— С компенсациями в Беслане такое творится! — разговорчивый таксист негодующе качает головой. — Уже столько народу нажилось на этих компенсациях! Чтобы деньги получить, оформляли документы на якобы погибших родственников. А сейчас гробы выкапывают — а они пустые...
Это всего лишь один из многочисленных слухов, порожденных выплатой компенсаций пострадавшим от теракта. С каждым днем подобных “ужастиков” становится все больше. Неудивительно. Там, где речь идет о больших деньгах, порядочность и честность отступают и прячутся в тень.
Эту девочку видели многие. Это она в 2002 году играла “роль” школьного звонка. Кадры из документального фильма о бесланской школе обошли все телеканалы: девчушка в белом фартуке и бантиках вылезает из большой коробки, чтобы в последний для старшеклассников раз весело позвенеть колокольчиком...
1 сентября 2004 года Алана Доган пошла в 4-й класс. Ее провожала мама вместе с маленькой сестрой, годовалой Миленой. В спортзале они были рядом. Алана то и дело говорила маме: тебе тяжело Миленку держать, давай помогу. А в один из тех жутких часов сказала: “Знаешь, мама, а мне твоя жизнь дороже своей”. Алана погибла. Анета — ее мама — и сестренка Милена остались живы.
— Вот она, девочка моя, — говорит Анета, показывая фотографии. — 5 сентября я ее нашла в морге. Она целая была, не сожженная. Осколок в шее — и все. Даже носочки белые были на ней...
О выплате компенсаций за погибших объявили сразу после теракта. Так называемые государственные деньги получили все, и довольно быстро.
— За погибшего давали 100 тысяч рублей, — говорит Анета, — за тяжелораненых и с ранениями средней тяжести — 50 тысяч, за легкораненых и остальных, кто просто был в заложниках и не пострадал, — 25 тысяч. Еще по 25 тысяч давали на похороны — эти деньги мы тоже сразу получили, но это уже были благотворительные средства, не государственные. Тогда единственная проблема была у людей в характеристике ранений. Потому что в больнице врачи писали в документах “тяжелораненый”, а судмедэкпертиза потом почему-то квалифицировала те же ранения как “легкие”.
Анета получила компенсации только за Алану. Свои документы, как и Миленины, — о том, что действительно были в спортзале, — она до сих пор не собрала.
— Не могу я об этом думать, — говорит Анета. — Деньги... Зачем они? Дочку все равно не вернуть. Я все вспоминаю то стихотворение, что она читала тогда, от имени школьного звонка: “Я в школе первой жить останусь, для вас я в прошлое уйду”...
* * *
С государственными выплатами все было достаточно четко и ясно с самого начала. Другое дело — благотворительная и гуманитарная помощь. Первая комиссия по распределению была создана в сентябре. Почему-то в ее составе оказались только семь человек из администрации города. Никто из пострадавших в эту комиссию не вошел. И, разумеется, сразу же возникли вопросы. Во вторую по счету комиссию, кроме чиновников, вошли представители общественных организаций. По словам бесланцев, “им было не до пострадавших, они все больше делегации всякие встречали и провожали”. Появилась третья комиссия. И уже через некоторое время члены этой комиссии выступили с заявлением: с пострадавшими просто невозможно работать, они невменяемы! Так или иначе, и эта комиссия была распущена. И создана четвертая — на этот раз в ней было 30 человек пострадавших от теракта и 10 представителей власти, в том числе главврач, завотделом образования, юрист и финансист.
Майрбек Туаев потерял в школе одну из двух дочек-близнецов. Вторая осталась жива, а 16-летний сын сбежал с линейки, как только началась стрельба, и притащил домой раненого соседа. Когда с распределением денег не справилась третья комиссия, к Туаевым пришла делегация пострадавших.
— Ты ведь финансист, Майрбек, — сказали ему, — разбираешься в этом. Помоги.
Туаев стал руководителем уже четвертой по счету “распределительной комиссии”. Учет пострадавших ведет Министерство здравоохранения и социального развития. Там составляются списки, туда поступает информация из прокуратуры. Но если на решении о выплате нет подписи общественной комиссии, денег не будет. Комиссия состоит из пострадавших, все друг друга знают, каждый из списков проверяется по нескольку раз.
На 17 января на счета Банка развития региона поступило 1 млрд 3 млн. руб., 1 млн. 354 тыс. долл. и 104 тыс. евро (цифры округлены). 90% средств пришло из России.
— Когда мы решали, как распределить эти деньги, выделили несколько групп пострадавших, — говорит Майрбек Туаев. — Семьи погибших — для них коэффициент суммы приравняли к единице; те, кто тяжело ранен, — для них установили коэффициент 0,7, для ранений средней тяжести — 0,5, и для остальных — заложники и легкораненые заложники: 0,35.
Механизм “благотворительных” выплат остался таким же: необходимо постановление прокуратуры и заключение судмедэкспертизы. Первыми получили деньги те, кто потерял близких.
— 267 миллионов рублей получили 267 родственников погибших, — говорит Майрбек. — По 25 тысяч на погребение получили все... За исключением тех двоих, которых до сих пор не похоронили.
