Крутой холм и перепутье в устье Яузы невольно навевают мысль о былинных богатырях. Перед подобной развилкой у камня притормаживали они богатырских коней:
И от камешка лежат три росстани,
И на камешке было подписано:
В первую дороженьку ехати — убиту быть,
В другую дорогу ехать — женату быть,
В третью дороженьку ехать — богату быть.
Что по холму над Яузой действительно ходил белыми ногами по сырой земле не кто иной, как Добрыня Никитич, мне подсказал известный знаток города писатель Владимир Муравьев. И процитировал из опубликованной в академическом издании былины о Добрыне такие поразившие меня слова:
“Жила честна вдова Офимия Александровна в Москве на Горке Вшивой,
И остался от батюшка молодой Добрынюшка Никитич,
И зачал ездить Добрынюшка по славной каменной Москвы”.
Такие вот дела, любители истории Москвы. Помянутая горка с названием, ничего общего не имеющим с известным врагом рода человеческого, возвышается возле устья Яузы на правах одного из семи легендарных холмов Москвы. (Вшивые горки известны географам у Малаховки, Сергиева Посада, Коломны, а Вшивый овраг был у деревни Строгино, где теперь Москва.) Развилка у Яузы ведет к трем “заставам богатырским”, большим московским площадям, от которых тянутся дороги во Владимир, Коломну, Рязань. Историки давно обратили внимание на высокий холм у двух рек. На подобных сопряжениях гористой земли и воды основывались многие города Европы. Существует неофициальное мнение, что именно здесь, на Яузском городище вятичей, а не на Боровицком холме, возникла Москва.
В древнерусских повестях о начале Москвы, где правда уживалась с вымыслом, основание города приписывается не только Юрию Долгорукому, но и другим князьям, включая реального “вещего Олега” и мифического князя Мосоха Иафетовича. Под этим именем и отчеством выступал в рукописных повествованиях внук библейского Ноя, сын Иафета. Он якобы первым облюбовал для города холм, где сливались большая и малая реки. И дал всему определения. Из собственного имени и имени своей жены Квы придумал словосочетание Москва, назвав им и большую реку, и город. А по имени сына Я и дочери Вузы придумал название меньшей реке Яузе.
Летописец дьякон Тимофей в келье далекого монастыря в приволжских краях записал эту версию в такой редакции: “И созда же тогда Мосох князь и градец себе малый над превысоцей горе той над устии Явузы реки на месте оном первоприбытном своем именно московском, иде же и днесь стоит на горе оной церковь каменная святого и великого мученика Никиты, бесов мучителя”.
Но в стихи устье и холм над Яузой не попали потому, что, когда их начали сочинять, наши писатели знали — к внуку Ноя, спасшего род человеческий и все живое на земле, “градец” не имеет отношения, так как основан на другом холме — Боровицком. Что и доказали археологи при раскопках. А в устье Яузы они обнаружили массу доказательств тому, о чем хранят память названия здешних проездов и церквей. Когда начали рыть котлован под высотное здание, нашли горн, доверху забитый глиняными игрушками. Потом отрыли другие печи, дымившие над Москвой в XVI—XVII веках. Гончарным делом занимались ремесленники, которых стали называть гончарами. В найденных печах при обжиге глины достигалась температура до 700—900 градусов. Поэтому нашли им место на окраине, за Яузой, из соображений, как теперь говорят, противопожарной безопасности. Москва и от свечи сгорала.
Если бы полвека назад отцы города относились к археологии так, как сегодня Лужков, то за Яузой мы могли бы видеть гончарный музей в усадьбе гончара. Остатки бревен сгоревших строений усадьбы соотносились со старинным планом Москвы. А это давало возможность научно воссоздать усадьбу ремесленника середины XVII века. Ее нашла экспедиция под началом доктора исторических наук Михаила Рабиновича, оставившего нам увлекательную книгу “Москва не сразу строилась”. Мысленно он восстановил усадьбу, где нашли горн с двумя печами и порадовавшие археологов днища посуды с клеймом — крестом в круге: “Усадьба гончара окружена крепким частоколом. На улицу выходит добротный дом-пятистенок. В нем печи, украшенные изразцами, а такие печи бывали только в богатых домах. В глубине двора под навесом — гончарный горн. Рядом с ним рабочее помещение, где приготовляли поливу, а зимой и формовали посуду. На усадьбе сарай для готового товара, колодец, баня и колодец с журавлем”.
