“У меня ощущение, что еще в утробе матери я начал браниться. “Не хочу на эту землю, ну ее... вообще погоди рожать, мать”, — кричал я ей из живота, лягаясь ногами. Она говорит, что-то слышала, да ничего не поняла.
В это время гостил в Москве бельгийский принц Альберт. Все как положено, с официальным визитом, красивый, не кривоногий. Мать возьми да назови меня в его честь”.
Так рассказывал в дневниках о своем рождении Альберт Борисов. Олегом он стал позднее, уже когда учился на актера.
А дальше — репетиции, прогоны, спектакли. Победы, поражения. И так 20 лет подряд, день за днем. Дневники Олега Борисова — настоящая жизнь актера. Только в них, наедине с самим собой, он позволял себе быть откровенным. До конца.
8 ноября великому русскому актеру Олегу Борисову исполнилось бы 75. За несколько дней до даты корреспондент “МК” встретился с вдовой и сыном артиста.
— Читая дневники Борисова, невольно ловишь себя на мысли: кроме театра и кино, у этого человека не было ничего. Это действительно так?
Алла Романовна: — Не совсем. Он очень любил дом, семью. И конечно же, профессию.
Юрий: — А что еще должно быть?
— Дома он говорил о театре? О своих переживаниях, о конфликтах... Жаловался?
А.Р.: — Не помню такого. Он все держал в себе, никаких срывов.
— Но человек не может быть всегда сильным...
Юрий: — Вот слабым-то как раз я никогда его и не видел. А насчет разговоров о театре... Вы знаете, когда отец был молодым, он очень дружил с Луспекаевым, Стржельчиком, Копеляном. Но потом со временем как-то отстранился от актерского мира. Видимо, очень от него уставал. В доме появлялись спортсмены, писатели, музыканты... Только не актеры.
— Поэтому коллеги считали его...
А.Р.: — Да, замкнутым.
Юрий: — Хуже. Считали, что он на всех смотрит как бы свысока, горделивым считали. Я слышал это. Но знал, что это не так.
А.Р.: — Все, что мы читали о нем, очень далеко от истины. Его не разгадали.
Юрий: — Вот говорили: Борисов — высокомерный. Я могу согласиться с таким определением. Но смотря что вкладывать в смысл этого слова. То есть это была действительно высокая мерка. И по этой высокой мерке он мерил всех. Прыгни на эту высоту, и тогда будем тягаться. Никто просто не мог прыгнуть.
— Три города: Киев, Ленинград и Москва — могут считать Борисова своим актером. С чем были связаны переезды из одного города в другой?
Юрий: — Творческими потребностями и необходимостью реализовывать свой дар. Когда наступала определенная точка и отец понимал, что здесь он сделал все что мог... Например, в Киеве, где он проработал 13 лет и который очень любил. Но чисто творчески он там себя исчерпал. Если бы театр Леси Украинки соответствовал уровню отца, думаю, он нашел бы в себе силы там остаться. Но нужно было двигаться дальше: в Ленинград, к Товстоногову.
— А Москва?
— 19 лет работы в БДТ — этого недостаточно? Причем последние годы он играл там мало.
— Тоже наступил какой-то предел?
— Не его предел. Лимит любви к нему был исчерпан. Товстоногов ставил спектакли “Волки и овцы”, “Дядя Ваня”... Папа чувствовал в себе силу, чувствовал, что может это играть. И сыграл. Но уже во МХАТе у Ефремова. Поэтому случилась Москва.
А.Р.: — Да и потом, Юра жил в Москве...
Юрий: — Нет-нет-нет. Конечно, это тоже сыграло свою роль, но были и объективные причины. Папа так в дневниках и пишет: “Мне интересно творчески”. Вот это было главное. Плюс сам МХАТ, который манил его на протяжении всей жизни. Не столько Москва, сколько именно Художественный театр. Папа ведь закончил Школу-студию МХАТ, но тогда его не взяли в театр, распределили в Киев. То есть жизнь пошла в обход. Отец очень хотел замкнуть этот круг и вернуться. Что он и сделал. Правда, как выяснилось, не навсегда.
— Имеете в виду его уход в театр Советской Армии — еще один поворот судьбы?
