Первый фашист Европы

Почти 60 лет назад был казнен Бенито Муссолини — один из немногих политиков в новейшей европейской истории, неоднозначные деяния которого до сих пор вызывают бурные споры. Одни проклинают Муссолини как ближайшего соратника Гитлера и вдохновителя Второй мировой войны, другие — боготворят как реформатора и патриота своей родины. Во всем мире его ненавидят как человека, придумавшего фашизм (в 1919 году Муссолини создал “Союз борьбы”, который стал родоначальником фашистского движения). А на Апеннинах его уважают за то, что при дуче Италия превратилась из отсталого аграрного придатка Европы в развитое государство.

Раскрыть характер вождя “МК” помог человек, который, без преувеличения, знал Бенито Муссолини лучше всех. Потому что этот человек — его сын Романо, единственный здравствующий поныне ребенок Муссолини. Впрочем, не следует забывать: для Муссолини-младшего “великий вождь” навсегда останется прежде всего отцом. Именно поэтому, наверное, в рассказах 77-летнего Романо фашистский диктатор и сподвижник самого страшного преступника в современной истории человечества предстает чуть ли не ангелом. Но едва ли стоит судить его за это...

Встретиться с синьором Муссолини я договорилась в Форли. Это маленький тихий город в области Эмилия-Романия, где проживало многочисленное семейство дуче. Бывшая родина основоположника фашизма сейчас сплошь “красная” — 99% местных жителей ощущают себя убежденными коммунистами; стены многих местных магазинов, кафе и даже парковые скамейки расписаны знакомыми символами с серпом и молотом. Компартия Италии считает этот регион своим главным идеологическим оплотом, а многие политики-коммунисты, с предшественниками которых так яростно боролся Муссолини, — уроженцы здешней земли. Вот такой исторический парадокс.

Дом семьи Муссолини расположен на окраине, в тихом уютном месте недалеко от церквушки. Жарко. Трещат кузнечики, в тени валяются две очумевшие от духоты собачонки. На скамейке подле дома итальянские старики о чем-то увлеченно болтают. Подхожу.

— Добрый день, я журналистка из Москвы, мы договорились о встрече с синьором Муссолини...

Старики в недоумении замирают, а из дома выкатывается маленький крепкий, коротко стриженный мужчина средних лет. Это синьор Морозини, нынешний владелец дома-музея, а по совместительству, если можно так выразиться, агент Романо Муссолини “по связям с общественностью”. Надо сказать, Морозини в здешних местах — фигура известная, итальянские поборники идей дуче на него и вовсе молятся. Несколько лет назад, когда потомки диктатора едва не продали родовое гнездо под отель по причине банального отсутствия средств на его содержание, на горизонте внезапно образовался он, бывший торговец мехом. И предложил свои услуги. А именно: синьор Морозини приобретет дом, сделает музей и будет оказывать всевозможную финансовую поддержку.

Родственники дуче инициативу меховых дел мастера поддержали. Теперь здесь — музей, который скромно назвали “Дом воспоминаний”, небольшой магазинчик по продаже сувениров с изображением дуче и парк, в котором стоит старый трактор. На нем, уверяют работники музея, супруга Муссолини Ракель пахала поле, потому как была женщиной простой, крепкой крестьянской закваски, и тяжелых работ не боялась.

Протягиваю руку в приветствии.

— У нас здороваются вот так, — тут же обрывает меня Морозини, выкидывая руку в фашистском “салюте”.

— А у нас — так, — по-армейски прикладываю ладонь к голове.

— Ну и молодцы! — смеется Морозини. — Романо скоро будет, а пока Фьоренца покажет тебе дом.

Фьоренца, маленькая пожилая женщина с красивыми голубыми глазами, влюблена в семейство Муссолини. Это видно по тому, с какой нежностью и уважением Фьоренца рассказывает о вожде, его жене и детях.

