Она видела в окно, как толпа подростков окружила ее мать. Слышала крики и смех, но не могла разобрать отдельных слов. Видела, как мать ударили — один раз, затем еще.
— Мама!
Она плохо помнит, что было потом. Как выскочила во двор, как врезалась в толпу, как сама получала удары, как выхватила нож...
Зоя Муравьева из Саратова — одна из жертв своего родного государства. Долгие годы оно не желало помочь ей. А когда стало совсем плохо, государство раздавило Зою, как вредное насекомое.
Отношения с одноклассниками у Зои не сложились с того самого дня, как в далеком первом классе у одной из девочек из пенала пропали деньги — 1 рубль 80 копеек. Подозрение пало на Зою. Позже выяснилось, что кражу совершил другой ученик, мальчик. Он купил пирожок в школьном буфете и угостил Зою, которая понятия не имела о том, откуда у него деньги.
Но это было потом, а сначала 7-летнюю девочку стыдили перед всей школой. Клеймо “воровка” приклеилось прочно и сохранилось даже после того, как стал известен истинный виновник случившегося. Короче, “ложки-то нашли, но осадок остался”. Учеба в школе стала для Зои наказанием. В том же году за плохую успеваемость ее перевели в коррекционный класс.
В этом классе вместе с ней училась Марина Донина (фамилия изменена. — И.Ф.) из семьи с 11 детьми, сыгравшая роковую роль в Зоиной судьбе. Девочки стали этакими подругами-соперницами, у которых периоды пламенной дружбы чередуются с периодами не менее горячей взаимной ненависти.
Марина постоянно ходила в окружении своей компании, значительную часть которой составляли ее братья и сестры. “Компания” — сладостное слово для подросткового уха! Зое очень хотелось стать для них “своей”. Марина воспользовалась этим — потребовала от Зои регулярных денежных взносов. Зоя, побаиваясь “крутой” подруги, выпрашивала деньги у мамы. Но, узнав, на что идут деньги, мама перестала спонсировать дочь.
Лишение привычных благ всегда воспринимается как несправедливость. Компания Дониных стала преследовать Зою. Ее подстерегали возле дома, избивали, рвали на ней одежду, дважды вышибали дверь в квартиру — Зоиной маме пришлось поставить металлическую.
О маме следует сказать отдельно. Ираида Яковлевна одна вырастила сына и дочь (когда случилась беда, сын служил в Чечне). Вкалывала крановщицей в речном порту, старалась, чтобы дети не чувствовали себя ущербными.
У Зои с мамой очень теплые отношения. Мама старается поддерживать дочку. Только что она может одна…
— Мне Донины встречу назначили возле детского сада, — сказала Зоя Ираиде Яковлевне в тот день, 25 февраля 2001 года. — Но я не пойду к ним. Зайду к Любе, посижу у нее…
— Может, лучше дома останешься, сейчас ужинать будем, — отговаривала ее мать.
— Нет, Любка ждет меня, я ненадолго.
“Ушла она к подружке, я рыбу чищу к ужину, а у самой на душе неспокойно, — рассказывает Ираида Яковлевна. — Кто знает, что у них на уме? Минут через 15 оделась и пошла к участковому. Так и так, говорю, надо разогнать эту компанию, а то опять поймают, изобьют! Он мне в ответ: не могу сейчас, занят! А я уж который раз к нему обращалась, и ни разу он ничего не сделал…”
Этот участковый потом даже не пришел в суд, не подтвердил: да, проблемы были давно, да, девочку травили, не давали спокойно жить. Не милицейское это дело — встревать в детские разборки…
Возле подъезда Ираида Яковлевна увидела знакомую компанию.
— Че, дома ее нет? Где она? Надо найти! — горячились подростки. Догадаться, что Зоя может быть у Любки, лучшей подруги, было несложно. Туда и направилась толпа. Следом побежала мать.
Люба не открыла им дверь, сказала, что Зои у нее нет. Но Зоя там была. Она стояла у окна и видела, как к разгоряченной толпе подошла мама.
