“С ней тяжело разговаривать”, — предупредили меня в Союзе кинематографистов Латвии. “С Вией, по телефону? — не скрыл удивления режиссер знаменитого “Театра” Ян Стрейч. — Она не станет говорить. Понимаете, возраст. — И через паузу добавил: — Вообще-то попробуйте, желаю удачи”.
У Вии Артмане, легенды латвийского театра и кино, как и у сыгранной ею героини Моэма, отнюдь не простой характер. А судьба — и того хлеще. Как и Джулия Ламберт, лишь на сцене она могла почувствовать себя абсолютно счастливой. Только там она переживала настоящую бурю страстей. Была богата, удачлива, любима. Все не как в реальной жизни.
“Все потратила там, на сцене. А для себя ничего и не осталось”, — говорит она теперь. Знаменитая латвийская актриса, отмечающая сегодня 75-летие, давно уже похоронила своего единственного мужа, некогда популярного актера Артура Димитерса, лишилась квартиры — последние годы она живет в сорока километрах от Риги, театра. Не так давно перенесла два инсульта и инфаркт... Но самое главное: “Я никогда не знала настоящей любви”. Совсем как ее Джулия. Или нет.
— Госпожа Артмане, наверное, нервничаете перед 75-летием? Все-таки юбилей, круглая дата. Вся республика небось шумит.
— Да... честно говоря, не слишком шумит.
— Почему? Если не ошибаюсь, не так давно вас признали лучшей актрисой за всю историю латвийского кино. Ведь верно?
— Ну называли... Но у нас так много хороших актрис. Мне даже как-то неудобно перед ними. Наверное, люди меня запомнили. Но только потому, что я всегда страшно много работала. Я не такая хорошая — просто очень трудолюбивая.
— Это, считаете, ваше главное достоинство?
— Нет-нет, не самое...
— А какое же?
— Меня очень легко растрогать. Я много нервов трачу по пустякам. Часто плачу. Потому что все потратила, а для себя ничего не осталось.
— Что вас может довести до слез?
— Признание.
— Какое признание?
— Признание роли. Знаете, такие роли, как у Достоевского — Настасья Филипповна, или у Горького в “Варварах” — Надежда Монахова. Каждая из этих женщин окутана некой тайной. И когда мне удается разгадать их тайну, а публика это признаёт — вот тогда я могу расплакаться. Но до слез меня может довести и простая человеческая нежность, открытость. Та, которая свойственна как раз русским. Я Россию очень хорошо знаю, довольно часто там бывала. И встречалась больше с простыми людьми — меньше с официозом. Лучшими подругами у меня всегда были ткачихи, поварихи, колхозницы... Вот такие люди меня очень трогают. Своей нежностью, рассказами о своих горестях, радостях. Россия меня саму сделала намного нежнее, чем я была.
— В Латвии, считаете, люди жестче, практичнее?
— У латышей другой характер, не такой открытый. Просто они привыкли к другой манере, всегда как бы прячутся. Но когда наступает момент, пускай редкий, и латыши раскрываются, они становятся очень трогательными людьми.
— Это вы и про себя тоже?
— Меня Россия испортила... (Смеется.) В хорошем смысле. Я стала какой-то... как это по-русски будет... я стала какой-то очень доступной. Первую половину жизни была очень замкнутая, всегда сосредоточенная. Как все актеры, берегла себя для образа, для спектакля. Не расплескивалась. А многим казалось, что я какая-то слишком серьезная, даже злая. На самом деле я молчала потому, что приценивалась к людям. Я очень люблю изучать людей. Ради людей я работала, и людей я изображала. Это мое ремесло... Но Россия меня изменила. И я благодарна ей. Хм... Было бы очень скучно оставаться прежней.
— Вы довольны тем, как сложилась ваша актерская судьба?
— Грех было бы жаловаться.
— Неужели о большем и не помышляли?
— Что бы я ни сделала, всегда можно больше. Больше и лучше. Нет... Пусть идет другая — я желаю ей счастья. Желаю ей превзойти меня.
— Почему же вы так о себе, в прошедшем-то времени? Сыграли всех, кого хотели?
