У Третьяковского проезда, ведущего в Китай-город, за зеркальными стеклами сияют в огне ламп роскошные лимузины. Откуда они? Прежде не продавали здесь блистательных иномарок. Стоял на виду памятник Ивану Федорову, потому что поблизости появился “Апостол”, первая точно датированная книга на русском языке. Событие это представлялось Ивану Грозному и митрополиту Макарию настолько важным, что, отложив все дела и службы, оба явились в основанную ими типографию, чтобы увидеть начало книгопечатания на Руси.
Прошли века, пока московские археологи решили установить памятник “Друкарю Москвитянину”. Прославленному автору статуи Ивана Грозного поручили увековечить мастера, который благодаря этому царю исполнил благое дело. У Антокольского не вышло то, чего ждали. Поэтому археологи объявили конкурс и нашли монументу место на склоне холма. Скульптор Волнухин так увлекся заданием, что выполнил два проекта, которые опередили все другие. Ему поручили изваять Первопечатника.
27 сентября 1909 года толпа осадила Китай-город, люди забрались на его стены, заполнили балконы “Метрополя”. Когда спал занавес, народ увидел в полный рост облаченного в кафтан Ивана Федорова. Он держал оттиснутый лист и опирался на наборную доску. Грянула музыка. В воздух взлетели кепки. Раздались крики “ура”. То был второй случай после памятника Пушкину, когда Москва единодушно приняла статую.
Скульптор хотел установить ее на высокий постамент в виде печатного станка. Его должна была огибать спиралью узкая лестница, ведущая вверх, к фигуре Первопечатника. Постамент символизировал бы тернистый путь к заветной цели. Но ему требовалась большая площадь для обозрения. Поэтому установили скульптуру на традиционный постамент с надписью: “Николы Чудотворца Гостунского диакон Иван Федоров 19 апреля 1563 года”.
Стена Китай-города рухнула давно. У памятника в советские времена разбили сквер. За ним вполне обоснованно торговала старыми изданиями “Книжная находка”. Ее больше нет. А где памятник? Неужели вслед за Пушкиным и Гоголем его перенесли?
Иван Федоров на прежнем месте. Но, чтобы его увидеть и прочесть надпись, надо подняться по ступенькам высокой лестницы. Она ведет на замощенную камнем площадку, огороженную парапетом и фасадами новых домов. В такой каменный мешок попал монумент. Теперь он стоит на крыше магазина автомобилей. И за спиной Ивана Федорова торгуют машинами, невольно приковывающими к себе внимание. Прохожие фотографируются на их фоне. С трех сторон светят витрины с дорогим товаром. А все надписи на фасадах вокруг выполнены буквами, которыми Иван Федоров не пользовался, когда набирал “Апостол”.
MASERATI
FERRARI
ERMENEGILDO ZEGNA
Весь Третьяковский проезд украшен латинскими литерами. Русскими буквами увидел одно слово в углу: “Пироги”.
Где я — в Риме, Лондоне, Париже? Там магазинов в десять раз больше, чем в Москве, но все надписи — на государственном языке. В Риме они на итальянском, в Лондоне — на английском. В Париже — на французском языке, а не на русском, даже если это ресторан “Распутин”.
Почему Иван Федоров оказался в плену дилеров автомобилей? Почему над ним бросаются в глаза слова, которые без переводчика не каждому прочитать?
Физически памятник сохранился. Но морально уничтожен. Кто к этому руку приложил? Начальник управы “Китай-город”, префект Центрального округа, главный архитектор города? Кто эти иваны, не помнящие родства?
В начале ХХ века комиссия ученых при всем уважении к художнику не позволила ему, чтобы “усложненный, насыщенный символикой пьедестал отвлекал зрителя от главного — скульптурной части”. А в начале XXI века чиновная рать сотворила такую градостроительную ситуацию, что зритель эту самую “скульптурную часть” с тротуара плохо видит, — нужно забраться на крышу автосалона, чтобы увидеть всю композицию и прочесть надпись на постаменте.
Кому мы обязаны тем, что Китай-город остался без “Книжной находки”, а центр Москвы оказался без известных букинистических магазинов? В столицах Европы они дислоцируются в самых людных местах, вблизи музеев и театров, потому что, как сцены и выставочные залы, служат витриной города, магнитами притяжения людей. В Париже, как все знают, букинисты давно облюбовали набережные Сены. Все приезжие стремятся сюда, чтобы увидеть ящики с раритетами, как Лувр, Оперу и Эйфелеву башню. В Москве до революции букинисты торговали у стены Китай-города. В советской Москве книжные магазины занимали этажи “Националя” и “Метрополя”, дома главной улицы. А маршруты библиофилов проходили по Кузнецкому Мосту и Арбату, Столешникову переулку, проезду Художественного театра, ныне Камергерскому.