Юрий: — Вот этот поворот, пожалуй, объективным уже не назовешь. Разве только потому, что он хотел играть Павла Первого и пошел за Хейфецем в театр Армии. Но отец не собирался уходить из Художественного. Он тогда отмечал 60-летие, этот спектакль был сделан специально к юбилею. И если бы МХАТ повел себя чуть-чуть тактичнее, папа наверняка бы совмещал.
А.Р.: — А Ефремов поставил вопрос ребром: пусть выбирает, в каком театре он хочет играть. Сформулировал четко. Олег выбрал Павла.
— Про Борисова говорят, что своего режиссера он так и не нашел.
А.Р.: — Что вы, как не нашел?! У такого режиссера, как Товстоногов, мечтает играть любой актер. Когда Олегу поступило предложение из БДТ, он даже боялся об этом кому-то рассказать. Чтобы не сглазить, наверное.
— Но известно, что у Товстоногова был непростой характер...
А.Р.: — У всех ярких личностей непростые характеры.
— Но если две яркие личности сталкиваются, конфликт неизбежен?
Юрий: — Все конфликты сдерживались, пока Товстоногов был в идеальной форме. В театре была жесткая дисциплина, все сидели и ждали. Ждал и папа. Прошло восемь лет, прежде чем он получил свою первую большую роль — Генриха.
— Одно время Борисов был у Товстоногова, что называется, в фаворе. Почему же закончился этот период?
Юрий: — Я думаю, ситуация с “Кроткой” все-таки сильно подточила отношения отца с Товстоноговым.
— Что за ситуация?
Юрий: — В театр пришел другой режиссер — Лев Додин. Я никогда не встречал артистов, которые в присутствии главного режиссера заняли бы позицию приглашенного. Товстоногову резко не понравился спектакль. Почему? Об этом можно только догадываться. Товстоногов был режиссером действия. Очень хорошо поставленного. Его и называли зачастую не режиссером, а именно постановщиком. В общем, старая школа. А в “Кроткой” был внутренний монолог человека, находящегося три часа на сцене. Возможно, Георгию Александровичу это было непривычно, скучно. Это первая причина. А во-вторых, безусловно, ревность. Был создан действительно гениальный спектакль, который заставил Георгия Александровича заметно напрячься. И пошло: один конфликт, второй, третий...
А.Р.: — Да не было конфликтов...
Юрий: — Как это не было, когда спектакль находился под угрозой срыва?
А.Р.: — Но тем не менее он потом игрался на Большой сцене...
Юрий: — А кто отстоял спектакль? Олег Иванович. Потому что все остальные сидели тише воды, ниже травы. А он взял огонь на себя. Сказал: “Георгий Александрович, давайте конкретно. Вы в материале или нет? Объясните, что вас не устраивает? В чем вы не согласны с моей работой?” И у Товстоногова просто не нашлось конкретных доказательств. А их и быть не могло. Потому что работа получилась, как мне кажется, практически совершенной. Полгода спектакль шел на Малой сцене, и это был просто лом. Потом началась Большая сцена, и там тоже были полные залы.
— Судя по воспоминаниям, например, Высоцкий или же Бортник могли вдрызг разругаться с тем же Любимовым. Что-то похожее было и у Борисова с Товстоноговым?
Юрий: — Нет, здесь все-таки именно творческий спор. Олег Иванович был очень воспитанным человеком. Никаких скандалов. Он вообще не опускался до выяснения отношений.
А.Р.: — Он отовсюду уходил молча. Никто не знал истинной причины.
Юрий: — А история с Зархи? Тоже ведь держал все в себе. Папа снимался в его фильме “Двадцать шесть дней из жизни Достоевского”, съездил в одну экспедицию. А когда понял, что вместо серьезной ленты получается опереточный Достоевский, развернулся и ушел с картины. Его вызвал к себе директор “Мосфильма” Сизов, пытался было уговорить продолжить работу. Все тщетно: отец даже не стал объяснять причин.
А.Р.: — Да, но, уходя, он уговорил продолжать сниматься свою партнершу Женю Симонову. Сказал ей: “Если тебя накажут, то больно. А я стерплю”. И стерпел. Два года после того случая действовало распоряжение не снимать Борисова на “Мосфильме”. Но... Если Олег что-то решил, переубедить его не мог никто.
