В доме Холодовых хранится много писем — большинство их датировано 94-м годом. После убийства Димы его родителям писали со всех концов России. Пишут и до сих пор.
Вот лишь несколько листков из этого архива.
Архива, у которого нет срока давности.
“Пишу вам после пережитого потрясения, связанного с убийством Дмитрия Холодова. Полностью разделяю все ваши переживания и очень сочувствую вам и родным Димы. Я знаю, что нет таких слов, которыми можно утешить это горе! Но я хочу, чтобы вы знали, что вы не одни! Я склоняю голову перед Димой, перед его семьей, вырастившей и воспитавшей его таким: честным, принципиальным, смелым, не побоявшимся трудностей и опасностей журналистской профессии; перед вами — его коллегами — в знак солидарности и скорби.
Как же парадоксальна и непредсказуема наша жизнь! Дима писал детские сказки и был военным корреспондентом; побывал на войне в зонах конфликтов, но вернулся в мирную Москву, чтобы... погибнуть здесь по воле каких-то негодяев и подонков! Страшно.
Ведь я читала его статьи. Еще удивлялась его смелости, когда он в самые опасные моменты находился то в Чечне, то в Осетии, то в Абхазии. А ведь он рисковал ради нас, читателей, чтобы мы имели более точную и объективную информацию о происходящих событиях!
Я хочу обратиться ко всем журналистам “МК”: сделайте все возможное, чтобы найти преступников! Надеюсь, что вам это удастся. Зная ваш мятежный дух, стремление к правде, я думаю, что вас не остановят ни чины, ни высокие покровители. Удачи вам! И знайте, что я верю и поддерживаю вас!
* * *
“Здравствуйте, журналисты и сотрудники “МК”. Гибель Дмитрия Холодова принесла горе в каждую квартиру, где появилась в этот день газета “МК”. Я — домохозяйка. Вашу газету выписываю года 2—3, не более. И вдруг — газета в трауре: убили Дмитрия Холодова. Значит, он не писульки писал, а в колокола бил, но слышали его не те, кто должен был услышать. Ужас.
Такой взмах руки, с каким Дмитрий Холодов прощается со своими читателями, может быть только у человека из будущего.
Он — человек будущего. Мы все не доросли еще до него, хотя и старше его, и не уберегли его. Не мы его прощаем, он нас прощает и уходит от нас, как от глупых детей ясельного возраста, не поделивших между собой кто машинки, кто домики, кто “огород” — вся планета в разборках.
Поздно. Многие, очень многие поняли, кого потеряли, но поздно. Все бы отдали, но его не вернуть. Даже эшелон “Мерседесов” не восполнит утрату.
Родители Димы Холодова! Пройдет совсем немного времени, и вы с радостью станете узнавать в посторонних вам людях ростки всего доброго, чистого и святого, что бережно прививали Диме. Спасибо Вам.
* * *
“Дорогие незнакомые друзья, семья Димы Холодова!
Хочется верить, что прекрасная душа Димы была вблизи Вас в эти тяжелые и горькие дни и, может быть, тихо радовалась тому, что так многие, близкие и далекие, проявили так много сочувствия и любви к Вам. Значит, Вы в своем горе не одиноки.
Когда-то один из моих друзей, которого уже нет в живых, в беседе о Франции, которую он хорошо знал и любил, сказал мне: “Знаете, казни Жанны д’Арк я никогда инквизиции не прощу”. Так же и я хочу сказать: “Убийства Димы Холодова я никогда содеявшим его не прощу”. Есть вещи, которые прощать нельзя.
Мне много лет, и я думаю, что, может быть, в день последнего Судилища, в который мы хотя бы бессознательно верим, и мое “непрощение” ляжет добавочным камнем на черную чашу весов, на которых будут взвешивать наши дела. Я не призываю ко мщению, но возмездие должно быть. Да воздастся каждому по делам его!
От души желаю Вам быть твердыми и мужественными в эти дни тяжелых испытаний.
Простите, что печатаю на машинке. Рука у меня дрожит, и мой почерк читается плохо.
Я очень прошу редакцию “Московского комсомольца” передать это письмо семье Димы Холодова, хотя оно и анонимное. Вы можете его прочитать, и Вы увидите, что кроме добрых чувств в нем ничего нет”.
* * *
“Сердечно скорблю вместе с Вами о Дмитрии. И пришла мне мысль: может, это мое письмо и участие чуть-чуть ослабит Вашу сердечную муку о сыне? Ведь когда в 1991 г. я получил издалека письмо с выражением соболезнования по поводу гибели моего сына Михаила, то я плакал над письмом, но слезы немного облегчили душу. Теперь я по силам малым моим хочу помочь Вам, как когда-то помогли мне.
Сейчас я верующий, православный. И вера, Православие дают мне силы жить в этом мире, полном скорби и зла.
Приезжайте к нам в гости. Встретим как ближнего своего. Сходим в храм, отстоим литургию, помолимся о сыновьях.
И помните: сын Ваш отдал жизнь за други своя, за Россию. То есть и за меня, за мою семью. А в Евангелии нам Господь сказал: “Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих” (от Иоанна, 15.13).
* * *
“Дорогие мои Зоя Александровна и Юрий Викторович!
Я получила Вашу посылку с двумя книгами о Диме. Еще на почте, когда узнала, откуда бандероль, сердце сдавило и закололо.
Я Вас, Зоя Александровна, видела в телепередаче. Вы там были с Диминой учительницей истории. Жизнь идет, наслаивая одно за другим, и как-то так, незаметно для самой себя, я разучилась плакать. Это плохо, говорят. Значит, душа и сердце корочкой черствости и равнодушия покрываются или просто каменеют. А тогда утром я увидела Вас на телеэкране, услышала о Диме, что-то поплыло внутри, и я заплакала. Просто поняла, что хорошо, что Вы есть на свете, Зоя Александровна, что был Дима — я не одинока. И расстояния здесь, и даже время значения вовсе не имеют.
Несмотря на залитые кровью страницы, Дима — живой, чистый, добрый — перетекает в тебя и наполняет жизнью. Это странное ощущение, страшное и прекрасное одновременно. Да, его взорвали, уничтожили, а вот память о нем, любовь к нему, его строчки взорвать нельзя. Да, я не верю в правосудие на земле. Можно найти конкретного исполнителя, но саму коррупцию, сам маразм всех войн на свете истребить нельзя. Но это не значит, что с ними нужно мириться. Диму взорвали за всех пишущих... Будем же достойны его памяти: будем писать и не давать покоя всей мрази, что мешает человечеству дышать и жить, — пусть тоже живут под прицелом правды.
...17 октября 1994 года смерть отняла еще одного близкого человека, родственную душу, пусть и узнала я об этом только после его смерти, — Диму Холодова. Его глаза каждый день смотрят на меня — его фото на моем рабочем столе.