— Не ждите ее, она к вам не придет! — попыталась та урезонить подростков. В ответ послышалась грязная ругань и насмешки. Одна из девчонок, Ольга Ч., выступила вперед, кривляясь и хамя.
— Это ты здесь такая смелая, а вот я посмотрю на тебя в кабинете участкового! — несмотря ни на что, святая вера в участкового прочно сидела в сознании матери. Она развернулась, чтобы снова отправиться за помощью к стражу порядка. И тут Ольга ударила ее ногой в спину. Кое-кто из ребят последовал ее примеру. Зоя смотрела из окна второго этажа.
“Как раз Масленица была, они все выпивши. Я заспешила прочь и тут слышу крик: “Мама!” Сначала подумала, что дочь из окна мне кричит. Обернулась: а она уже из подъезда выскочила, и вся эта толпа на нее накинулась. Окружили, начали пинать со всех сторон… Раньше она никогда не брала с собой ножа. А тут, видно, перепугалась очень, вот и взяла…”
Ольга Ч. ударила Зою, та замахнулась на нее ножом. Ольга увернулась, нож пролетел мимо и вонзился в спину Ирины Дониной, сестры Марины… Нож задел аорту. Ирина умерла.
На следствии и суде все участники трагедии подтвердили, что дело было именно так. Включая Ольгу Ч. и врача, которому сама Ирина, еще находясь в сознании, рассказала, что Зоя попала в нее ножом случайно.
Приговором Заводского районного суда Саратова Зоя Муравьева признана виновной в убийстве по неосторожности и осуждена по статье 109 к двум годам лишения свободы. Несколько месяцев она провела в следственном изоляторе Саратова. В Новооскольскую колонию она пришла этапом 7 сентября 2001 года. И только здесь сотрудники обнаружили грубейшую судебную ошибку. По закону девочку не имели права судить за неосторожное убийство, ибо уголовная ответственность по этой статье наступает только с 16-летнего возраста. Зое же тогда было всего 14…
Фемида оказалась слепой и непрофессиональной. Что делать в таком случае?
Если вы скажете, что девочку следовало отпустить на свободу, — значит, вы не умеете мыслить по-государственному. Потому что это означает признать вину судьи, прокурора. Они — люди государственные, то есть свои. Свои должны стоять за своих горой. А кто такая Зоя Муравьева? Да никто. Безликий рабочий материал.
Ее дело отправляется на дополнительное расследование. 14 ноября 2001 года Зоя возвращается этапом в Саратовский СИЗО. А 26 марта 2002 года Заводской районный суд выносит новый приговор: Муравьева признается виновной уже в умышленном убийстве (ст. 105) Ирины Дониной. Никаких новых фактов в деле не появилось. Почему изменилась статья? Да все очень просто: уголовная ответственность за умышленное убийство наступает уже с 14 лет. Таким образом, получается, что девочка осуждена справедливо. Только недостаточно строго: теперь она приговорена к шести годам.
Это называется “перебить статью”. Распространенная практика прикрытия судебных ошибок. И не важно, что Европейская конвенция по правам человека гласит: “Никто не должен быть вторично судим или наказан в уголовном порядке за преступление, за которое он уже был осужден в соответствии с законом”.
14 июня 2002 года Зоя Муравьева этапом вернулась в Новооскольскую колонию. Мама ездила ее навещать каждые три месяца. А в июне этого года Зою перевели на “взрослую” зону — как достигшую совершеннолетия. Ее новый срок закончится только в марте 2007 года.
Саратовский областной суд решение Заводского районного суда оставил в силе. Сейчас на очереди обжалование в Верховном суде. Между тем время в тюрьме идет совсем иначе, чем на воле.
Способна ли колония исправить провинившегося подростка? Валерий Абрамкин, руководитель Общественного центра по реформе уголовного правосудия, в своем диссидентском прошлом проведший в тюрьме не один год, убежден, что колония является фабрикой по производству закоренелых бандитов.