— А в каком из своих решений он ошибался, как считаете?
А.Р.: — Мне, например, кажется, ему надо было согласиться на роль Хлестакова. Правда, Юр? Он ведь так мечтал ее сыграть. Наверное, надо было потерпеть, смирить гордыню.
Юрий: — Не знаю. Если бы отец играл Хлестакова, он должен был это создавать. А у них с Товстоноговым кардинально расходились мнения в видении этого спектакля. Георгий Александрович хотел, чтобы Хлестакова играл Басилашвили. А теперь ведь известно, какой вышел спектакль — водевильного характера. Папа не мог войти в этот водевильный гротескный рисунок. После одного из прогонов Данилов, который тоже был занят в “Ревизоре”, ему сказал: “Ты на другом языке разговариваешь. Мы тебя не понимаем, и ты нас не понимаешь”. У отца была совершенно другая, основанная на концепции Мережковского трактовка Гоголя. Именно поэтому он не стал подменять Басилашвили. Видел же, что творческого результата не будет. Даже Райкин Аркадий Исаакович звонил Товстоногову, уговаривал его: “Что же вы делаете? Должен играть Борисов”. Но ничего из этого не вышло. Правда, справедливости ради надо сказать, что после того случая Товстоногов постарался исправить ситуацию. Одна за другой у отца пошли хорошие роли, и в БДТ начался период Борисова.
— Историю БДТ вообще принято делить на периоды Юрского, Борисова и Басилашвили.
Юрий: — Не совсем так. В театре была сложная семейная ситуация — ведь Лебедев Евгений Алексеевич был женат на сестре Товстоногова...
— То есть был еще период и Лебедева?
Юрий: — Всегда. Кто-то может считать, что были периоды Юрского, Борисова, Басилашвили. На самом деле театр был всегда Товстоногова и Лебедева. И Юрский, и Борисов, и Басилашвили лишь подыгрывали ему. Я не имею в виду конкретно по спектаклю, но репертуар строился на Евгения Алексеевича, на его возможности: “Мещане”, “История лошади”, “Карьера Артура Уи”. Это были замечательные спектакли, но тем не менее.
— Когда наступила точка кипения и Борисов счел невозможным оставаться в БДТ?
Юрий: — Там было несколько историй. Папа хотел играть “Смерть Тарелкина”. Композитор Колкер писал эту вещь специально на него...
А.Р.: — Весь сезон спектакль репетировали. Все актеры, кроме двух главных исполнителей. А потом, когда Борисов подал заявление и ушел из БДТ, на его роль назначили Лебедев. И стало понятно, почему Олега не вызывали на репетиции.
Юрий: — Ну это уже мелочи. Еще раз повторяю: папа созрел для движения дальше. Не сбрасывайте со счетов и его болезнь. Отец понимал, что у него в общем-то не так много времени. А он еще многое должен был успеть сделать.
— Олег Борисов мечтал о МХАТе. Но, насколько я знаю, с Ефремовым у него тоже не сложились отношения?
Юрий: — Потом. И это стало для отца неожиданностью.
— А здесь из-за чего разгорелся конфликт?
А.Р.: — Видимо, тогда у Ефремова был такой период: Евстигнеева на пенсию отправил, Калягин ушел из театра, Вертинская... В то время, как мне кажется, Ефремова уже интересовали только молодые актеры.
Юрий: — Мы не сможем ответить на этот вопрос. Потому что объяснить это тем, что он хотел отправить Смоктуновского на гастроли во Францию, просто смешно. И ради этого надо было затевать весь этот скандал со вторым составом “Дяди Вани”? По меньшей мере несерьезно. Объясняю. Борисов, Мягков и Вертинская играли первым составом “Дядю Ваню”. Полтора или два года, с огромным успехом. Но когда наметились продолжительные гастроли в Париже, тут же начались закулисные игры. Те роли, которые играли Борисов, Мягков и Вертинская, тихо стали репетировать Смоктуновский, Ефремов и Мирошниченко... Поэтому причину конфликта, я думаю, надо искать в самом Ефремове. Что он хотел делать дальше с театром, нам неизвестно.
— Изначально известно что: хотел объединить всех лучших актеров — выпускников Школы-студии МХАТ.