— На этой кухне синьора Ракель каждый день готовила обеды и ужины. Видите — ничего лишнего, посуда простая. А полы — вы посмотрите на полы! Они очень бедные, никакой роскоши, Муссолини вообще были людьми очень скромными... — последнюю фразу Фьоренца произносит как бы оправдываясь, но ее трудно заподозрить в неискренности. Да и против фактов не попрешь: Бенито не оставил семье ни единой лиры и почти никакого имущества, кроме старой мебели и кучи ношеного тряпья. Не оставил не потому, что отобрали партизаны, а потому, что не нажил.

Останавливаюсь у фотографии, на которой улыбающийся диктатор в белой рубашке едет на мотоцикле вдоль забора.

— Эта фотография сделана рядом, за домом, — говорит Фьоренца. — Видите столб пыли из-под колес? Тогда тут еще не было асфальта, и однажды синьора Ракель сказала мужу: мне надоело каждый день стирать твои пыльные брюки, заасфальтируй ты эту дорогу наконец! И он заасфальтировал, и не только эту, но и остальные!

Вот, оказывается, кому Италия обязана тотальной асфальтизацией!

На втором этаже дома расположены спальни.

— Эта спальня Романо, от тут спит, когда приезжает (на кровати лежит абстрактная картина, а на стенах висят фотографии музыкантов); эта — Анны-Марии (младшая дочь диктатора. — Прим. авт.). Совсем молодой умерла, бедняжка, — лицо моей провожатой накрывает тень искренней печали, — а вот спальня синьоры Ракели: прямо на этой кровати на свет появились Романо и Анна-Мария...

Спальня жены дуче — самое загадочное место дома. Работники музея утверждают, что тут обитает дух. Правда, чей — мужа или жены, — неясно. Покрывало на супружеском ложе постоянно кто-то мнет, хотя туристов сюда водят только под присмотром, и возможности поваляться на кровати дуче у них нет. А в зеркале нет-нет да и проступают явственные очертания лица Муссолини, грозно взирающего на гостей из отражения этого мира...

— Однажды сюда пришел один мальчик, — понижая голос почти шепчет Фьоренца, — вдруг ему стало плохо, он выбежал из этой комнаты и сказал, что видел в зеркале призрака. Мы не поверили, присмотрелись — а там действительно лицо Бенито! Оно, правда, не всегда хорошо проступает, но различить черты можно.

Вглядываюсь в зеркало. Ничего не вижу.

— Ну как же, вот брови, нос, глаза, скулы... Неужели не видишь?!

— Нет.

— А так? — плотнее задергивает шторы.

— И так не вижу.

— Сегодня что-то и впрямь нечетко, — разочарованно вздыхает Фьоренца, — но бывает совсем как на том фото! — и указывает на фотографию диктатора на стене, где он с серьезным видом, сдвинув брови, смотрит куда-то вдаль.

Тут снизу прибегает синьор Морозини:

— Приехал маэстро Романо!

Маэстро — потому что Романо Муссолини достаточно известный в Италии пианист, играет в джаз-банде. Он так же далек от политики, как Северный полюс от Южного. В свободное от музицирования время Романо рисует. Его картинами уставлен весь сувенирный магазин. Выбор сюжетов небогат: карнавальные маски, толстогубые клоуны, Бенито Муссолини на фоне оранжево-синих холмов, на коне, без коня, в каске, без нее, в полный рост, по пояс и так далее. Еще на части картин изображены потрясающей красоты миндалевидные женские глаза.

— Это глаза моей свояченицы, Софии, — поясняет столпившимся вокруг людям сын дуче, — я же в церкви с Марией так и не развелся, поэтому София для меня до сих пор родственница...

София — всемирно известная Софи Лорен, на родной сестре которой, Марии Шиколоне, Романо был непродолжительное время женат. Супруги разошлись, но сохраняют приятельские отношения. Говорят, Романо иногда наведывается в Рим в гости к бывшей супруге, и та вместе со своим новым мужем, богатым персидским врачом, устраивает для бывшего суженого званые приемы.