Такие усадьбы теснились на былинной Вшивой горке, там, где построен в Москве первый в ХХ веке высотный дом. За Яузой производили на всю Русь глиняную посуду, игрушки, дивные изразцы. Яркие разноцветные плитки, как неувядающие цветы, украшают храм Василия Блаженного на Красной площади, Теремной дворец в Кремле, церковь Успения в Гончарах, к которой мы приближаемся.
Над Яузой к небу сотни лет тянулся черный дым. Все ремесла, связанные с огнем, вытеснили из Китай-города сюда. По соседству с гончарами жили и работали кузнецы по металлу, меди, серебру и “злату кузнецы”. В Старой Кузнецкой слободе, Котельниках, на Таганке делали топоры и ножи, мотыги и серпы, котлы и таганы. А также кубки, братины, чарки, то, что можно увидеть в музеях. В городе о канувших в Лету ремеслах и слободах ремесленников напоминают названия улиц и сохранившихся кое-где церквей, что устояли под натиском “социалистической реконструкции Москвы”.
“В этом районе необыкновенное количество церквей”, — писали в прошлом о Заяузье. Сейчас так, увы, не скажешь. Не ищите одноглавой церкви под названием Происхождения честных древ Креста Господня в Чигасах. Кратко ее называли Спас в Чигасах. В летописи под 1483 годом отмечено: “заложи церковь кирпичну Спас Святой за Яузой игумен Чигас”. По Далю, в далеком прошлом костромичи чигасом называли огонь. В честь огня получил, очевидно, прозвище деятельный монах. Основанный им храм расписывал великий Дионисий. О чем свидетельствует в летописи упоминание о пожаре 1547 года, когда сгорела “подпись чудная Дионисия иконописца”. Славилась здесь икона Всемилостивейшего Спаса. О богатстве прихожан, не жалевших денег на украшение своего храма, сочинили такую песню:
У Спаса в Чигасах за Яузой
Живут мужики богатые,
Гребут золото лопатами,
Чисто серебро лукошками.
Слава!
Переулок, где стоял Спас в Чигасах, назывался Спасочигасовским. Его и другие соседние проезды переименовали, чтобы стереть память о тех, кому русские люди поклонялись до Ленина и Сталина.
До 1917 года в Москве был единственный Котельнический переулок между набережной и Гончарной улицей. В советской Москве Котельнических переулков стало пять. Номер 1-й получил существовавший Котельнический переулок. Под номером 2 значится теперь бывший Новый Космодамианский переулок, где со времен Алексея Михайловича гончары ходили в церковь Космы и Дамиана Нового. Этих святых они считали своими покровителями. У церкви насчитывалось пять приделов. Храм основали в 1656 году, сломали в 1933 году. На его месте, на углу переулка и Гончарной улицы, 20, мозолит глаза уродливая шестиэтажная коробка. В ее твердь вошла часть стен уничтоженной церкви. Номер 3 получил бывший Старый Космодамианский переулок, названный по существовавшей церкви Космы и Дамиана Старого, построенной до появления Космы и Дамиана Нового. Старый храм основан при Иване III, перестроен при Алексее Михайловиче, отце Петра, сломан при Сталине. К слову сказать, безжалостного разрушителя четырехсот храмов в одной только Москве без зазрения совести новоявленные поклонники вождя чтят как радетеля Русской православной церкви. Номер 4 получил бывший Малый Спасочигасовский. Номер 5 — бывший Спасочигасовский. На их углу как раз сотни лет находился Спас в Чигасах.