По всей видимости, именно на почве этой жуткой истории и родился слух о “выкопанных гробах”. В Ростовскую лабораторию отвезли 75 неопознанных трупов. 71 труп опознали по экспертизе и отдали родным. Анализы 4 тел — двух мальчиков и двух девочек — не сходились с “оставшимися” взрослыми.
— Мы обратились к людям, которые уже похоронили детей того же возраста, с просьбой сдать кровь, — тихо говорит Майрбек. — Так нашли родных двух девочек. Выкопали, перезахоронили. Потом нашли родных тех мальчиков, что были в лаборатории. Они забрали своих — и выкопали тех, которых хоронили, думая, что это их сыновья. Взяли анализы ДНК теперь уже у этих трупов. И опять — анализы не совпали с ДНК тех двух семей, которые до сих пор ищут своих детей. Что будет дальше, я не знаю.
— Как такое могло случиться?
— Опознать действительно было тяжело, — говорит Туаев. — Я свою девочку нашел по цепочке: как только они родились, мои двойняшки, я каждой надел на шею цепочку с таким оригинальным плетением. Три дня искал ее в морге — и нашел, только когда ее на спину перевернули: цепочку эту увидел.
“Это прокуратура виновата, — говорят в Беслане об этой жуткой смертельной пляске: когда родители вынуждены вновь и вновь выкапывать и хоронить трупы. — Им тогда надо было побыстрей похоронить всех, вот они и подписывали акты опознания без всяких проверок!”
Еще одна проблема с выплатой компенсаций — пострадавшие “переходят” из одной категории в другую. То есть состояние того, кто сегодня считался легкораненым, завтра резко ухудшается. Именно поэтому комиссия не стала торопиться с этими выплатами. Может быть, поэтому родились слухи о том, что деньги не доходят до пострадавших.
На сегодня данные таковы: 84 миллиона рублей получили 120 тяжелораненых, 236,5 миллиона получили 473 заложника с ранениями средней степенью тяжести, 17,5 млн. выплачено тем, кто ушел с легкими ранениями или без них. Всего выплачено 686 млн. рублей. Остаток на рублевом счете — 316,9 млн.
— К середине февраля будут выплачены все деньги, — говорит Майрбек. — И потом пойдут выплаты уже по второму кругу. То есть по той же схеме — с валютных счетов.
* * *
“В зале все были равны, и деньги надо было распределять поровну!” — с такими заявлениями комиссии приходится сталкиваться чуть не ежедневно. Так же, как и с проявлениями не самых лучших человеческих качеств.
Основная группа пострадавших — это мужчины, потерявшие семью: жену и ребенка, а то и нескольких детей. Комиссия приняла решение: в таких случаях выплачивать компенсацию отцу только за погибшего ребенка, а за жену — придержать на время. Потому что у женщины могут быть живы родители, которые воспитали ее и, стало быть, имеют право на компенсацию. Но пришлось столкнуться с неожиданной для многих ситуацией. После сороковин несколько мужчин, потерявших во время теракта жен и детей и получивших компенсацию за детей, женились снова. И уехали из города. Но уже через пару месяцев вернулись — потребовать компенсации теперь уже за смерть супруги.
...Муж с женой разошлись, ребенок остался с отцом. Отец снова женился, новая жена воспитывала его сына как своего. Так прошло 16 лет. В школе погибли оба — и отец, и сын. Осталась семья: женщина, которая всегда считала мальчика своим сыном, и ее родные дети. И тут появилась биологическая мать. За все эти годы она ни разу не проведала сына. Зато теперь, когда замаячила компенсация в миллион, она не только вспомнила о существовании ребенка, но даже в суд подала. Все грамотно, все по закону.
— Комиссия вынесла решение выплатить деньги той женщине, что воспитала ребенка, — говорит Туаев. — И теперь биологическая мать подала в суд уже на комиссию. Тяжело работать. Очень тяжело. Помню, акция была “Дети Москвы — детям Беслана”. Прислали книги, канцелярские товары, игрушки — что еще дети могут? Но все это лежало в коробках из-под бытовой техники. И сразу же поползли слухи: мол, технику разворовали, а что подешевле — раздали. Люди приучены верить в плохое.
Говорят, правительственные чиновники были категорически против того, чтобы отдавать пострадавшим все деньги. “Они с ума сойдут”, — уверяли опытные в денежных делах начальники. С ума пострадавшие не сошли. Но и здесь деньги сыграли свою роль. Когда-то эти люди гораздо больше доверяли друг другу.
— Я снял все свои деньги, чтобы отдать в фонд помощи пострадавшим от цунами, — говорит мне житель Беслана, отец, потерявший сына в 1-й школе. — Пришел в сберкассу, оформил перевод. И поинтересовался: много, наверное, людей перечислило помощь? Ведь у нас очень добрый народ — а после такой трагедии, как у нас, должны откликаться на чужую беду. Когда мне операционистка в кассе сказала: “Никто денег не перечислил, только вы”, — мне стало стыдно за свой народ. И очень страшно.