В браке Романо нажил дочь Алессандру, которая унаследовала страсть деда к политике и стала известным парламентарием. По словам Романо, “она больше Муссолини, чем все мы”.

Одну картину “с глазами” хочет молодая пара. “Сколько?” — интересуется парень. “Спросите там...” — машет Романо в сторону синьора Морозини, стоящего у кассы. “650 евро”, — тут же выдает Морозини. Пара покупает картину, Романо ставит на ней автограф, и молодые люди, удовлетворенные приобретением, уходят. “Я слышал, что он живет продажей картин и редкими гастролями, так как совсем не богат”, — с сильным неаполитанским акцентом говорит какой-то мужчина сбоку.

— А вот журналистка из Москвы, — пытается привлечь внимание Романо супруга главного спонсора дома-музея. Муссолини не слышит, он со всех сторон окружен людьми, пытающимися поговорить с сыном “самого” и потрогать его за нежно-салатовый костюм. Наконец народ рассасывается, и мы остаемся вдвоем. Муссолини смотрит на меня, пытаясь понять, что мне от него нужно.

— А ты откуда?

— Из Москвы.

— А, так это ты? — улыбаясь, протягивает Романо. — Ну садись, доставай свои блокноты, только сразу имей в виду: ничего плохого от меня ты про отца не услышишь! Он был для меня всем. Я тебе вот что скажу: если бы у моего отца не было недостатков, он был бы не таким человечным...

— Мои первые отчетливые воспоминания об отце относятся к глубокому детству. Однажды, мне тогда было 4—5 лет, отец решил поехать искупаться на море, в Риччионе — это недалеко отсюда, — и взял меня с собой. Когда мы добрались до этого курортного местечка, нас со всех сторон окружили люди. Все хотели поговорить с отцом, со всех сторон к нему тянулись руки... Помню, мне стало очень страшно. Я зажмурился, прижался к нему и захныкал: “Папа, что это?” Отец усмехнулся и как-то загадочно сказал: “А ведь лет двадцать назад, Романо, все было совсем по-другому”.

За 20 лет до описываемых Романо событий, в начале второго десятилетия ХХ века, 30-летний Бенито уже успел поработать в школе учителем французского языка и пробует себя в журналистике. На страницах газет он то и дело обличает власть в насилии и классовой дискриминации. Так, в Форли Муссолини поднимает бунт среди крестьян против “наглых эксплуататоров трудящихся”, то есть землевладельцев. Размахивающего дубинкой молодого учителя ловят и упекают за решетку на три месяца. Выйдя на свободу, неугомонный социалист вновь устраивает стихийный митинг против землевладельцев, за что снова попадает в тюрьму. Примерно в это же время будущий диктатор начинает ухаживать за 18-летней Ракелью, дочерью подруги его отца Анны Гуиди, а по сути своей мачехи, которая заменила Алессандро Муссолини жену после смерти матери Бенито, Розы.

“Как только Бенито увидел голубоглазую красавицу Ракель, он ей сразу же сказал: ты будешь матерью моих детей, — с придыханием рассказывала мне в музее Фьоренца, — однако будущий диктатор был против церковного брака, что не устраивало семью его избранницы. Тогда Бенито пришел к матери Ракель, выхватил пистолет и заявил, что если Анна не уступит, он сейчас застрелит сначала ее дочь, а потом и себя. Семья Ракель согласилась...”

— Отец был очень свободным человеком, и в мыслях, и в действиях, — говорит Романо. — Мог, например, спонтанно собраться и уехать в сельскую местность, поговорить с крестьянами, чтобы узнать, как им живется. Он почти всегда ездил один и ничего не боялся. У него даже не было бронированной машины. Мы, его дети, тоже ездили везде без охраны. Я вот думаю: как он не боялся нас так везде отпускать? Мы же были детьми Муссолини, нас могли взять в заложники или еще что похуже...

Беседовать с 77-летним Романо нелегко: он плохо слышит, постоянно переспрашивает, сбивается с рассказа и часто просит: “Говори громче!” Кроме того, Романо много и долго говорит о своем личном отношении к России, поражаясь огромным размерам и дружелюбному, по его мнению, народу. Такие впечатления оставили у сына итальянского диктатора недавние гастроли в Екатеринбурге.

