Архитектор высотного дома на Котельнической набережной получил в нем квартиру спустя десять лет после того, как его построил. А мог бы въехать сразу после сдачи в эксплуатацию. Сталин в Кремле давно знал товарища Чечулина, дважды ему присуждал Сталинскую премию первой степени. После Победы он пять лет слыл главным архитектором Москвы. Пользуясь служебным положением, взял на себя проекты двух из восьми сталинских башен. Одна поднялась у Таганки. Другую башню начали строить у Кремля как дом правительства СССР, разрушив для стройплощадки треть Китай-города. За тот проект с соавтором Чечулин получил кроме премии золотую медаль с профилем “зодчего коммунизма”.
Сталин заметил молодого архитектора в годы строительства метро. На первой линии он в 33 года прославился “Комсомольской”. А на второй линии отличился “Киевской”. Вождь дал тогда установку — создать под землей светлые нарядные залы, где советский человек не чувствовал бы себя в подземелье. С задачей Чечулин справился, облицевав “Комсомольскую” золотисто-розовым крымским мрамором. На “Киевской” расстелил под ногами ковер из мозаики между колоннами с фарфоровыми капителями. В куполах свода подвесил бронзовые люстры. (“Киевскую”, как мог, Московский метрополитен изуродовал, воткнув в купола неоновые трубки, убрав мраморный ковер.) За две эти станции перед войной творец получил первую Сталинскую премию.
Между триумфами с вручением наград в Кремле Чечулин много раз проявил себя. Он родился в семье слесаря в маленьком украинском городке. Преград в жизни сына пролетария, бойца Красной Армии, советская власть на пути к высшему образованию не ставила. Учился архитектуре у Алексея Щусева, автора Мавзолея. Получил премию на конкурсе проектов Дворца Советов. То была путевка в большую жизнь. Увлекался в молодости сценографией, оформлял спектакли в Большом театре и Малом. Для Мейерхольда разрабатывал модель необыкновенного авангардного форума с большим залом. Но сценографию бросил ради архитектуры. И авангард остался в воспоминаниях.
Ему поручили на Тверской, 13, надстроить Моссовет, бывший дворец генерал-губернатора. От Матвея Казакова на фасаде осталось подобие балкона, с которого выступал Ленин. Ранее на Большой Калужской улице и Кутузовском проспекте возвел дома в духе сталинского ампира. На Триумфальной площади переделал авангардный театр расстрелянного Мейерхольда в Концертный зал имени Чайковского. Наискосок — гостиница “Пекин”. Рядом — дом, где встроен кинотеатр “Москва”. Кто скажет, не заглядывая в справочник, что все эти сооружения принадлежат одному автору?
С высотным домом на Таганке соседствуют Библиотека иностранной литературы и гостиница “Россия”. И они не соотносятся друг с другом. Казалось бы, имея счастливую возможность создать ансамбль, зодчий должен ею воспользоваться. Но Чечулин упустил шанс. Почему? Он строил в разное время, до и после войны, при конструктивизме и сталинском реализме, в годы индивидуального и индустриального проектирования. Генеральная линия партии в области архитектуры гнулась и ломалась. Гениальный Мельников не поступился принципами, из архитектуры его изгнали. А верный сын партии с 1944 года строил непрестанно. Но ни одного ансамбля не сотворил. Хотя знал, что надо “мыслить ансамблево”.
…Начинал Чечулин с того, что вычерчивал элементы Казанского вокзала для Щусева. Академик, действительный статский советник, приближенный ко двору императора, этот маститый зодчий до революции прославился церквами, а после нее — Мавзолеем на Красной площади. Каждый приезд мэтра напоминал театральное действо. К строительной площадке подкатывал фаэтон, переживший эпоху военного коммунизма. Из него ступал на землю бывший статский генерал и член разогнанной большевиками Императорской академии художеств. Он ходил в черной визитке. При его появлении все невольно вставали. Когда Щусев жестикулировал, на его пальце видели кольцо с бриллиантом, поражавшим на свету огнем. Рабоче-крестьянская власть драгоценностей и квартиры не отняла, как у других архитекторов, лишившихся особняков и средств к существованию.