— Самым тяжелым периодом в тюрьме становятся первые недели. А спустя какое-то время человек перестает бояться заключения и начинает бояться свободы. Этот срок для подростка составляет 1,5-2 года. У нас же средний срок для несовершеннолетних — 4,5 года.
— Чем страшна колония?
— Мир малолетки — это мир жестокости и насилия. Таких издевательств и истязаний, какие творятся там, не встретишь на “взрослой” зоне. Это объясняется психологическими особенностями возраста, замкнутостью в однородной по полу и возрасту группе. Из мест лишения свободы наши дети выходят нравственными и физическими калеками. С переломанными ребрами, отбитыми почками, туберкулезом, сексуальными извращениями и изломанной психикой. Они превращаются в людей, неспособных жить на воле. Последствия такого “исправления” гораздо опаснее собственной преступности.
— Но колонии посещает немало людей “со стороны” — родители, благотворители, журналисты. И кажется, что жизнь там хоть и невеселая, однако вполне сносная.
— Внутренний мир малолетки очень закрыт. Действительно, со стороны все может выглядеть вполне благопристойно. Никто не жалуется на насилие, на все вопросы отвечают однозначно: все хорошо, все довольны. Им нельзя жаловаться. Иначе будет еще хуже. Потому что “сдать и мента западло”. Такова этика малолетки, а самое страшное в колонии — нарушить тюремные правила.
Помимо “опущенных” — самой низшей, безнадежной касты — издевательствам подвергаются и другие группы, находящиеся на низших ступенях неформальной иерархии. Однако непрерывное чувство страха и опасности преследует не только тех, кого бьют, но и тех, кто бьет. Потому что свой статус они всегда могут потерять.
— Что это за иерархия?
— С некоторыми вариациями, в каждой колонии есть так называемые борзые, блатные, пацаны, шестерки. Принадлежность к тому или иному клану определяется в основном характером, умением за себя постоять, но так получается, что “верхушку” лестницы занимают осужденные за наиболее тяжкие преступления. Имеется привилегированная группа “активистов” — их назначает администрация из наиболее авторитетных осужденных. Активисты пользуются огромной властью над остальными. Эта система необходима администрации для поддержания порядка — как дедовщина в армии.
Из рассказов бывших малолетних заключенных.
“Самыми жалкими являются обиженные, или опущенные, — их в колонии около трети. Такими чаще становятся слабохарактерные, хилые ребята, психически нездоровые. Например, у нас был Кедров, всегда грязный, очень худой, он всем стирал вещи. Он почти никогда не видел передач с воли — их забирали “борзые” и “активисты”. Избивали его ежедневно, иногда табуреткой по голове. Этого Кедрова насиловали не реже 3 раз в неделю, иногда он плакал, просил оставить его в покое, но просьбы опущенного никого не колышут. Опущенных в основном насилуют ночью в отделении, или в туалете, или в бане…”
“Когда я зашел в камеру, пацан, который смотрел за камерой, сказал: “Сейчас мы тебе будем задавать загадки, если ты не отвечаешь на них, то мы тебя будем бить кружкой куда захотим”. Мне задали 10 загадок, три я угадал, а за семь они разбили мне голову, и грудь пять дней была синей. Еще ставили к стенке, и ты не должен двигаться. Они тебя все бьют, а тебе шевелиться нельзя…”
“В следственном изоляторе девочки все вместе делали наколки, и у одной, у Маши, она получилась лучше всех — сбоку живота. А девочки потом посчитали, что она этой наколки недостойна. И они плавили пакеты, выжигали у нее это место. Насиловали ее пузырьками от шампуня, заставляли есть свои испражнения. Она для них для всех в качестве обслуживающего персонала была. Под конец дошли до того, что хотели изнасиловать ее разогретым кипятильником. Раскалили его докрасна, но в это время дежурная вошла. И Машу перевели в другую камеру — к нам. У нее ожог от пакета очень глубокий был. Сантиметра два глубиной…”
А вот еще одна история, которую рассказал мне Андрей Бабушкин, председатель общественного Комитета за гражданские права:
“В одной из колоний (не хочу называть ее) я встретил тощего, забитого мальчишку, у которого на предварительном следствии были отбиты почки, в результате — жуткий энурез. Избивали его ежедневно. Он бросился ко мне: “Помогите, я здесь не выживу!” Я пошел к начальнику колонии: так и так, давайте условно-досрочное! Тот возмутился: какое может быть условно-досрочное, у него неопрятный внешний вид! А какой бы был внешний вид у этого начальника, если бы он ссался каждую ночь! Так и не удалось ничего добиться. А через год, за месяц до освобождения, его задушили в каптерке. Я потом переписывался с убийцей. Он оправдывался: был вынужден, велел ему убраться в каптерке, а он отказался, нагрубил. Нельзя прощать опущенного, иначе самого опустят…
— Да, я виноват, но мне дали целых десять лет! Разве я совершил такой уж тяжелый проступок? — возмущался этот парень”.
