, ровно три... Мне никто не звонит. Спускаюсь вниз — никого. Холодно. Двадцать минут четвертого, полчетвертого. Созвонились — выяснили, что первую машину потеряли. Выслали вторую — и обе приехали одновременно без двадцати четыре. “Что случилось?” — “Не знаем, что-то вся Москва перекрыта”. Выезжаем.
И с этого самого момента на ленинском балконе можно ставить камеру, давать “мотор” и снимать кино не с банальным названием про любовь, а “Один день артиста Караченцова, который на государственной службе имел все шансы поседеть”. На балконе в лицах Николай Петрович по кадрам разыгрывает, как машина металась по забитой и перекрытой Москве. А потом вели его ко Дворцу съездов через толпу хористов, плясунов, суворовцев и просто зевак. А время — 15.45. Начало концерта — 16.00.
— Пробиваюсь в костюмерную. Двое сдирают с меня одежду, и гримерша зеленого цвета губкой с размаху наотмашь бьет меня по роже — это она меня так гримирует. Голос диктора Хорошевцева объявляет: “Президент Российской Федерации Владимир Владимирович Путин!” Он начинает говорить. Я бегу на сцену.
Занавес закрыт. Сзади меня — человек 100 ансамбля Александрова, а на сцене массовка: от Александра Невского до Гражданской войны. И все в костюмах. Мне показывают точку, которая будет освещена. Я успеваю встать на нее на словах президента: “Поздравляю вас, дорогие друзья!” И сразу: “Полем вдоль берега крутого...” И я не имею права ни ошибиться, ни промахнуться. А то, что у меня внутри после сумасшедшего забега, никого не волнует.
— Вот вы, Николай Петрович, все в кино снимаетесь. А сами в кино ходите?
— Нет. Хочу посмотреть...
— “Ночной дозор”?
— Нет. Наверное, для самообразования надо — все-таки отечественный блокбастер, но моя душа и симпатии не лежат к этому направлению в кино. Хочу посмотреть “Водителя для Веры”.
— Вопрос на дорогу. То есть на Олимпиаду. За кого будете болеть?
— Конечно, за наших. Я всеяден: у каждого вида спорта есть своя прелесть. Мне интересно смотреть и легкую атлетику, и футбол, и, естественно, теннис, гимнастику — спортивную и художественную. Конечно, все водные виды спорта; интересно, что Попов покажет. И все это надо успеть за четыре дня.
— Не обижайтесь, пожалуйста, но зачем вы соглашаетесь сниматься с усами? Они вам не идут.
— Я верю вашему вкусу бесконечно. Но есть художник-гример, он придумал образ графа Петра Андреевича Печерского. Это вместе с режиссером решалось: бакенбарды будут? Нет? Усы — с бородой, без? Или вообще бритое лицо? Но бритых лиц в то время почти не было. Хотя я же играл Коврова в “Петербургских тайнах” с усами — и ничего. Может, и здесь пройдет.
Опять появился немой укор совести, и Николай Петрович отправился извлекать пулю из ноги Даниила Спиваковского — восходящей звезды нашего кино. А в Грецию Николай Петрович поедет все-таки не один. С ним — дети из Школы искусств имени артиста Караченцова из города Красноармейска. Несколько суток у артиста ушло на то, чтобы пробить их поездку, тем более что дети великолепно работают с ним в концерте.
Что и говорить: благородный господин. Роли злодеев просим не предлагать.