Чертил молодой Чечулин красиво. Однажды, обратив внимание на его работу, Щусев произнес: “А вы как-нибудь зайдите ко мне… домой”. Студент явился в Брюсовский переулок и попал в квартиру-мастерскую. Мэтр пил чай в кабинете. В большой комнате помощники склонялись над чертежными столами. Щусев никогда не чертил. Его волновали образы построек. Он всегда рисовал — дома, на заседаниях, лекциях, в дороге и на отдыхе. (Примерно так рисует в любой обстановке Зураб Церетели.) Кроме умения мыслить образами мэтр обладал еще одним талантом.
На глазах Чечулина однажды Щусев осадил собеседника, помянувшего о связях “с рядом ответственных лиц” такой фразой: “Что вы мне это рассказываете? Мне сам король Георг V руку жал”. Мог бы вспомнить, что руку ему жал и император Николай II, великая княгиня Елизавета Федоровна, заказавшая храм Марфо-Марьинской обители на Ордынке. Когда их зверски убили, новая власть не свела счеты с архитектором, приближенным ко двору. Руку ему протянул Ленин, пригласив доложить “План новой Москвы”.
Тогда советская власть тяготела к авангарду. Щусев не противился этому поветрию. Начатый им при царе в русском стиле Казанский вокзал, с башнями и шатрами, заканчивал при вожде в упрощенной форме. Такой разворот друзья-художники сочли изменой идеалам, порвав отношения с соратником по искусству.
У Щусева Чечулин перенял умение ладить с “рядом ответственных лиц”. Известная поговорка про Микояна: “От Ильича до Ильича без инфаркта и паралича” — относится и к нему. Он строил при Сталине, Хрущеве и Брежневе. Чем объяснить такую живучесть? Очевидно, тем, что умел “разделять людей на влиятельных и не влиятельных”. Водился с первыми лицами. Но в отличие от наставника никогда с ними не спорил. Щусев однажды на замечание главы правительства, что архитекторы “увлеклись проектированием дворцов, а бани, школы, магазины отдали на откуп молодежи”, возразил: “Следовало молодежи поручить дворцы?!”. За эту реплику автора Мавзолея Ленина оклеветали в “Правде”, исключили из Союза архитекторов СССР, отстранили от работы и терзали на собраниях, требуя покаяться.
Чечулин не выступил по примеру президента Академии архитектуры и главного архитектора Москвы против Дворца съездов в Кремле. Хрущев в ответ разогнал непокорную академию и убрал главного архитектора города. А верному Руслану поручил на фундаменте замороженного высотного дома в Зарядье построить гостиницу “Россия”.
— Я сделал ее символом русского гостеприимства, — говорил мне Чечулин, — проведя по ресторанам, коридорам, подняв на башню, откуда открывался изумительный вид на Москву. Но гостиница не похожа на шедевры в русском стиле у Кремля. По словам Чечулина, идея гостиницы на шесть тысяч мест родилась в голове Хрущева, когда возник в Кремле Дворец съездов на шесть тысяч мест. Глава партии задумал всех делегатов и гостей селить под одной крышей, откуда они могли бы пешком ходить в зал заседаний.
Подобно другим сталинским архитекторам Чечулин безжалостно крушил старую Москву. Проектируя “Россию”, собирался сломать половину Варварки, где стояли красивые дома, палаты бояр Романовых, Старый Английский двор времен Ивана Грозного, колокольни, монастырь и церкви, одна другой древнее. Эти храмы и палаты могли исчезнуть, если бы Чечулина не схватили за руку московские писатели и художники, обратившиеся к Хрущеву. Но старинные дома им спасти не удалось.
