Пытаясь сделать обыкновенный репортаж, корреспондент “МК” попал в настоящий Освенцим.
Дверь без ручки, которая позволила бы открыть ее изнутри. Мужчины и женщины, согнанные, как скот, в одну душевую. И, наконец, ядовитый газ, от которого не спастись. А в довершение картины — искренне ненавидящие своих “клиентов” надзиратели.
И все это — в центре Москвы. В обыкновенном санпропускнике для бомжей...
Неопрятные личности на московских улицах давно перестали смущать жителей столицы. С ними смирились, как с неистребимым социальным явлением. Даже для журналистов эта тема на фоне нашей взрывоопасной жизни перестала быть шокирующей. А между тем даже попытки хоть как-то вернуть этих людей к нормальной жизни превращаются в пытку.
Вошь — существо социальное! Сколько ее ни бей, ни трави — она проползет в любую щель и поселится прямо на лице неблагополучного общества. В столице тратится уйма денег и усилий, чтобы стереть само понятие педикулеза из градоначальнических мозгов. С высоты своего положения московская вошь с сомнением взирает на усилия санитарных врачей и, извиняюсь, плюет на наше общество. И хотя паразит больше любит “паразитов общества” (то бишь бомжей), тем не менее все мы — под ее прицелом.
Наш корреспондент на собственной шкуре решил испытать, как насекомое внедряется в общество. Он помылся вместе с бомжами в санпропускнике, положив свою одежду на вшивые скамьи, и... стал только чище. Удивили его не бомжи, а бюрократы от санитарии: в санпропускнике пришлось мыться в одной душевой вместе с мужчинами, и при этом всех нас травили хлорамином.
Новый санпропускник №4 возле Курского вокзала мало напоминает учреждение для асоциальных типов. Архитектурная мощь здания навевает легкие театральные грезы, замешенные на реальности: Театр имени Гоголя — через дом.
Внутрь не пускает пестрая толпа сложных личностей, начиная от просто бомжей и кончая путанами и детьми. Стучу в окно, где восседает охранник, — он показывает на другую дверь: для “белых”, так сказать, людей.
На меня надевают халат, респиратор и шапочку.
— От наших пациентов можно заразиться не только педикулезом, но и дизентерией, туберкулезом... — комментирует первый акт заведующая дезстанцией Елена Горина.
Знала бы добрая руководительница, что только вчера я сама прошла санобработку в другом санпропускнике...
— А если москвич заразился, что тогда? — спросила я у Елены Гориной.
— Жителей столицы мы обрабатываем на дому, — ответила она. — По вызову участкового терапевта. Хотя бывают, конечно, полусумасшедшие старушки, у которых воду отключили. Помыться, говорят, желаем. Мы им объясняем, что могут заразиться. И потом, у нас же не баня.
— Десять “мальчиков” и шесть “девочек”, — объявляет охранник.
Шум и ссоры мгновенно стихают — бомжи на правах гостей чинно и едва ли не парами входят во дворец чистоты, разбредаясь по раздевалкам. “Девочек” оказалось три: старуха в потрепанном пальто, невзрачная личность и интересная блондинка с длинными волосами. Они наклоняют головы, которые обработчица поливает из распылителя-“квазара” — в нем, как нам удалось узнать, мягкотоксичное средство “Медифокс”.
Оно так нравится некоторым лицам, что они просят дать с собой порцию, чтобы обработать место ночлега. Работницы наливают средство в пузырек и вручают со словами:
— Пить нельзя: сразу коньки отбросишь!
— Тогда не надо! — соглашаются радетели спальных мест.
Через 20 минут — помывка. А пока все вещи засовывают в дезкамеру и прожаривают.
— Это еще что! — рассказывает работница, собирая в совок насекомых. — Вот зимой полный совок набирается...
После того как последний бомж покидает душевую, ее поливают более сильными средствами — их называют дезинсектантами. Все — пропускник готов к новой порции товарищей. А предыдущие — совершенно стерильные — выстраиваются в очередь за бесплатными бутербродами: их выдает Армия спасения. Потом многие идут на прием к врачам: при дезстанции организован участок от 7-й городской больницы.