И правда, разве убийство — такой уж тяжелый проступок? Это к вопросу о жизненных ценностях, формируемых малолеткой.
Сегодня за решеткой — в колониях и следственных изоляторах — находятся около 20 тысяч несовершеннолетних правонарушителей. Подавляющее большинство — за кражи. Что толкает на кражу? Чаще всего банальный голод. Папы нет, мама пьет, дома шаром покати. Хотя есть и другие примеры. Дима Н. получил 2,5 года за угон велосипеда, сейчас сидит в Майкопской колонии. В следственном изоляторе Екатеринбурга уже полгода находится Саша П., обвиняемый в краже мобильного телефона. Известно и дело Бори Братчикова, отсидевшего 2,5 года за то, что украл из зоомагазина хомячка — хотел сделать себе подарок ко дню рождения. Подобных случаев множество…
— Неужели среди малолетних заключенных нет настоящих злодеев? — спросила я члена Комиссии по правам человека при Президенте России Олега Зыкова.
— Есть, но они такими не рождаются — мизерный процент генетических уродов не в счет. Преступником ребенок становится постепенно, и мы, общество, сами воспитываем этого преступника. Схема известная: сначала игнорируем неблагополучные семьи, проблемы трудных детей. Потом, когда подросток совершает мелкое правонарушение, даем ему условный срок. И что? В жизни, в психологии ребенка от этого ничего не меняется. Это воспринимается однозначно — как безнаказанность. Условное наказание провоцирует последующее преступление, обычно более тяжелое. Тогда уже мы засаживаем его в тюрьму. А оттуда он выходит законченным бандитом.
— И какой выход?
— Прежде всего необходимо создать систему, реагирующую на первые признаки неблагополучия. Это так называемые уличные социальные работники, люди, призванные стать связующим звеном между ребенком и родителями. Их задача — наладить отношения в семье, ведь очень часто родители хотят, но не умеют найти подход к своему чаду. Эта работа не требует гигантских вложений, не надо строить никаких реабилитационных центров. Но она должна быть поставлена на поток.
Второе — альтернативные наказания. Сейчас у нас уже имеется достаточное количество реабилитационных программ, которые в большинстве случаев должны заменять собой срок. Но редкий судья прибегает к ним.
— Что это за программы?
— Это своего рода исправительные работы, направленные на компенсацию причиненного ущерба. Судья предлагает подсудимому выбор: либо тюрьма, либо такая программа. Естественно, тот тюрьму не выберет. Но тогда он должен соответствовать условиям программы. И он будет соответствовать — он же сам взял на себя эти обязательства.
Все это называется ювенальной юстицией. Сегодня у нас лишь кое-где имеются ее зачатки. У нас срок дают в 95% случаев. В то время как во всем цивилизованном мире она давно и благополучно работает.
— Что их жалеть? Наоборот, надо строже наказывать их! Вот когда тебя саму обворуют, тогда ты по-другому заговоришь! — такое мнение довелось слышать не раз во время подготовки этого материала. Меня уже обворовывали, но дело не в этом. Тем, кто не хочет жалеть малолетних преступников, следует подумать хотя бы о том, что из тюрьмы они возвращаются. И потом живут среди нас, благополучных и законопослушных. И среди наших детей.