Когда поколения советских архитекторов, проклиная родную власть, чертили коробки, Чечулин рисовал. И построил в разгар застоя Дом Советов РСФСР на Красной Пресне, который вошел в историю как Белый дом. Его завершили в 1980 году. К тому времени, чтобы подняться на часовую башню, показать мне большой универсальный зал — сил у мастера не осталось. За него это сделал давний соавтор. Чечулин умер через год после сдачи Белого дома, умер академиком воссозданной академии, осыпанный наградами как Герой Социалистического Труда, лауреат, орденоносец.
Когда мы ходили с ним по этажам “России”, то увидели пламя на крыше. Горела бочка с мусором. Чечулин не проявил беспокойства, уверенный в противопожарной безопасности гостиницы. Спустя несколько лет запылала гостиница с людьми.
Теперь вот я получил приглашение на конкурс “по выбору девелопера — инвестора реализации проекта нового многофункционального комплекса на месте зданий гостиницы “Россия”. Ее, очевидно, снесут. Никто не протестует. Коллеги покойного Героя, не исключаю, воспримут этот приговор детищу обласканного властью архитектора как запоздалое торжество справедливости. А высотный дом на набережной всегда будет напоминать о лучшей постройке Чечулина. За нее Сталинскую премию второй степени получил его соавтор…
* * *
В высотный дом полвека назад въехал холостяк, академик Михаил Тихомиров. В просторной трехкомнатной квартире он прожил десять лет до смерти. Гости видели в просторном коридоре библиотеку. Книги заполняли столовую. Шкаф со старинными изданиями и летописями стоял в гостиной. В ней и кабинете висели иконы, за которыми тогда воры особенно не охотились. Всю коллекцию книг, рукописей и древнерусской живописи хозяин квартиры при жизни подарил Сибирскому отделению Академии наук СССР. Притом что любил родной город, в чем признался в предисловии к книге “Древняя Москва”. Она сделала его имя известным не только историкам.
При Хрущеве интерьер с иконами академику ничем не угрожал. За ним приходили при Сталине, произвели обыск и ушли, не обратив внимания на записку с иностранным адресом в ящике письменного стола. Любимому брату не повезло. Невинного расстреляли. А Тихомирова “привлекали” к “Академическому делу”, шитому белыми нитками на Лубянке. Тогда, по его словам, “начались повальные аресты многих историков литературы и лингвистов. Все эти люди обвинены чуть ли не в шпионаже и измене”.
Политикой Тихомиров не занимался, видел, чем интерес к ней заканчивается для любопытных. Другой известный советский историк, бывший буденновец, боец Конной армии, давая интервью, толковал мне, что цель историка состоит в обосновании советской власти. Сын приказчика Морозовской мануфактуры так не считал. Не выдавая себя, изучал, переводил на современный русский язык летописи, где речь шла о Москве. История, как политика, обращенная в прошлое, его не интересовала. Волновали реалии древности, в которых кроется истина. Ведь бог и дьявол в деталях. Поэтому в монографии о Москве ХIV—ХV веков есть глава “Городские бедствия и происшествия”, мимо которых проходили многие историки, в угоду власти зацикленные на классовой борьбе и эксплуатации народа. Тихомиров считал: раз пожары, эпидемии, интриги князей волновали предков — значит, и потомкам они интересны.
Одаренный “громадной памятью”, талантом исследователя и литератора, он успел без проблем в 1917 году окончить Московский университет. Но дальше к вершинам науки сыну приказчика Морозовской мануфактуры пришлось карабкаться. Протекцию ему наставники не оказывали из страха за свое благополучие. Долго жил в провинции, десять лет преподавал в средней школе. На “духовных основаниях”, бесплатно, годами работал в Историческом музее, лишь бы иметь доступ к рукописям, общение с историками. Не сразу пустили они в свой узкий круг. Первую собственную публикацию великий историк ХХ века увидел в 37 лет.
