Противное времечко, когда тепло давно кончилось, а снег еще не выпал. Когда воспоминания о летнем отпуске уже улетучились, а мечты о зимнем — еще не возникли.
Самое милое развлечение в такую пору — сходить на пару часов в какое-нибудь теплое, уютное местечко, пропитанное исторической пылью. Послушать и поглядеть, как жили великие. А значит — отправиться в самый настоящий тур. На машине времени.
Ведущая “Турклуба” посвятила выходной походу по музеям-квартирам. И ни на секунду об этом не пожалела.
Как Лев Толстой сапоги тачал
Деревянный желтый дом с зелеными полосками. Со двора ведет калитка в сад — здесь зимой семья Толстых заливала каток, а в марте в саду расцветает целое поле подснежников, высаженных впервые еще супругой Толстого Софьей Андреевной. Калитка открыта, и я вижу две горячо спорящие фигуры:
— А это не будет похоже на гроб? Нет?
— Надо ее ящиком накрыть, Николай Николаевич, а то погибнет!
Не успела я испугаться, как в одной из фигур узнала Николая Хитайленко — заведующего музеем-усадьбой Льва Толстого.
— Вот, думаем, как спасти от морозов нашу гортензию.
— Она что, еще с ТЕХ времен?
— Да нет, с тех времен у нас остались только 12 деревьев, одно из них — береза, что при входе растет.
Дом Толстого и хозяйственные пристройки выглядят свежепокрашенными, со стороны трудно сказать, что ему почти 200 лет. Заведующий ведет меня по лестнице на второй этаж.
— По ней дети Толстых очень любили кататься на серебряном подносе. Поэтому супруга писателя распорядилась установить на лестнице частые балясины.
В музее сохранилось самое большое количество предметов (6 тысяч!), принадлежащих писателю. Даже шкура медведицы, напавшей на молодого барина Льва Николаевича на охоте. В прошлом году шкуру отреставрировали — сотрудники Дарвиновского музея нашли шкуру медведицы, убитой в XIX веке, и вшили новые кусочки на место протертых. Реставрация обошлась в несколько тысяч долларов.
Этот дом в Хамовниках в 1882 году Толстому продал обедневший коллежский секретарь Арнаутов. Толстой немного переделал его, надстроив верхний этаж.
По соседству с Толстыми до сих пор расположен пивной завод — туда Лев Николаевич заходил выпить пива и позвонить, так как в доме Толстых никаких благ цивилизации не было: ни канализации, ни электричества.
В огромной столовой накрыт стол на 13 человек. “Этот сервиз английского фаянса, — рассказывает заведующий, — был подарен на свадьбу дочери Толстого и стоил 47 рублей. Его заказали в магазине на Кузнецком Мосту, а чек бережливая Софья Андреевна сохранила. У нее почти на все предметы сохранились чеки и счета”.
В комнате младшего сына Толстых Ванюши — остались его записки другу: “Милый Сережа, приходи в воскресенье в два часа. Я теперь совсем здоров и гуляю. Мне очень скучно без тебя”. Рядом — салфетка, вышитая Ваней для мамы, с корявыми детскими буквами: “Маменьке нарыжество”.
— Ванечка умер в возрасте семи лет. Толстой после смерти сына сгорбился, почернел. Это была самая серьезная утрата для него. “Впервые я понял безысходность ситуации”, — писал он другу.
Любимое место всех толстовцев в музее — кабинет писателя. На полу вместо ковра — серое сукно. У кровати — небольшой стол с картонкой, на которой писал больной Лев Николаевич. Здесь же в шкафу лежат его знаменитые толстовки (рубахи с кушаком) и носки с монограммой ЛТ.
— А вот знаменитый велосипед, на котором любил кататься Толстой. Тогда это был молодой вид спорта, элитарный. В Манеже даже существовал клуб “Общество велосипедистов”, куда не каждого принимали. Манеж сгорел, а велосипед остался...
А в этой витрине сапоги, сшитые самим графом. Он ведь овладел и этим мастерством. Вот такие же сапоги он продал Фету за 6 рублей с шутливым свидетельством. Фет ответил другой шуткой — поставил сапоги на полку рядом с 12 томами Толстого, прикрепил бирку с номером 13 и написал: “Последний роман Толстого”. Эта шутка Толстому не понравилась...
Как Станиславский ругался с соседями
— Вы к нам? — на пороге музея стояла седовласая женщина. — А у нас экскурсоводов нет.
— Все уже ушли?
— Да их вообще нету. Нам по штату положено 13 сотрудников, а работают всего три...
Пока весь мир играет по системе Станиславского, уникальный музей, в котором сохранены все предметы обстановки того времени, бедствует...
Синяя прихожая одновременно служила и фойе оперной студии, которую возглавлял Станиславский. “А это знаменитый Онегинский зал, — меня проводят в комнату с небольшой сценой. — Здесь поставили оперу “Евгений Онегин”, прогремевшую на всю Москву. Осторожно, не надо трогать! Этот занавес помнит Станиславского, его сняли со сцены МХАТа в Камергерском, когда меняли на другой, с летящей чайкой”.
— А вот отсюда Константин Сергеевич произносил свое знаменитое: “Не верю!” — смотритель показывает на черное кожаное кресло, стоящее у стены. От времени кожа вздулась и потрескалась.