Все остальные возвращаются по рабочим местам: попрошайки — в вагоны метро, мошенники — на рынки, выпивохи — на вокзалы, путаны — под клиента. Пока, до следующих вшей!
А накануне я узнала, что такое газовая камера! Именно туда я попала, когда посетила другой столичный санпропускник как рядовой клиент. Впрочем, доводить дело до помывки я не собиралась, но именно в тот день королева санобработки оказалась слаба на алкоголь.
С помощью косметики, лака для волос и сильно поношенной одежды я привела себя в наглядно бомжеватый вид. Остались, правда, туфли — приличные вполне, ну тут уж ничего не поделаешь. Придирчиво осмотрев себя в зеркало, я, впрочем, осталась недовольна: человека выдают не два обстоятельства, как говорила героиня фильма “Москва слезам не верит”, а три: глаза еще! Но, как я ни старалась сделать взгляд тусклым, мне это не удавалось. Если бы я знала тогда, что после сеанса помывки это получится само собой! В обычном московском дворике я с трудом отыскала дезстанцию №1, двери которой были украшены листком, где без всяких телячьих нежностей красовалась надпись: “График санитарной помывки лиц бомжей”.
В числе действительно опустившихся личностей я ступила под сень дезстанции. Обработчица, даже не взглянув в мою сторону, закрыла калитку и повела нас вокруг здания по узкой дорожке.
— Куда женщинам проходить? — не смогла я скрыть естественного любопытства, едва увидев на пороге раздевалки, как два молодых парня тут же скидывают шмотки.
— А здеся все общее! — пробасила обработчица и исчезла где-то в недрах станции.
— Да вы не беспокойтесь! — спокойно объяснил паренек. — Все мыться пришли...
Заметив, что парни таки остались в трусах, я решилась на продолжение эксперимента. Скинула верхнюю одежду, а сверху накрутила широкий газовый шарф. Все вместе — парни в трусах, а я еще и в газовом шарфе — ступаем в предбанник.
— Вши есть? — спрашивает рабочая, которую все льстиво зовут Аленушкой. — Тогда — в угол!
В угол встроена обширная раковина с узким набалдашником на душе.
— А если есть? Чем обрабатывать будете?
— А ты не больно умничай! — обрывает меня Аленушка. — Обрабатываем тем, от чего они дохнут!
— Да соляркой! — отвечает за даму паренек, как я потом узнала — Петя.
Меня как ветром сдуло в душевую, где я размаху чуть не налетела на абсолютно голого мужчину. От неожиданности я попятилась назад и уперлась спиной в дверь. Дверь показалась мне какой-то странной, и лишь через несколько секунд до меня дошло, что она... без ручки. Я попыталась ее открыть, затем постучала.
— Бесполезно, — вздохнул Петя, — Аленушка чай ушли кушать.
И тут нагие мужчины — все, заметьте, бомжи и вообще сильно подкошенные алкоголем граждане — вдруг осознали мое смущение и... так же смущенно отвернулись к стене. Только тогда я увидела в камере пыток еще одну даму. Еще не старая, но с пожеванной грудью, она хрипло назвалась: “Лена” — и представила своего бойфренда — Сашу. На них, абсолютно голых, были надеты косынки — на самой, если непонятно, высокой части тела. Весьма некстати всплыли воспоминания о сауне, где тоже надевают косынки, чтобы волосы не обжечь паром, — про вшей там как-то не думается.
Я тем временем потихоньку окончательно пришла в себя и огляделась. Помывочная — примерно пять на пять метров — была облицована кафелем и выглядела прилично. Шесть резиновых ковриков, шесть душевых стоек, шесть крохотных кусочков хозяйственного мыла, заткнутого за трубы. В бачке мокли мочалки. Очень мирная обстановка. Мы стояли в центре и глупо молчали, переминаясь с ноги на ногу и стараясь не глядеть друг на друга.
