В детстве я как-то проходил мимо Пушкинского музея и увидел объявление о лекции “Мотив открытого окна в голландской средневековой живописи”. На лекцию, конечно, не пошел и так и не знаю, что означают открытые окна на полотнах старых мастеров. Но само название по-прежнему живет во мне. Оно кажется весьма важным и таинственным. И мне, видимо, уже никогда не стать образованным человеком — лекцию-то я не посетил...
Когда гораздо позже я увлекся фотографией, то быстро понял — меня привлекают не открытые, а закрытые окна. Это удивительно, но факт — съемка через прозрачную преграду, проходя через которую луч света почти не меняет угла отражения, невероятно меняет ощущение от снимка. Простое наличие стекла даже самую бытовую сцену — девушка кого-то ждет или дама объясняется с официантом — дополняет какой-то второй реальностью. Реальностью, которая тут же исчезнет, если преграду убрать. Причем не важно, откуда ты смотришь — снаружи в помещение или наоборот, — стекло наполняет карточку дополнительным смыслом, делает ее гораздо более психологичной, многогранной.
Подтверждений этому нет числа. Фотограф Эдуард Буба кривовато снял стеклянные двери бара, за которыми чего-то ждет молодая парижанка. Может быть, на улице просто холодно (она в шарфе). И за облупленной витриной теплее ждать своего автобуса. Может быть, девушку раздражают мужчины за стойкой, искоса ее рассматривающие. И именно поэтому у нее такое напряженное ожидающее лицо. Но то ли из-за бликов, в которых просматривается отражение голых осенних деревьев, то ли из-за несоответствия выражения лиц мужчин на заднем плане и лица героини, но зрителю кажется, что в ее жизни именно сейчас происходит один из решающих моментов. Что от того, придет или не придет человек, а вовсе не автобус, которого она ждет, может зависеть ее будущее.
Самое интересное, что Буба, проходивший по тротуару, почувствовал напряжение момента и снимал наверняка навскидку — иначе бы не было бросающейся в глаза кривизны нижнего края снимка. Но уверен: убери стекло, и все напряжение фото исчезнет. Тому есть несколько причин. Во-первых, потенциальная жертва репортера даже за всего лишь прозрачной стеной чувствует себя отделенной от улицы. Сравните свои собственные ощущения в открытом уличном кафе или за огромной отполированной витриной — правда же, они совсем разные? За стеклом будущая модель, очевидно, может больше углубиться в себя. Ее мысли четче читаются на лице. Во-вторых, снимая через стекло человека, от тебя отстраненного, фотограф может лучше сохранить для зрителей ощущение подглядывания. А это всегда привлекает. Но есть и что-то третье, почти метафизическое — именно стекло придает картинке второй смысл. В конечном счете эта же девушка со снимка Буба просто на тротуаре, никакого романтического настроения не вызвала бы.
Кстати, это верно и в противоположном случае. Известнейший французский фотограф Сиеф снял классическую визитную карточку Парижа. Изнутри почти пустого кафе, через витрину, видна солнечная улица, которую стремительно перебегает хлыщеватый молодой человек (я надеюсь опубликовать этот снимок в одном из последующих выпусков “ФА”). Кажется, ничего особенного, но на фото есть невероятная атмосфера Парижа за окном. И заслугу самого окна в этом нельзя преуменьшить.
Или в альбоме царской семьи есть снимок двух старших дочерей — Ольги и Татьяны. Две нарядные девочки вместе стоят за стеклянной дверью вагона. Стекло тяжелое, с фасками — вагон-то царский. И девочки вовсе не выглядят расстроенными — им интересно смотреть на перрон. И до 18-го года вроде еще далеко. Но именно из-за тяжелой хрустальной стены между камерой и девочками кажется, что их судьба уже определена.
В сегодняшнем “ФА” опубликована одна из моих любимых фотографий. Хорхе Луис Борхес, приехав отдохнуть на Сицилию, греется на солнце в одном из ресторанов. Он проступает из темноты застеколья как непонятная, загадочная, корявая фигура. Старик в костюме и галстуке, с тяжелой суковатой палкой кажется чужеродным в этом мире солнца и пальм, которые отражаются в стекле.
Сам Борхес писал, что есть великолепные культуры, которые как бы скрыты от человечества, несмотря на всю свою доступность. Он писал это о скандинавских странах. Смотря на великое фото Фердинандо Сцианно, понимаешь, что сам Борхес для мира остался, несмотря на всю свою славу, некой вещью в себе. Человеком за стеклом. Вроде бы все видно, все понятно, но все равно — между ним и остальными есть преграда.
Впрочем, когда мы говорим о прозрачных препятствиях между фотографом и персонажем, необходимо сказать и о воде. Но если стекло добавляет тайну и второй смысл, то вода почему-то выявляет какую-то жуть. Она показывает наличие какой-то инфернальной сущности в мире. Есть известный кадр Ли Миллера, озаглавленный “Убитый немецкий охранник в канале. Дахау, 1945”. Убитый немец в пятнистой форме лежит почти на поверхности. Локоть даже выступает наружу. Солнечные разводы на поверхности плывут по его лицу, и он кажется не убитым, а спящим. Сейчас он может проснуться, встать, взять автомат и пойти выполнять какое-то адское задание.
Но снимок Миллера может показаться слишком неубедительным доказательством доморощенной теории автора. Убитый человек в воде, конечно, мерзость. Всякое привидеться может. И поэтому в “ФА” представлен снимок Джорджа Краузе, который был сделан в 1970 году. Снимок очень веселый: маленький негритенок купается в фонтане. Он кажется то ли ожившей лепниной, то ли каким-то довольным бесенком, наподобие гоголевских. И восприятие от кадра поэтому такое же, как от повестей Гоголя, — вроде все смешно, но чуть-чуть страшненько. В этом “страшненько” и заключена великая искажающая сила воды.