— Нет, какие-то роли остались: задуманные, несыгранные. Не успела по возрасту. Анну Каренину, например. Которую я очень хорошо чувствовала. И до сих пор чувствую. Нет, я не пугаю людей тем, что собираюсь ее сыграть... Знаете, я никогда не говорю про роль: “несыгранная”, говорю: “неиспользованная”. Вы не получили от меня то, что я хотела бы вам раскрыть. То есть потеряли вы, а не я.
— А сейчас кого бы хотели сыграть?
— Ну какую-то женщину моего возраста. Простую. Интересную. Со своими радостями, проблемами. Каких миллион. Но все зависит от автора. Если найдется сценарий, который меня по-настоящему заинтересует, буду играть и в 90 лет. Как-нибудь выкарабкаюсь из дома, доберусь до съемочной площадки и сыграю. Пока своими глазами буду видеть, с какой стороны на меня смотрит камера.
— Судя по тому, что не снимаетесь вы уже давно, все, что предлагают, — неинтересно?
— А мне ничего и не предлагают. Я сейчас, как бы это сказать, делаю паузу...
— Насколько она может затянуться?
— Ну она может продлиться года два. Может быть, два с половиной. (Смеется.) Как у Джулии Ламберт.
— А в вас многое от Джулии? Вы на нее похожи?
— Нет... В каком-то плане — да. Но, вы знаете, я бы сказала: она интереснее меня. Она жила как в сказке, моя жизнь намного суровее. Поэтому у меня нет такой легкости, как у Джулии. Я тяжелее.
— Вы хотели бы пожить ее жизнью?
— Нет. (Это “нет” было куда тверже предыдущего.) Это неинтересно. Я считаю, что Джулия не была великой актрисой. Признанной — да, но не великой. Но свою признанность она использовала на все сто.
— Джулия Ламберт была несчастлива в личной жизни. Вы как-то тоже обмолвились, что никогда не знали любви.
— Ну вообще... Вы знаете, это я вам должна целый трактат произнести. Я очень много и сильно любила на экране и на сцене. А, вы знаете, этот процесс требует большой сосредоточенности. И, самое главное, искренности. Надо было хранить любовь в себе, чтобы использовать ее для создания образа. Честно говоря, я считаю, что виновата — в жизни не позволила себе до конца показать свою нежность. Это так.
— Виноваты перед своим мужем Артуром?
— Не-е... Я не виновата, и он не виноват. Артур тоже был занят другими делами. Красивого семейного счастья у нас не получилось. Такого, знаете, с бантиком. Мы были более вольны... нежели пасторы.
— Слышал, ваш муж был очень жестоким человеком. Таким тираном, деспотом...
— Нет, Артур не был жестоким. Наоборот — нежным. Но он был очень опытным, на 14 лет старше — многое уже истратил до встречи со мной. Он пробовал приспособиться ко мне, и это не всегда получалось. Но он не был ни грубым, ни пошлым — ничего такого. Иначе я не выдержала бы с ним сорок с лишним лет. Нет, это было великое счастье — быть с ним вместе. Артур был очень сильный актер и человек.
— Насколько я знаю, Артур был жутким ревнивцем?
— Ревнивый? Да-а!
— Имел на то причины?
— Нет, никаких поводов я не давала. Но ревнивцы же ревнуют без всякого повода. Он смотрел мои роли, видел, как мои партнеры относятся ко мне, как долго вспоминают, какое оказывают внимание... Думаю, это его задевало. Но в конце концов смирился. Понял, что такова уж его доля. Я ему так и говорила: “Чтобы получить все сполна, надо было жениться на буфетчице, а не на актрисе”.
— Джулию Ламберт окружали молодые фавориты. Что-то подобное могло быть у вас?
— Об этом никогда не думала. (После паузы.) Мне хватило того, что было. Нет, это не мои проблемы. Могу сказать только одно: свою супружескую постель ни с кем, кроме мужа, я не делила.
— Сколько уже нет Артура?
— 18 лет.
— Успели смириться с потерей?