— Мне кажется, теперь я понимаю отца, который всегда относился к России с большим уважением. Никогда, ни разу в жизни я не услышал в нашем доме ни одного плохого слова о вашей стране. Да что там говорить! Знаешь, какая была у него настольная книга? Биография Ленина! С точки зрения идейного врага коммунизма, он порой делал необъяснимые поступки. Так, например, в конце 30-х годов взял и продал СССР два новейших военных истребителя. Я тогда все спрашивал отца: зачем отдаешь наши военные разработки врагам? Но он мне так ничего и не ответил...

Дуче знал в совершенстве четыре иностранных языка — английский, французский, немецкий, испанский, обладал абсолютным музыкальным слухом, прекрасно играл на скрипке и имел первоклассную спортивную подготовку. Хорошо плавал, катался на лыжах, фехтовал, играл в футбол и в теннис.

— Теннису отец каждый день обязательно посвящал по полчаса. С 7 до 7.30 утра он проводил на корте с ракеткой. Он всегда рано вставал и уже к 8 утра ехал на работу. Несмотря на чрезвычайную загруженность и обилие окружавших его молодых красоток, наверняка жаждавших скрасить его досуг, он каждый день ужинал дома, с семьей. Отец любил простую еду, крестьянскую — курицу, картошку, пасту с овощными соусами (паста — различные макаронные изделия. — Прим. авт.), обожал фрукты. Он очень мало пил, на ужин позволял себе пригубить лишь немного вина. Курил? Говорил, что по молодости, но я его с сигаретой не помню...

Будучи сам физически крепким и выносливым, поборник здорового образа жизни Бенито Муссолини, не терпевший слюнтяев и слабаков, мечтал видеть молодое поколении Италии спортивным и здоровым. Во всех школах Италии в те годы каждый день по нескольку часов посвящали физподготовке. Отлынивающих от спорта детей наказывали публично. Одна моя знакомая итальянка, очень активная старушка на восьмом десятке лет по имени Тереза, рассказывала, как однажды она опоздала на ежесубботние занятия по гимнастике. Провинившуюся синьорину поставили перед всем классом на колени на высушенные кукурузные зерна и заставили провести в такой позе пару часов, пока та не разрыдалась от боли!

Тереза прекрасно помнит свои школьные годы, пришедшиеся как раз на время правления дуче. Синьора без единой запинки спела мне гимн юных итальянских фашистов (а ведь сколько лет прошло!) и, выкинув прямую руку в приветствии, прочитала их клятву. За точность воспроизведения не ручаюсь, но звучит она примерно так:

Клянусь! Следовать приказам вождя, клянусь!

Клянусь, сделать все возможное во благо моего отечества и моего народа!

Клянусь, что если в борьбе за наши идеалы потребуется моя кровь, я всегда готов отдать для своей родины. Клянусь!

Ничего не напоминает?..

— Он был буквально помешан на Италии и на всем итальянском. Очень уж хотел повысить в мире мнение об Италии. Отец, к примеру, не болел ни за одну итальянскую футбольную команду, а смотрел матчи только тогда, когда играла Италия и еще кто-нибудь. Если наши выигрывали, он радовался как ребенок...

Именно его идеализация всего итальянского привела к гибели старшего сына Муссолини, Бруно.

— Мне до сих пор больно об этом говорить: мы с Бруно были очень близки, несмотря на 9-летнюю разницу в возрасте. Когда Бруно не стало, ему было всего 23. Мой брат был летчиком. Тогда, в августе 1941-го, он как раз испытывал модель нового боевого самолета (четырехмоторный бомбардировщик “Пьяджо П-108”. — Прим. авт.). Немцы предупреждали отца, что двигатели, разработанные для него, слишком тяжелы, и предлагали заменить их своими, более легкими. Однако отец уперся: на итальянских самолетах будут стоять только итальянские двигатели!