В этом проезде все знали “Пушкинскую лавку”. Там работал корифей Лев Абрамович Глезер, с ним всю жизнь служили его ученицы, товароведы высшей пробы, державшие в головах тысячи названий и имен авторов редких изданий. Глезер подарил мне с автографом “Записки букиниста”, где процитировал автограф на моей книге о Москве. Многие ему делали такие подарки. Глезер пристрастил собирать книжки серии “Жизнь замечательных людей”. Ее, как выяснилось, основал русский издатель Павленков, а не Горький, что ему приписали люди из “Молодой гвардии”, не ходившие по букинистическим магазинам. Посещал постоянно лавку знаменитый летчик-испытатель Коккинаки, собравший всю давнюю “ЖЗЛ”. Наведывались сюда именитые библиофилы — такие, как популярный артист Смирнов-Сокольский, филолог и пародист Ираклий Андроников.
Из переполненной “Пушкинской лавки” шли в соседнюю “Политическую книгу”, где торговали не только новинками “Политиздата”. А в бывшей гостинице, где останавливался Лев Толстой, помещалась “Москнига” во главе с великим библиофилом Сергеем Ерофеевичем Поливановским, обладавшим такими редкостями, которых не имели национальные библиотеки.
Первой закрылась “Политическая книга”, упразднили “Москнигу”, посчитав, что рынок без нее возьмет свое. Теперь “Пушкинскую лавку” без жалости закрыли, вопреки обещанию мэра Юрия Лужкова, что Москва будет прирастать историей и культурой. Ликвидировать такой букинистический магазин — все равно что разогнать кафедру Института культуры, потому что каждый здешний товаровед являлся профессором книговедения.
Над входом бывшей лавки вижу новую вывеску “Ресторан GUSTO” — в переводе на русский это слово означает “удовольствие”. На месте “Политической книги” — другой ресторан. На месте “Москниги” — запустение. Рынок взял свое.
Подобная картина — в Столешниковом переулке. Машинам путь заказали, чтобы не мешать пешеходам. В переулке прежде толпился народ, через него протекал самый плотный людской поток. Сегодня мало кто заходит, хотя все здесь красиво, ново, сияют витрины. Но люди не идут, как прежде. Почему? Отвечу. Закрыли и здесь всем известный “Букинист”, занимавший два этажа. Перевели за пределы Бульварного кольца, в местность, описанную Гиляровским как прибежище маргиналов.
Над дверями бывшего “Букиниста” надписи: CASSA FORTE и JIMMY CHOO.
Нет больше самого популярного в Москве винного магазина, принадлежавшего в XIX веке Егору Леве. К нему за винами посылали слуг герои Льва Толстого. Стива Облонский, “к ужасу своему, увидел, что портвейн и херес взяты от Депре, а не от Леве, и он, распорядившись послать кучера как можно скорее к Леве, отправился к гостиной”. В бывшем винном магазине, обладавшем винными подвалами, витрины CARTIER.
— Теперь не выпить бокал шампанского. А раньше здесь всегда народ толпился, — сказал мне прохожий, увидев проявленный интерес к сияющей витрине.
Даже революция, убив лучшие фирменные магазины Москвы, пощадила винный магазин, достопримечательность Столешников. А дурной рынок — удавил.
Вся Москва приезжала в переулок, чтобы купить в маленькой кондитерской, основанной до революции французом, лучшие в городе пирожные. Сюда живший в переулке Гиляровский спускался за бриошами. Покупали наполеоны Лемешев и Козловский… Их делали на месте, в двух подовых печах на горячих камнях. Жар доходил до прилавков, где выставлялись семнадцать видов пирожных, за день продавали десять тысяч штук, не считая тортов. Теперь все везут издалека. Но издалека никто не идет.
— Закрыли наш цех. Нечем платить за аренду.
Арендной платой разорила чиновничья рать и букинистов.
Бутики безлюдны. Осиротел переулок. Теперь, в сущности, это Бутиков переулок.
По иронии судьбы, в него выходят двери “Интуриста” и “Москвы”, озабоченных интуристами. Но и они не стремятся сюда: увидеть “Картье” они могут дома. Отечественным никто, кроме ювелирного магазина, не торгует. Своим — дороги нет. Чужие — больше платят. Они заказывают музыку на родном языке. В переулке все выглядит, как в Третьяковском проезде вокруг Ивана Федорова. На всех фасадах домов — надписи латинскими литерами, словно не хватает для вывесок 33 букв русского алфавита.
На Кузнецком Мосту насчитывалось шесть книжных магазинов. Где они? От знаменитой “Книжной лавки писателей”, видавшей всех великих литераторов СССР, мало что сохранилось. Вытесняет книги иная торговля. Выставочный зал Союза художников, чтобы художникам выжить, работает как универмаг.
А самая безотрадная картина — на Арбате. Нет улицы, которую бы так часто упоминали в русской литературе. Сейчас вышел великолепный сборник “Арбат предо мною”. Его составитель Мешков собрал около тысячи стихотворений об Арбате, по его словам, “рожденных вдохновением почти 500 поэтов с конца XVIII до начала XXI века”. Не счесть упоминаний в прозе. Как пишет в предисловии академик Шмидт, это улица “срединная в своей местности, неизменно сохраняет более пятисот лет свое имя”. Да, имя сохранила, но потеряла лицо. Каждый, кто сюда заходит, видит, во что превратили улицу рынок и Арбатская управа за минувшие пятнадцать лет.