Этот дом — образец плафонной росписи. В каждой комнате можно часами рассматривать узоры на потолках, и все это 200 лет назад было сделано руками крепостных мастеров. То восточная роспись с позолотой, то красно-белые фигуры всадников. Удивительно симметричные, яркие, они выглядят наряднее роскошных хрустальных люстр...
— Дом этот когда-то принадлежал богатой купчихе Спиридоновой. Это ее канделябры и люстры вы видите. На первом этаже дома были помещения для прислуги, на втором — анфилада комнат, где проходили балы, а третий был жилым. После революции на первом и третьем этажах устроили коммуналки для рабочих, а на втором — в семи комнатах в 1921 году поселили Станиславского. До этого он с семьей снимал 15 комнат, у него было огромное количество красивой мебели: он любил путешествовать и отовсюду что-то привозил. В новой квартире вся мебель, конечно, не помещалась, так что часть ее просто валялась в сарае во дворе.
Переходим в кабинет хозяина, разделенный на две части книжными полками.
Дальше “по маршруту” — столовая. “У меня есть своеобразный ритуал, — откровенничает сотрудник музея. — Каждый год 17 января я снимаю эту скатерть с монограммой и дома стираю ее вручную. И каждый раз очень волнуюсь — а вдруг рассыплется, порвется. Скатерть старинная, из натурального льна и гладится плохо. Комната эта, как видите, скромная, здесь, правда, есть диван, с 1928 года на нем спал доктор, дежуривший при Станиславском. Режиссер догадывался, что доктор этот приставлен к нему, чтобы шпионить”.
Напротив столовой у Станиславского была туалетная комната. А рядом — общая лестница, по которой жильцы коммуналок поднимались к себе наверх. Так как у них туалета не было, естественно, часто они пользовались уборной великого режиссера. Будучи больным, КС наконец избавился от неприятной необходимости выходить в загаженный коридор — у него в комнате стояло “санитарное ведерко”...
Верю.
Как Горький Рябушинского обидел
Усадьбу банкиров и предпринимателей Рябушинских, а ныне музей Горького найти несложно — творение знаменитого Шехтеля сразу привлекает внимание.
Все те же войлочные тапочки при входе, но никаких билетов — музей этот один из немногих, где вход бесплатный. Каждый посетитель должен оставить о себе запись — имя, профессию, город, в котором он живет.
— В этом доме “изюминкой” были необычные занавеси из стекляруса в парадном холле, — рассказывают мне. — Когда посетители входили, первое, что видели, — переливающиеся диковинные цветы и птицы. Кстати, и первое, что пропало после того, как хозяева покинули этот дом, — уникальные занавески.
Зайдя внутрь, оказываешься в подводном царстве Нептуна. В холле водопадом низвергается 12-метровая мраморная лестница. Перила-волны венчает необычная люстра-медуза. Шехтель называл свой стиль “русский модерн”, а усадьба Рябушинских стала яркой иллюстрацией этого стиля. Кстати, все в этом доме было сделано руками русских мастеров и из материалов, добытых в России.
С улицы дом кажется двухэтажным, но, обойдя его с другой стороны, можно увидеть еще два надстроенных этажа и небольшую башенку, которую венчает купол тайной молельни, построенной первыми хозяевами дома — фабрикантами Рябушинскими. Эта состоятельная семья принадлежала к староверам, а их в то время власти не жаловали, потому и молельня называется тайной. С улицы прохожим виден лишь стеклянный купол со шпилем.
— Дом был оснащен по последнему слову техники. Здесь были электричество и первая в России система кондиционирования, которую придумал и разработал сам Шехтель. В подвале находились все хозпостройки, а еду из кухни доставляли наверх на специальном подъемнике. Сейчас остов этого лифта можно увидеть прямо за спиной охранника, встречающего посетителей, — объясняет экскурсовод музея Ирина Николаева.
После революции, когда роскошный дом национализировали, там размещались Наркомат иностранных дел, Госиздат, Институт исследований психоанализа, а потом детсад под названием “Дошкольная коммуна при ВЦИКе”. Последним квартирантом было Всесоюзное общество культурных связей с заграницей, а затем особняк был предоставлен в распоряжение вернувшемуся из Италии Горькому. За это время обстановку разграбили, вентиляционную систему разрушили, в столовой разобрали уникальный камин из каррарского мрамора.
— Горький дом на Малой Никитской не любил. У него были другие вкусы, про дом он говорил: “Величаво, грандиозно, улыбнуться не на что”. А про свою спальню: “Это подходящее место для барышни”. Горький дважды отвергал мебель, привезенную ему, в итоге остановился на мебели из квартиры Алексея Толстого, находящейся в соседнем флигеле.
После смерти писателя обстановку в доме сохранили, хотя она, конечно, ни в какое сравнение не шла с шехтелевской. В кабинете Горького до сих пор висит карта Пятилетнего плана, на столе лежат цветные заточенные карандаши — ими Горький правил рукописи. Две стены занимает огромная коллекция нецке — Горький был хорошим собирателем. Сохранилась и библиотека Горького — 10 000 томов.
— С первым хозяином дома, промышленником Степаном Рябушинским, Горький никогда не встречался, а вот с его братом познакомился в Италии, куда тот уехал после революции. Кстати, Горький в 1918 году хлопотал об освобождении одного из Рябушинских — ученого с мировым именем, основателя первого в мире Аэродинамического института, когда того взяла ЧК. Власти прислушались к голосу писателя, и Рябушинского отпустили, — вселяет на прощание экскурсовод исторический оптимизм.