Самолет Бруно Муссолини разбился при посадке именно из-за этих злосчастных двигателей.

Боль потери для железного диктатора была столь чудовищной, что в тот же вечер Муссолини сел за стол и всего за одну ночь написал книгу о сыне, озаглавив ее “Говорю с Бруно”. Пилотный экземпляр этого произведения до сих пор лежит в кабинете дуче. На ней изображен молодой симпатичный летчик в пилотской шапке. Именно таким в жизни и был старший сын Муссолини.

— Писательство и журналистика были его любимыми занятиями (Муссолини долгое время являлся главным редактором итальянских газет “Аванти!” (“Вперед!”) и “Пополо Д’Италия” (“Народ Италии”). — Прим. авт.). Даже когда он уже стал у руля итальянского государства, отец все равно продолжал считать себя журналистом. Все свои мысли и идеи, переложенные на бумагу, он так и подписывал: “Бенито Муссолини, журналист”. Без огромной стопки свежих газет у него не начинался ни один день. Меня поражало, как он читает газеты — берет одну, за минуту просматривает и кидает на пол. Потом следующую. Я не верил, что он успевает что-то прочитать. Однажды решил его проверить. “Пап, — говорю, — а что написано в третьей снизу газете на 5-й странице в верхнем углу слева?” “Там идет речь о кризисе там-то, который произошел потому-то, а теперь они хотят его преодолеть так-то”, — отвечает, не поднимая головы от очередной статьи. Я достал ту газету, нашел страницу, угол и обалдел... Он все пересказал чуть ли не слово в слово!

У него была потрясающая фотографическая память. Он запоминал мельчайшие детали. Однажды горничная, убираясь, поправила на его столе книгу, которая, как ей показалась, неровно лежала. Отец это сразу же заметил и тактично попросил ее никогда больше на его столе ничего не перекладывать и не поправлять. Это касалось и всех нас: он не любил, когда в его личное пространство кто-то влезал и наводил свои порядки. Единственным человеком, которому в доме дозволялось все, была моя младшая сестра Анна Мария. Она с детства была слабенькой, сильно болела (у дочери дуче был полиомиелит. — Прим. авт.). Отец ее очень жалел и всегда терпеливо сносил, когда сестра, играя, разбрасывала по кабинету его бумаги, а ведь там были и важные государственные документы... Он молчал и тогда, когда сестра кашляла, хотя кашель, лай собак — это его ужасно раздражало. А еще он терпеть не мог, когда кто-нибудь рядом насвистывал. У нас в доме на свист было наложено табу.

Вообще, он был прекрасным отцом — добрым, нежным... Детей он не то чтобы ни разу не ударил — я, например, за всю жизнь не получил от него ни одного подзатыльника! От матери же нам, напротив, доставалось, да еще как!

Несмотря на противоречивое отношение к дуче и его политике, нельзя не признать, что Муссолини сделал для своей страны много полезного. Любой итальянец расскажет вам, что именно благодаря ему в Италии были впервые приняты декреты, по которым начали выплачивать пособия по беременности и материнству, безработице, инвалидности и старости, появились медицинские страховки и материальная поддержка многодетным семьям. Он затеял массовое строительство автомобильных и железных дорог, а рабочую неделю сократил с 60 до 40 часов.

Наделенный от природы удивительной харизмой, которая, по свидетельствам современников, буквально завораживала людей, Бенито Муссолини обладал еще одним редким для современного политика качеством: он не был вором.

— В каждом итальянском городе, куда бы отец ни приезжал, ему пытались дарить роскошные виллы. Он не принял ни одну — все оставлял местным властям. Моя мать везде и всегда расплачивалась полностью и никогда не пользовалась своим привилегированным статусом. Деньги отец ни во что не ставил и не понимал их значения. Иногда просил меня: “Романо, покажи мне, какие сейчас у нас монетки в ходу”. Я доставал их карманов лиры и рассказывал отцу про каждую монетку и что на нее можно купить, а он внимательно слушал... Как-то я спросил у него: “Пап, а почему мы не богатые? Мы же можем иметь столько денег, сколько захотим, правда?” — “Деньги не главное, когда есть идея”, — ответил отец.