— Я бы не сказала, что это было так легко... Сначала не почувствовала тяжести удара. Но со временем ощутила вокруг себя пустоту. Я постаралась быть сильной, постаралась оторваться, что ли, от этой грусти. Стала еще более самостоятельной, чем прежде. Вот только... у меня очень хорошая память. Все время вспоминаю Артура, да и у нас в семье его никто не забывает. Но так уж было суждено — он сам себя не жалел, не щадил. Мог бы жить еще долго, но сам себе повредил... Что говорить: каждый человек живет, как хочет.
— Что вы имеете в виду, когда говорите: “сам себе повредил”?
— Ну вы хотите, чтобы я вам открыла... Извините, я не хочу называть что. Это довольно грубо, что вы требуете от меня. Это не ваше дело.
— Госпожа Артмане, ни в коем случае не хотел вас обидеть...
— Да-да-да. Ну я вам говорю: повредил. Он жил и веселился так, как ему не надо было. Не щадил ни своего здоровья, ни своего сердца, ни своего театра, ни своего таланта. Ни днем, ни ночью.
— Вы довольны тем, как сложилась судьба ваших детей?
— Ну-у... Да. Да-да, да-да. Это нужно спрашивать у них — довольны ли они. Я довольна.
— Дочка по-прежнему с вами живет?
— Да.
— Старший сын чем сейчас занимается? В свое время он был очень известным в Латвии бардом...
— Почему был, он и сейчас известный...
Поначалу добродушная и многословная, Вия начала отвечать очень коротко и сухо. Чтобы вновь не навлечь на себя гнев актрисы, я не стал расспрашивать ее о судьбе сына. Известно, что Каспар — незаживающая боль Артмане. В свое время его чуть не сгубило болезненное пристрастие к алкоголю. По некоторым данным, сын актрисы — в прошлом популярный в Латвии поэт и музыкант — теперь восстанавливает разрушенные церкви. Работает как художник, каменщик, плотник... Еще одна боль актрисы — жилищная проблема. Когда-то Вия Артмане жила в просторной квартире в самом центре старой Риги. Но в 1993 году в Латвии приняли закон о реституции, согласно которому вся недвижимость, построенная еще до советской власти, возвращалась ее законным владельцам. Новый-старый хозяин дома, где проживала Артмане, заломил такую плату за жилье, что семья актрисы поспешила съехать на свою загородную дачу. Где сейчас и живет.
— Я живу в своей стране, и мне не обидно, — говорит гордая Вия. — Я от нее могу стерпеть все. Если они считают, что так надо, я проживу и так. Как сумею. Напишите, что Артмане переехала за город, потому что там свежий воздух...
Оно и понятно, со звездой “Театра” нужно говорить только о театре.
— Вы собираетесь устроить бенефис по случаю юбилея?
— Какой бенефис — я уже два года не играю в театре.
— В Союзе кинематографистов Латвии мне сказали, что какое-то мероприятие все же будет.
— Нет, это Ян Стрейч, режиссер фильма “Театр”, ставит спектакль. А мы вместе с Эдуардом Паувлсом — моим коллегой, с которым в юности играли “Ромео и Джульетту” (он тоже отмечает 75-летие), будем сидеть и смотреть, как молодежь играет те роли, которые когда-то играли мы. Но это будет только 15 сентября.
— А когда можно ожидать вашего следующего спектакля?
— Трудно сказать. (В голосе Вии вновь ненадолго зазвучали мягкие нотки.) Когда я найду соответствующий материал, может, я еще сыграю, а может быть, и нет. Потому что пока я не чувствую себя хорошо... Я пережила две болезни, очень тяжелые, и не хочу о них говорить и вспоминать. Так что не спрашивайте.
— Я и не спрашиваю...
(Вия как будто не слышит — снова заговорила отрывисто и нервно.)
— Я ушла из театра, потому что почувствовала, что в таком состоянии... когда я так больна... остались очень тяжелые последствия после болезни. И преодолевая их, я чувствую себя некомфортабельно. Перед зрителем должен выходить здоровый артист...
— Только здоровья мы вам и желаем.
— Спасибо-спасибо... (Актриса перевела дыхание.) Вы меня должны простить. Я сейчас немножечко на взводе.
— И вы извините.