Юрий: — Все так. В первые года три папа сыграл и “Серебряную свадьбу” (туда, правда, его ввели из-за болезни Евстигнеева), и “Дядю Ваню”, и “Кроткую”, которую перенесли из Петербурга. То есть был очень занят. И абсолютно счастлив. И фильмов было много, и признания, и премий. Ведь это все началось в Москве. Уж не говоря про венецианский приз...
— Кстати, о нем почему-то стали забывать. А ведь Борисов — единственный наш актер, получивший на Венецианском фестивале приз за лучшую мужскую роль.
А.Р.: — Ну... Это болгарская картина — вот и не помнят.
Юрий: — Начнем с того, что отца просто не пустили на тот фестиваль. Да он и не собирался и, честно говоря, особо ни на что и не рассчитывал. И вдруг по “вражескому” радио сообщают, что Борисов получил главный приз за роль в болгарской картине “Единственный свидетель”.
— В то время писали, что картина довольно средненькая...
Юрий: — Не средненькая. Она перестроечная: помойки, трущобы... А папа там такой молчаливый герой. Но Гор Видал, председатель жюри, перед награждением сказал: “Так, как он молчит, не молчал еще ни один актер”. А ведь в номинации были еще Де Ниро и Дастин Хоффман.
— Как известие восприняли здесь?
Юрий: — Сдержанно.
А.Р.: — Вот такусенькая заметочка: “Посмотрим еще, что это за фильм”. А чего еще можно было ожидать? Ведь говорили: “У Борисова звездная болезнь”.
— Кто говорил?
А.Р.: — Только два человека. Когда у Ефремова спросили, почему ушел Борисов, он сказал: “Звездная болезнь”. Какая может быть болезнь, когда человек не выходил из процесса: заканчивалась одна картина — начиналась другая?
Юрий: — Да какие там картины? Он же от всех предложений отказался, когда начал репетировать “Дядю Ваню”. Два года отец терпел эту в общем-то профнепригодную режиссуру. Говорил: “Больше не могу”, — но сам себя сдерживал. Потому что день за днем все одно и то же, одно и то же. Спектакль не двигался, не улучшался. А он терпел. Потому что слово дал Ефремову... Когда человек из хороших побуждений что-то делает, его потом предают. Это закон. Отец получил сполна за свою преданность.
А.Р.: — Ну если бы Ефремов ему сказал: мы будем играть в Париже “Дядю Ваню” со Смоктуновским, хочешь — поедешь, не хочешь... Ну я не знаю: по-человечески. Но из этого же тайну великую сделали. Олег тогда случайно пришел в театр, видит: на стене висит: “Смоктуновский, Ефремов — кабинет”. Его спрашивают: “Олег Иванович, вы что, на репетицию пришли?” Он изумился: “Какую репетицию?” — “Ну как же, “Дядю Ваню” репетируют”. Вот на такие вещи он реагировал очень болезненно. Олег требовал к себе уважения. А говорят: звездная болезнь. От “Павла” Ефремов сам отказался. Сказал: плохая пьеса. А в это время Хейфец получил Театр Советской Армии и предложил Павла. “Конечно, — говорит, — я буду играть”. И ушел.
— Это была какая-то человеческая несовместимость?
Юрий: — Я думаю, просто уровень разный. Ну что еще можно сказать, если на прогоне “Кроткой” Ефремов просто спал. А когда проснулся, сказал: “Процесса нет”. Современные пьесы — да, это был конек Ефремова.
А.Р.: — Когда МХАТ разделился надвое, Олег поначалу занял позицию Ефремова. А потом очень об этом пожалел. Когда увидел масштаб этой трагедии, переломанные актерские судьбы, сказал: “Я-то переживу. А как эти люди, которых он растоптал?”
— Вы сказали, что два человека обвиняли Борисова в звездной болезни. Кто второй?
А.Р.: — Кирилл Юрьевич сказал как-то в одной передаче.
— Лавров? Но это уже БДТ.
А.Р.: — Он повторил слова Ефремова.
Юрий: — Знаете, в Питере осталось какое-то болезненное восприятие ухода отца из театра. Уж очень они там ранимы. И все считают себя истинными патриотами БДТ. То есть уйти оттуда — для них самое настоящее предательство. Как, знаете, дают тебе некое масонское удостоверение — и на всю жизнь. Выйти оттуда карается смертной казнью.