Он, как бы это сказать, был большим энтузиастом. Отец был искренне убежден, что любую ошибку можно исправить, а в любой, даже, казалось бы, безвыходной ситуации можно сторговаться. К примеру, отец был категорически против депортации евреев из Италии, но под давлением Гитлера был вынужден принять некоторые антисемитские декреты. Они, однако, носили чисто формальный характер, а мы, его дети, продолжали дружить с еврейскими ровесниками — отец об этом знал и никак этой дружбе не противился.

— Внезапное нападение Гитлера на СССР для отца было как гром среди ясного неба. Я совершенно точно знаю, что он не был о нем заранее осведомлен и не рассматривал вариант подобного развития событий. Тогда он целый день ходил мрачнее тучи, а нам сказал: “Зря он (Гитлер. — Прим. авт.) это затеял. Они заткнули шведов, вышвырнули Наполеона... Убежать будет сложно...” Он понимал: Италии так или иначе придется вступать в войну, но до конца надеялся, что Сталин с Гитлером все же попытаются заключить мирный договор...

Романо не кривит душой. Исторический факт: нападение Германии на СССР застало Муссолини врасплох. Сначала, по свидетельству современников, дуче не знал что предпринять. Как человек образованный и хорошо знавший историю, он предполагал, чем для Италии может обернуться участие в этой войне, и знал, что отправить итальянских солдат воевать с русскими — значит послать их на смерть. Однако, верный своему стремлению и далее вести борьбу с коммунизмом, все же решился пойти с Гитлером заодно.

Итальянцы умирали на войне не от пуль, а от голода и морозов.

Известный римский нотариус (по этическим соображениям не называю его имя), попавший на передовую 18-летним мальчишкой, рассказывал мне: “Нас забросили на эту войну в картонных — да, да! — ботинках. От сырости они через неделю развалились, и батальоны остались на морозе в прямом смысле слова босиком. У нас не хватало на всех оружия, нечего было есть... Мы ненавидели немцев, понимая, что они относятся к нам как людям второго сорта. Да и воевать-то никто из итальянцев толком не хотел, мысли о дезертирстве буквально витали в воздухе. Многие вместо того, чтобы воевать, заводили романы с местными дивчинами, да и я тоже, чего греха таить... Это было намного приятней, чем сидеть в окопах и мерзнуть. Девушки, кстати, были совсем не против... В тех селах, где стояли итальянские части, войны как будто и не было: кругом кипели сплошные любовные страсти. Ну какие из нас были вояки?”

Этой войны, отбросившей Италию назад и погубившей так много молодых жизней, итальянцы Муссолини не простили. Незадолго до Победы при попытке сбежать из страны Бенито Муссолини вместе с любовницей Клареттой Петтачи был схвачен и расстрелян партизанами на озере Комо, что на севере Италии. До спасительной Швейцарии дуче оставалось каких-то пять километров...

Тела Бенито, Кларетты и еще шестерых человек из его окружения были отвезены в Милан и подвешены за ноги на перекрытиях бензоколонки на площади Лорето, где собирались местные проститутки самого низшего пошиба.

— Я ни разу не был на этой пьяцца Лорето, — морщась, произносит Романо. Видно, что говорить об этом ему тяжело, голос маэстро предательски дрожит. — Я всегда объезжаю это место как можно дальше... это такой позор, до сих пор не могу с ним смириться.

Я стою напротив черной железной калитки дома №14 по улице 24 мая небольшой деревушки под названием Медзагра. Эдакое милейшее местечко, с очень симпатичными виллами, дивной красоты природой и чудесным видом на озеро Комо. Здесь ощущаешь себя в сладком зефирном облаке европейского спокойствия и благополучия. Даже не верится, что некогда на этом месте нашел свою смерть один из самых влиятельных и неоднозначных политиков ХХ века. В стену рядом с калиткой, ставшей свидетельницей конца эпохи Муссолини, вмонтирован крест, на котором высечена надпись: “Бенито Муссолини, 28 апреля 1945 года”.

