“Я, ты, он, она, вместе целая страна!” — бодро звучало в морозном черном воздухе со стороны кладбища.
“Что за придурки устроили дискотеку на могилах?” — подумал Вадик, невольно замедляя шаг. В этой заброшенной деревушке жил всего один человек, Леший, на днях схоронивший жену. Именно к нему и направлялся молодой парень из соседней деревни — попросить деталь от старого “Запорожца” для ремонта своей машины.
Изба Лешего стояла в ста метрах от крохотного сельского погоста. Хозяин энергично долбил лопатой мерзлую землю на свежей могиле. Он выкапывал гроб. Рядом стоял магнитофон, откуда в ночь лился звучный голос Софии Ротару.
— Валентина-то моя очень Софьюшку любит, — пояснил Леший обалдевшему парню. — Вот и завел ей, нехай послушает...
Говорят, в каждом доме есть свой скелет в шкафу. К Ивану Гудкову, жителю рязанской деревни Безводные Прудищи, эта поговорка относится буквально. Вот уже четыре года Иван Владимирович не может расстаться со своей умершей женой.
Гудкова и самого можно назвать человеком-призраком. У него нет дома, нет прописки, нет пенсии. Безводные Прудищи, где он жил раньше, ныне перестали существовать: последний дом в этой деревне развалился. Теперь Гудков живет в вагончике-бытовке в чистом поле при асфальтовом заводе, принадлежащем войсковой части. Конечно, завод — это громко сказано. Так, крошечная бетонная коробка, которую в снегу едва заметишь. Самой войсковой части тоже давно нет. Завод работает только в летние месяцы, но сторожит его Иван Владимирович круглый год. Он получает за это полторы тысячи в месяц. Правда, с ноября прошлого года зарплаты еще ни разу не было.
До ближайшего человека — километров семь. В вагончике у Гудкова нет воды и электричества, только железная печка-буржуйка. Из живых душ рядом с ним — две кошки и мохнатая собачонка, с лап до головы увешанная массивными дредами (по-деревенски — колтунами). А еще — жена. Это для Гудкова очень важно. Хотя назвать ее живой душой язык не повернется. Потому что Валентина Гудкова... давно умерла.
В ближайшем к Безводным Прудищам селе Огарево-Почково Гудкова знают все. Деревенские за глаза его называют Лешим.
— Пару раз в месяц он приходит к нам в магазин за покупками, — говорит глава Огаревской администрации Наталья Горбачевская. — Он физически крепкий старик, да и не такой уж старый — 39-го года рождения. А больше никуда из дому не выходит. Так что если поедем к нему, то точно на месте застанем.
Сначала пробираться сквозь снежные равнины предполагалось на тракторе. Но и трактор забуксовал. В одном из дворов нашли лошадь, впряженную в сани, застланные сеном. Хозяин, пьяненький и застенчивый Саша, согласился отвезти нас к Лешему.
— Жена у Лешего умерла зимой, — рассказывает мне местный житель Вадик Зинчук, когда мы, завалившись в сено, трогаемся в путь. — Они, Гудковы, в то время в Безводных одни остались — была одна соседка, бабка Еропланиха, да тоже померла. Почему Еропланиха? Да больно шустрая была, быстрее молодых бегала, как аэроплан. Так вот, Леший свою Валентину хоронить не стал. Все ждал, что очнется. Сперва дома держал, потом целый месяц — в своем “Запорожце” возле крыльца. Неизвестно, сколько б еще не хоронил, да дети наши, Огаревские, туда забрели и увидели трупак в машине. Домой прибежали, милицию на ноги подняли. Те заставили Лешего схоронить жену. Да только недолго она в земле пролежала — всего несколько дней…
…Встречи с Гудковым я ждала со страхом: думала — одичавший, потерявший человеческий облик, не в своем уме. Ничуть не бывало: аккуратно причесан, гостеприимен, словоохотлив. Чем-то похож на бывшего президента Ельцина — и внешне, и по манере говорить. Правда, почти не пьет — разве что стопочку-другую для сугрева, когда придет домой с мороза. Вот только мусор валяется в вагончике прямо на полу и дым стоит коромыслом. Чадит печка, которую дядя Ваня топит углем.