Нет больше ни Спаса, ни Чигаса. Нет церкви Стефана-архидиакона на углу Яузской и Николо-Ямской улиц, где на пригорке разрослись деревья и установлен крест в память Дмитрия Донского. Его полки переправились через Яузу и пошли навстречу полчищам Мамая. Перед тем как Спас в Чигасах снесли, замечательный реставратор Петр Барановский, основатель музея под открытым небом в Коломенском, успел спасти изразцы с ликами святых, вмурованные в колокольню.
Не стало церкви Воскресения в Гончарном проезде. На ее месте разбит газон у Краснохолмского моста, которому она якобы мешала при строительстве. Церковь украшали изразцы, изображавшие двуглавого орла и эпизоды обороны Троице-Сергиевой лавры в Смутное время. Над храмом поднимались в небо три граненых шатра, как у единственной в этом роде причисленной к выдающимся памятникам русской архитектуры церкви Рождества на Малой Дмитровке. (У театра “Ленком”.) Обе появились в одном году — 1649-м. Воскресение в Гончарах поразило воображение главы австрийского посольства барона Августина Мейерберга, приезжавшего с миссией “к царю и великому князю” Алексею Михайловичу в 1661 году. В изданном им “Путешествии в Московию” она изображена в числе достопримечательностей, поразивших его воображение в русской столице. Попало Воскресение в Гончарах и на известную старинную панораму города Пикарта, относящуюся к началу 1700-х годов.
Что сохранилось от далекого прошлого? Помянутая монахом Трифоном “церковь каменная святого и великого мученика Никиты, бесов мучителя”. Она белеет на горке и хорошо просматривается у перепутья. Храм появился при Иване III, о чем помянула летопись под 1476 годом, как о церкви “иже за Яузою”. А когда ударила в нее молния, летописец записал, что она “пробе стену и у Деисуса попали злато”. (Так называется икона Иисуса с Богоматерью и Иоанном Крестителем над царскими вратами.) В летописи есть запись, что “по челобитью” боярина Дмитрия Годунова “поставлен храм каменной на Москве за Яузой”. Как все другие древние храмы, этот Никита не раз обновлялся. Искусствоведы в нем видят черты, свойственные постройкам времен Бориса Годунова. А в наиболее древней нижней части сохранилась кладка из маломерного “алевизовского” кирпича. Им первый в Москве начал пользоваться Алевиз Фрязин, построивший Архангельский собор в Кремле и одиннадцать церквей в городе.
“Никита-мученик, бесов мучитель” столкнулся с бесами, каких свет не видывал, в октябре 1917-го. Тогда на горку красные артиллеристы вкатили тяжелое орудие. За церковную ограду въехала батарея московских мастерских тяжелой осадной артиллерии. Другая батарея поднялась на Воробьевы горы, чтобы бить по Кремлю. Отсюда он виден как на ладони. Навстречу артиллеристам вышел священник, между ним и командиром батареи Никитой Туляковым состоялся такой разговор:
— Тут стрелять нельзя.
— А что нужно, чтобы было можно?
— Поезжайте в духовный совет на Тверскую за разрешением…
Про тот диалог, попавший в анналы истории, я узнал от самого Тулякова, бывшего красногвардейца, члена ВЦИКа при Ленине и заключенного при Сталине. Старик отсидел в лагерях много лет по приговору партии, отдавшей ему приказ стрелять по Кремлю. Мой друг, известный фотохудожник Коля Рахманов, по случаю 50-летия Октябрьской революции привел Тулякова и двух его правнуков к тяжелому орудию за оградой бывшего Английского клуба. Там с красным бантом на груди сфотографировал его с детьми у ствола орудия — экспоната Музея революции. Она принесла горе и Тулякову, и тем, по кому он, не раздумывая, стрелял снарядами из тяжелого орудия.