Достаю фотоаппарат. Пока копаюсь с пленкой, буквально из-под земли вырастает какой-то чистенький итальянский дедуля и заинтересованно останавливается: чужих людей тут увидишь нечасто.

Выяснив, кто я и зачем сюда пожаловала, старичок сразу оживляется. “Я сам родом из Варезе (довольно крупный город в Ломбардии. — Прим. авт.), помню, что в 20-е годы добраться от нас до Милана считалось подвигом, а многие мои земляки за всю жизнь там так ни разу и не побывали. А Муссолини построил железную дорогу, полчаса — и ты на месте...

Зря они с ним так, конечно, хотя его смерть многим выгодна была. Политики-то ведь европейские с ним до этого ручкались, Черчилль вон хвалебными письмами дуче заваливал. Как бы потом лидеры союзников объясняли свое восторженное отношение к Муссолини?”

Помолчав, старик добавляет: “Эх, если бы не эта война... Ну зачем он в нее ввязался?”

“Все в Государстве, ничего против Государства, ничего вне Государства”, — так Бенито Муссолини выразил суть созданного им в Италии фашистского режима. Свое государство Муссолини назвал тоталитарным, но оно таковым не являлось. И в этом разрыве между непомерными амбициями и суровой реальностью — весь дуче.

Говорят, что в пору своей социалистической молодости, во время эмигрантских скитаний по Европе Бенито Муссолини встречался с Лениным. Было время, когда на политических собраниях будущий дуче громил ненавистную буржуазию, церковников и вовсю богохульствовал. И будто подменили человека: “Социализм — это жульничество, комедия, фантом, вымогательство!” Что не помешало ему впоследствии возглавить Итальянскую Социальную Республику (более известную как Республику Сало).

Несмотря на то что слово “фашио” (фасции — пучки) употреблялось и ранее, именно благодаря Муссолини лексикон человечества обогатился новым словом “фашизм” — происходит оно от созданных им отрядов “фаши ди комбаттименто”. Символом фашистской партии стал ликторский топорик, обвязанный пучком прутьев.

“Говорили о свободе. Но что такое свобода? Итальянский народ не требовал от меня до сих пор никакой свободы!” — ораторствовал, выпячивая нижнюю челюсть, Муссолини в парламенте в 1923 году. Здесь дуче оказался последователен: свободы в Италии с каждым годом становилось все меньше. Оппозиция — слабенькая — пока была, но неугодных политиков избивали, насильно поили касторкой (эту меру практиковали даже против подписчиков оппозиционных газет), похищали и убивали. Самым громким стало похищение депутата-социалиста Маттеоти в 1924-м. А после очередного покушения на дуче были запрещены все партии — кроме фашистской. Правда, это случилось через четыре года после прихода Муссолини к власти. Тоталитарного режима, как в нацистской Германии или сталинском СССР, однако у дуче не получилось — во главе государства оставался король, мощную роль продолжала играть католическая церковь. Может быть, Муссолини и сумел бы надолго внедрить в Италии “новый порядок” (про дуче говорили: “Он сделал так, чтобы в Италии поезда приходили вовремя”), но его подвела внешняя политика.

“Наша раса обнаруживает ныне столько физической мощи, что ее право на распространение по всему миру так же неоспоримо, как право бурных потоков вливаться в море”, — писала еще в 1927 году фашистская газета “Имперо”. Муссолини хотел новых колоний и новых войн. Далеко идущие планы Муссолини предполагали превращение Средиземного моря в mare nostrum (наше море). Военные авантюры следовали одна за другой: война в Абиссинии, участие в испанской гражданской войне. Но самой большой ошибкой было вовлечение Италии во Вторую мировую войну. Союз с Гитлером стал концом для власти Муссолини — и для самой его жизни.