Потом дама вдруг слабо шепнула: “Кайф!” — и опустилась на подоконник. И тут я почувствовала, что дышать нечем...
— Что это? Чем нас травят?! — испуганно прошептала я.
— А вон она знает, — кивает на подругу Саша. — Она медсестра.
— Это... это... — пытается собрать в кучу размякшие от алкоголя мозги Лена. — Забыла, гадость какая-то. Да ты не бойся, не опасно. А, вспомнила: дихлофос...
Парни — Женя и Петя, — добровольно взявшие надо мной шефство, заметив мое состояние, начали стучать в дверь:
— Закройте газ! Откройте воду!
Но прошло еще минут пятнадцать, прежде чем Аленушка, услышав их протесты, соизволила выключить адскую дымовую завесу и включить воду. Я на тот момент была уже практически на грани сознания.
Травили, как мне удалось узнать позднее, отнюдь не дихлофосом, а самым настоящим хлорамином. Это, кстати, категорически запрещено делать, когда в душевой находятся люди.
Из душа полилась вода. Отвернувшись к стене, я сделала вид, что тру себя хозяйственным мылом: моющих средств у меня не оказалось. Все остальные загодя запаслись туалетным мылом, шампунями и мочалками и намыливали себя раз по сорок. Лена с Сашей яростно терли друг другу спины и походя обсуждали причины появления язв на Сашиных ногах:
— Аллергия! — выдал Саша, стараясь кричать погромче.
— Да, эта самая, — подтвердила Лена.
Петя за моей спиной все стирал и стирал все припасенные с собой тряпки. Другой бомж — Женя — уселся на подоконник и закурил. Я поймала на себе его оценивающие взгляды, которые он бросал исподтишка, стараясь не привлекать внимания. Я начала лихорадочно поправлять сползающий с мокрого тела газовый шарф. Но тут Аленушка соизволила открыть дверь и раздать всем малюсенькие хлопчатобумажные полотенца.
— Чем это вы нас травили? — мимоходом поинтересовалась я.
— Хлоркой! Чем же еще! — уже совсем осипшим голосом охотно отозвалась Аленушка. Даже через надетый на лицо респиратор от нее явственно пахло спиртным.
Наконец мы вышли на улицу и вдохнули свежий воздух.
— А справочки, справочки? — проворковала вслед королева санобработки.
— Зачем вам? — не поняла я торопливость, с которой мои сотоварищи выстроились в очередь.
— На всякий случай!
Оказалось, что Лена с Сашей — сильно пьющие москвичи, которых родственники выгнали из дома. Женя с Петей — приезжие строители. Живут в подвале.
Голова от хлорки болела еще дня два, а потом впечатления от визита в санпропускник начали стираться. Осталось лишь смутное ощущение какой-то непонятной вины: ведь если мы не можем помочь тем людям, которых называем бомжами, то за что мы их презираем? А потом и эта мысль оказалась погребенной под ежедневными заботами.
В этом году в столице увеличилось количество заболеваний чесоткой. В настоящий момент зарегистрировано 10533 случая заболевания, что на 9% выше, чем в прошлом году. Заболеваемость педикулезом осталась на уровне 2002 года (то есть — 36 тысяч), но среди детей заболеваемость снизилась на 15,4%.
На третий квартал этого года власти города выделили дополнительно 11 миллионов рублей на санобработку бомжей.
Всего в Москве четыре санпропускника.
Бесплатно и без документов можно пройти обработку на дезстанциях:
• №1 — Красногвардейский бульвар, 17, метро “Улица 1905 года”;
• №2 — Ижорская улица, 21, ближайшее метро — “Речной вокзал”; там же проводится прожарка вещей;
• №6 — Ярославское шоссе, 9, метро “ВДНХ”;
• №4 — центральный пункт возле Курского вокзала: Нижний Сусальский переулок, владение 4а.
Везде требуется наличие на человеке одежды, обуви и носков.