Храм на горе выжил. С ним приключилось в лихие времена чуть ли не чудо. И его, как многие другие, собирались сломать. В 1935 году в Париже состоялся Первый международный конгресс писателей в защиту культуры. На нем от имени СССР с докладом “Проблемы культурного наследства” выступил директор Института мировой литературы Иван Луппол, член партии с 1920 года и член-корреспондент Академии наук СССР. Его подпись в том году появилась под письмом в Президиум Всесоюзного центрального исполнительного комитета, ВЦИК, игравшего в СССР тогда роль высшего законодательного органа, с просьбой снести храм Никиты, чтобы построить на его месте здание для созданного в Москве института. Другой более известный большевик, Феликс Кон, недоучившийся студент Варшавского университета, в компании эмигрантов с Лениным прибыл из эмиграции в Россию в “пломбированном вагоне”. Занимал руководящие посты в партии и государстве, председательствовал в комитете… по охране памятников! На просьбу Ивана, не помнящего родства, сломать храм — памятник, помянутый летописью в XV веке, ответил: “Препятствий к сносу не будет”.
Что помешало большевикам — неизвестно. Закрытый храм осквернили, превратили, как водилось, в склад. После войны, когда гонение на церковь ослабло, Никиту-мученика реставрировали, вернули ему вид, какой существовал в средние века.
Сделали это под руководством известного реставратора Льва Давида — по отцу француза, по матери русского. Ему пришлось в молодости собирать осколки разрушаемых бесподобных церквей и Сухаревой башни. Сначала храмы России разрушали большевики, потом — захватившие древние русские города гитлеровцы. Это обстоятельство в какой-то степени и повлияло на решение Кремля заняться восстановлением полуразрушенных памятников. Поэтому Давид после войны смог заняться реставрацией Никиты за Яузой. Последней его реставрацией был храм Рождества в Симонове, где похоронили героев Куликовской битвы Пересвета и Ослябю. Бессребреник, как все советские реставраторы, Давид всю долгую жизнь спасал шедевры русской архитектуры. Он умер в восемьдесят лет, в 1994 году, успев перед смертью узнать, что государство присвоило ему звание заслуженного деятеля искусств России.
При раскопках у алтаря Никиты-мученика нашли надгробную плиту, как гласила надпись, умершего 8 марта 1596 года “Григория Дмитриева сына, кольчужника”, то есть оружейника, ковавшего кольчуги. Не только гончары и кузнецы обитали за Яузой в приходе Никиты-мученика. У надгробной плиты оружейника пришлось позднее отбить край, чтобы рядом с ней поместить белокаменную плиту над погребенной рядом княгиней Марией Елецкой. Она — жена стольника князя Семена Елецкого. На том погосте похоронили князей Новосильских. А это значит, что за Яузой жили не только ремесленники, но и аристократы. В их число попали “именитые люди” Строгановы. Это почетное звание и привилегии им дал царь за великие дела. Под знамена русского царя они поставили земли и народы Урала и Сибири, снарядили знаменитый поход Ермака. Значит, и у Строгановых, ставших баронами и графами, как у князей Елецких и Новосильских, появились дома за Яузой, когда в Китай-городе места им не хватило.
“Именитые люди” были прихожанами церкви Николы Чудотворца в Котельниках, сохранившейся в Первом Котельническом переулке. Храм на горе хорошо виден с набережной. Не сломали этого Николу потому, что его проект принадлежит великому Осипу Бове, тому архитектору, кто создал ансамбль Театральной площади, Первую градскую больницу, декорировал Манеж, прославил свое имя на века. Архитектура социалистического реализма чтила классицизм, как своего предтечу. В стиле позднего классицизма в 1824 году построен храм на средства князя Сергея Михайловича Голицына в память о своих предках (по женской линии) Строгановых. Задолго да этого, в 1668 году, на их деньги на этом самом месте появилась каменная церковь, которая за полтора века обветшала. Новую церковь, большую и светлую, отделывал Дементий Жилярди, еще один мастер классицизма.
Где жили “именитые люди” Строгановы — поблизости. А похоронены точно за оградой церкви Николая Чудотворца в Котельниках. Под ее сводами при советской власти обитала химическая лаборатория, изуродовавшая интерьеры. О той лаборатории ничего больше не напоминает, как и о погосте, залитом асфальтом.