А.Р.: — Они потом и не вспоминали, что Борисов служил в их театре.
Юрий: — И во МХАТе не вспоминали. Фотографию отца, которая висела в фойе, сорвали. И только Табаков вернул ее на прежнее место.
— Почему же коллеги его так не любили?
Юрий: — А кто вам сказал, что его не любили? Кто-то, может, и не любил. Но я вам так скажу: когда отец ушел из картины “Двадцать шесть дней из жизни Достоевского”, 17 человек отказались играть после Борисова. А предлагали не абы кому. Согласился в итоге Толя Солоницын. Да и то по крайне сложным семейным обстоятельствам. Более того, и он звонил папе в Питер, спрашивал благословения.
— Это говорит о том, что его уважали. Или боялись. Но не о том, что любили.
Юрий: — Вы хорошо знаете артистов? Вы когда-нибудь встречали любовь и дружбу между ними? Я такого не встречал.
— Если не ошибаюсь, Олег Иванович страдал лейкемией?
А.Р.: — Не лейкемия. Ее разновидность — лимфолейкоз. Заболевание крови. Хроническое заболевание, вялотекущее.
Юрий: — Да, и с этой страшной болезнью отец прожил 16 лет.
— Это заболевание связано с постоянными переливаниями крови?
А.Р.: — Нет, только в начале болезни ему делали переливание крови. Потом перевели на преднизолон, очень много кололи. Это лекарство гормональное, от него стало деформироваться лицо. А лицо для актера — это же главное.
Юрий: — У папы сильно увеличился объем шеи.
А.Р.: — Потом уже ему прописали другое лекарство, тоже гормональное, но его нужно было колоть раз в 10 дней. Самым страшным для Олега были простуды. Организм ослабленный, иммунитета нет.
— Олег Иванович многое не смог, не успел из-за болезни?
А.Р.: — Нет, на театр его болезнь не распространялась. Чтобы из-за Олега отменяли спектакли, такого практически не было. Никто на самом деле и не знал, чем и как он болен. И насколько это все серьезно.
Юрий: — Первым о болезни узнал Абдрашитов, у которого отец снимался в фильме “Остановился поезд”. Режиссер обратил внимание, что по определенным числам месяца отец уезжает со съемок в Ленинград. Начал расспрашивать, и папа ему открылся. А так никто не знал.
А.Р.: — Даже дома он никогда не говорил на эту тему. Все с улыбкой. Я как узнала? Никогда этого не забуду: выходит от врача, садимся в машину, и он лишь усмехается: “Хм, у меня рачок”.
Юрий: — Ну это все самозащита, актерские штучки. Я понимал, что папе очень трудно, но тем не менее он находил в себе силы каждый день вставать, ехать на съемки, в театр. Помню, когда отец репетировал в моем спектакле “Пиковая дама” (сын Борисова стал режиссером — Авт.), он вдруг простудился. А так как иммунитет ослабленный, герпес у него высыпал по всему лицу. Посмотрел на него: “Так, папа, мы остаемся дома, я отменяю репетицию”. Он удивился: “Зачем?” И в таком виде поехал на репетицию — ничего не стеснялся. Очень мужественный человек.
— 28 апреля 1994 года Олега Ивановича не стало. Когда поняли, что все, конец?
Юрий: — Буквально за три дня до смерти. Он просто не давал повода. У папы было таких стрессов — чтобы на грани жизни и смерти — три или четыре. В Израиле, Болгарии, в Краснодаре... Страшные срывы — просто на грани. И каждый раз он выходил из этого. И приучил нас...
— Вы не сомневались, что отец выкарабкается и в этот раз?
Юрий: — Да. Только за три-четыре дня до смерти мы поняли, что это все. Хотя сейчас я понимаю, что весь последний год он медленно угасал. Отец тогда очень сильно похудел...
— Для человека, одержимого профессией, немощность — страшное наказание?
А.Р.: — Нет, он был очень крепким и сильным человеком. Духом, волей.
Юрий: — Он все сыграл. Все, что мог. Большие артисты много и не играют...