Тихомиров “потерпел аварию” и чуть было “не потерял головы”, когда столкнулся в ученой среде с подлостью. В одной из Новгородских летописей он нашел неизвестный список “Задонщины”. Рукопись до него историки держали в руках и описали, но не заметили слона — сказания о Куликовской битве. Как выразился Тихомиров, “прошляпили”. Но когда он с радостью доложил о важном открытии действительному члену Академии наук СССР Михаилу Сперанскому, то вызвал у него приступ зависти: “Ну что же такое! Возьмет какой-нибудь мужик да найдет “Слово о полку Игореве”!”
Найденную нештатным сотрудником повесть о Куликовской битве Исторический музей передал заезжему иностранцу, и тот ее первый описал. (Как похожа та давняя драма историка на ту, что приключилась со мной. О найденной рукописи “Тихого Дона” Михаила Шолохова “мужик” доложил Институту мировой литературы Российской академии наук. В 1994 году в Москве вышла его книга “Кто написал “Тихий Дон”, где рукопись детально описана. Открытие вызвало злобную реакцию члена-корреспондента АН СССР директора института Феликса Кузнецова. Десять лет спустя, издав свою книгу, он в 2004 году на всех углах вещает, что первый “обнаружил” после многолетних поисков рукопись. И доказал авторство Шолохова.)
Другой раз Тихомиров нашел “Московский свод” конца ХV века и установил его тождество с “Эрмитажным списком” ХVIII века. Статью об этом открытии ученые мужи отвергли. Вспоминая об этом, Тихомиров сказал: “Должно быть, во мне было заложено достаточно упорства, чтобы не потерять головы после неудач”. Должность в университете и в институте академии ему дали в сорок с лишним лет. Только тогда, став профессором, начал писать он то, о чем давно мечтал.
“Древняя Москва” вышла, когда Михаил Николаевич прожил большую часть жизни — 54 года. Изданию поспособствовал юбилей — 800-летие Москвы и слова Сталина о столице. Далекая от политики книга вдруг понадобилась советской власти, начавшей после Победы травлю ученых, занимавшихся Западом. Тихомирову предоставили слово на открытии памятника Юрию Долгорукому. С тех пор о нем не забывали, когда власть решала отдать должное Москве. Когда заселяли высотный дом, квартиру получил в нем беспартийный историк, избранный действительным членом АН СССР. Но ни Сталинской премии, ни Ленинской премии он не получил.
Став новоселом, вернулся в район Таганки, откуда родом. Дом, где началась его жизнь, стоял в Тетеринском переулке у Земляного Вала. Крестили ребенка в церкви Симеона Столпника на Николо-Ямской улице. Во дворе церкви Нового Пимена в Нововоротниковском переулке сохранился дом церковного причта, где жила большая и дружная семья. В той квартире старший брат поставил “Скупого рыцаря”, где малолетка Миша играл Жида. В театре выступать не мечтал, но пьесу сочинил, убежденный, что историк обязан быть писателем.
Зная досконально далекое прошлое, Тихомиров замечательно описал город времен своей молодости. Его родители каждый год меняли съемные квартиры и дачи. Таким путем пришлось узнать чуть ли не всю Москву и Московскую губернию. Воспоминания вошли в изданные недавно “Труды по истории Москвы” под ответственной редакцией академика Сигурда Шмидта, благодарного ученика. Это посмертная награда историку. С одним лишь утверждением в книге не могу согласиться. Со ссылкой на академика Грабаря утверждается, якобы Каганович взорвал Сухареву башню как раз в ту ночь, когда от Сталина было получено распоряжение оставить ее в сохранности как памятник старины. На самом деле товарищ Сталин, будучи на Черном море, в телеграммах Кагановичу настоял на непременном разрушении Сухаревой башни. И пообещал протестантам, что советский народ построит и не такое чудо.
А я жду, когда Сухареву башню, как храм Христа, восстановят Лужков и Ресин.