Мне скажут, что установили памятник Окуджаве. На фоне бронзовых стволов и арок есть действительно такой монумент. Но войдите в натуральные ворота дома 43, где жил Булат в детстве. И увидите застроенный исчезнувший двор и шесть чахлых деревьев, помнящих поэта. Фасад дома закрыт вывесками, пламенеет витрина “Сувенирграда” с холуйской надписью на английском языке: “SOUVENIRS, VODKA, CAVIAR RUSSIA WITH LOVE”. Другой дом, где жил Борис Рыбаков и “Дети Арбата”, арендовали букмекерский центр, антикварный салон и подобные заведения. На фонарном столбе у дома читаю стихи Пушкина о любви к родному пепелищу и отеческим гробам. Угробили Арбат.
Зияет дыра на месте сломанного кинотеатра, символом безудержной демократии служит измазанная истерическими надписями “стена Цоя”, она же ограда военного трибунала. Чернеет ночью другая дыра, у театра Вахтангова. Давнюю пустоту на углу Арбатского переулка заполнило пятиэтажное здание торгового дома. Такой же высоты — новый ресторан “Генацвале” на Арбате, стилизованный под пятиэтажный дом старого Тбилиси с надстройками и лестницей на виду. Входом в чертог служит необъятная цистерна для хранения вина. Вся эта милая картина возникла в 2004 году не у проспекта Руставели, а на старом Арбате, воспетом 500 поэтами. И здесь на углу торжествуют иваны, не помнящие родства. Кто бы позволил в старом Тбилиси возвести громаду в стиле московского ампира?
Творцы пешеходной улицы мечтали увидеть на ней уютные галереи и выставочные залы, музей Арбата, хотели проложить по переулкам Пушкинскую тропу, открыть ресторан “Мастер и Маргарита”. Что имеем? “Моню” и “Матрену”. Рюмочную “Гоголь”. “Игорный салун”. “Кебаб-Хаус”, “Шашлык-Машлык”, “Американское кафе Дяди Сэма”. На этом фоне первый “Макдоналдс” выглядит образцом кулинарной культуры.
Мемориальный музей Пушкина и квартира Андрея Белого на Арбате — давние достижения советской власти. В минувшем году открылась долгожданная библиотека в бывшей квартире философа Лосева, оставившего городу замечательные книги. На эту истинную достопримечательность приходятся десятки обменных пунктов, скупок, оценок золота, ювелирных и сувенирных лавок, антикварных магазинов — попросту говоря, комиссионных, торгующими картинами, бронзой и хрусталем.
Матрешки — на всем пути. Вижу их в бывшем салоне-фотоателье, где работал Наппельбаум, сделавший первый официальный портрет Ленина, а до него фотографировавший царя, знаменитостей России. Что здесь? Может быть, продолжают традицию? Сняли фирменные фотографии, видны коробки “Кодака”. Делают в бывшем салоне моментальные снимки автоматами.
Все старые книжные магазины испарились. Нет “Украинской книги” и “Военной книги”, “Искусства”. Причина та же: чиновники задушили арендной платой. Два магазина с вывесками “Букинист” напоминают о поговорке “Не верь глазам своим”: и они продают антиквариат, напольных львов, салонную живопись, самовары и прочие подобные вещи.
Отцы города, что происходит? Почему исчезают один за другим хорошие книжные магазины? Закрылась “Красная Пресня” вблизи “МК”. Кому помешала? Книжные гиганты, устоявшие под напором разнузданного рынка, такие, как “Москва”, задыхаются от тесноты; там не повернуться у витрин открытого доступа. Книги запихиваются под ноги, они валятся на голову. Нужно согнуться в три погибели, стать на лестницу, чтобы их достать и подержать в руках.
А где закон “О названиях в городе Москве”? Ведь так просто сформулировать положение, что все надписи в столице России обязаны быть на государственном языке. Другие — прилагаются.
В Москве тысячи проездов, то есть улиц и переулков. Но только некоторые имеют национальное значение. Я бы даже сказал, обладают федеральным статусом, если бы не опасался, что на этом основании их захотят прибрать к рукам так называемые федералы. К этим улицам относятся Третьяковский проезд с памятником Ивану Федорову, Столешников переулок, Кузнецкий Мост и, конечно, Арбат. Решать вопрос об использовании их фасадных строений, о дизайне магазинов, вывесках, названиях должны не владельцы “Мони” и “Матрены”. И не чиновники районных управ, которые превратили Арбат в Матрешкинград, а Столешники — в Бутики.
Прежде громили у нас “безродных космополитов”. Вместо “аут” и “корнер” обязали употреблять — “мяч вне игры” и “угловой”. “Франзольку” переименовали в городскую булочку. Кто бы тогда посмел ГУМ назвать гиперсупермаркетом?
Сейчас все с точностью наоборот. Некогда врачи по-латыни писали диагнозы и назначения, не рискуя навредить больным. Чем рискуют заказчики иноязычных вывесок? Ничем не рискуют — просто унижают народ и город, отдавший им на откуп лучшие улицы и виды.