— От угля, понимаешь, угореть можно в два счета, — жалуется он, — лучше б хозяева завезли мне дров или солярки. Хотя и на том спасибо, мой работодатель сам на веревочке висит, сколько еще протянет — неизвестно. Одно название этой конторе: стройшарашмонтаж!
Хоть дядя Ваня и совсем седой, а видно, что когда-то был огненно-рыжим. И весь в веснушках — правда, изрядно поблекших.
Родителей своих Леший не помнит, зато помнит спецдетдом под Киевом, в Боярке. В начале 1945 года там появилась юная воспитательница Валентина. Только год проработала, а запомнилась Ивану на всю жизнь, как мимолетное виденье.
— У нас до нее воспитатель НКВДшник был, у такого не забалуешь, — рассказывает дядя Ваня. — А тут — женщина. Можно и поозоровать! Одни к ней привязались, как к матери. А у меня, дурака, в другую сторону крен пошел. Влюбился, сопляк!
Куда делась воспитательница Валентина через год — детям никто объяснять не стал. Уехала и уехала. Иван еще года два или три каждую ночь думал о ней, а потом перестал. Время выветрило из детской памяти то мимолетное виденье. Но, как оказалось, не навсегда.
— В 1961 году я в Крыму работал, в Алуште, взрывником, и деньги у меня водились. Помню, тогда только появились катера на подводных крыльях, и мы с друзьями возмечтали о таком. Купили в Симферополе план-чертеж, но в Крыму никто не брался построить этот катер. Вот и отправили меня в Киев, на судостроительный завод, — я же хохол, и у меня там знакомый имелся. Все честь по чести, сделали катер по моему заказу. Перегнал я его своим ходом по Днепру до моря и дальше, к Севастополю. А в Севастополе черт меня дернул: вывесил на корме, понимаешь, Андреевский флаг! Это в те-то времена! Правильно говорят: у хохла-дурака котелок только до обеда варит. Погнались за мной два торпедника, зашкурить хотели, но куда им против моего катера! Он же аж над волнами летит! Чухнул я от них — и в Алушту. Там ребят моих подобрал, и пошли мы вдоль всего Крымского побережья: Феодосия, Керчь и дальше — на Кавказ…
В одном из кавказских селений Иван отправился на базар. Смотрит — женщина вроде как знакомая… Долго стоял, рассматривал. Сомнений не было: она! Друзьям сказал — те только руками замахали: не может быть, 16 лет прошло! Иван стоял на своем: судьбу встретил, теперь мимо не пройду…
Сразу подойти к ней не решился, сначала справки навел. Выяснилось, что Валентина замужем, растит четверых детей…
— Муж у ней горький пьяница был. Мы его с ребятами поймали на горной речке, где он рыбу ловил. Говорю: “Юран, жить хочешь? Оставь эту женщину!” Он, конечно, заартачился: да пошли вы, говорит… Ну, мы его за шкирку — и в речку. Раза три купнули: “Юран, как водичка?” “Хо-хо-холодная”, — отвечает. “А как рыбка, поплыть не хочешь?” — “Ладно, — говорит, — дайте денег, уеду в Сибирь, у меня там родственники”. Так что ты думаешь? Деньги эта скотина взял, назавтра же пропил и никуда не уехал! Мы его обратно ловим, тащим на реку, камень к ногам привязали — и в воду. Там течение сильное, но мелко. Ноги у него на дне, руками барахтает и орет: вытащите, все сделаю как надо! Мы его достали, виноградного спирта, чтоб согрелся, налили. В тот же день сами взяли ему билет, проводили, посадили на поезд…
Только тогда отправился Иван к Валентине.
— Вы, — говорит, — в детском доме под Киевом в 45-м году работали?
— Да, работала…
— А на меня посмотрите — не узнаете?
Смотрела она, смотрела…
— Неужто Иван?!
Таких рыжих, как огонь, немного на ее пути встречалось.
Иван сразу и бухнул, чтоб долгих церемоний не разводить:
— Валюсечка, выходи за меня замуж!
— Да я давно замужем…
— Нет, уже не замужем! Штамп в паспорте у тебя есть, а мужа нет.
— Рассказал я ей, как мы с мужем ее поступили. Она аж перекрестилась: до того он ей осточертел! “Ну как, — говорю, — согласна? Детишек твоих воспитаю как родных!” Она засомневалась: такие дела, мол, с ходу не решаются, и вообще, у нас с тобой в годах большая разница… “Ладно, — говорю, — вот мой адрес, вот телефон в общежитии. Я в Алуште живу, надумаешь — пиши или звони!”
Когда Иван вернулся домой — все на том же катере, — его уже ждала телеграмма: “Приезжай, я согласна”.
— Мы с ней хорошо жизнь прожили, дружно, а ведь где только нас не мотало! И в Азербайджане жили, и в Туркмении, и в Узбекистане...
Я считаю, мужик должен деньги заработать и отдать жене. А она уж по твоему поведению смотрит — купить тебе чего аль нет. Скажи, вот если тебе вещь какая понравится, а денег кот наплакал, если купишь, то до получки с большой натяжкой хватит, — ты эту вещь возьмешь? Нет? Вот и она такая ж дура была! Нравится вещь — купи! Это ж радость! Я делал так: всех денег ей не отдавал, часть в башмак прятал. Пойдем мы с ней в магазин, я наблюдаю: она от прилавка к прилавку ходит, а все к одному месту возвращается. Отвернется — я к продавщице. “Чего, — спрашиваю, — она здесь разглядывала? Заверните!” Она меня потом ругает: да это ж сколько денег стоит! Иван есть Иван, дурак есть хохол!
— Дядь Вань, а свои дети у вас есть? — спрашиваю его.
— Нет, я пустоцвет с самого начала. У меня здесь, в паху, что-то вроде дырки. Я по молодости к врачу пошел, он посмотрел и говорит: это от пулевого ранения. В детстве, в войну — не помнишь случая, чтоб ранило тебя? Не помню, может, когда совсем малой был… Короче, эта пуля что-то там задела, и я всю жизнь для женщин — не бык-производитель, а так, игрушка для удовольствия… Самое обидное, что с меня всю жизнь бездетный налог вычитали — был раньше такой для тех, у кого детей нет. Это ж какая подлость: человек и так природой обделен, так еще за это деньги плати! А детей-то Валиных растить все равно надо было…
— А сейчас где они, дети-то?
— Одна дочка померла в 37 лет, другая далеко, сын тоже — в Туркмении остался. Другой сын пошел по бабам и еще пьет. Как говорится, в хорошем стаде бывает хреновая овца. Ему сейчас 36 лет, а уже четвертый раз женат! Хуже всего, что детей бросает: сделает ребенка и к другой переметнется. Когда он второй раз разошелся, я ему так врезал! Он: “Батя, за что?” “Да я ж сам сирота детдомовский”, — говорю. Нет, ни к кому из них теперь не обратишься…
Печка шпарит так, что дядя Ваня распахивает дверь вагончика, впуская внутрь морозный воздух.
— Иначе угореть можно! — объясняет он. — Иной раз человек угорит, как мертвый лежит, его и похоронят… Когда Валюшка померла, я ее долго не хоронил, все надеялся — очнется. Зимой дело было, она чуток до своего дня рождения не дотянула, до 74 лет. У них в роду кто-то летаргическим сном болел. Да и у меня случай в жизни был: схоронили мы человека утром, а ближе к вечеру я мимо могилы шел, слышу — будто стон из-под земли. Меня аж самого корежить начало, словно я сам в этой коробке лежу! Побежал к ближайшей избе, схватил лопату и давай выкапывать гроб. Что ты думаешь? Раскопал — а человек живой! Я его на руки и прочь оттуда, чтоб он, пока не расчухался, не увидал, что в гробу лежит! Чаще всего такое в деревнях случается. Люди смотрят — пульса нет, не дышит, и бац-бац — закапывать скорее, пока не завонял...
Когда дети нашли в машине Лешего труп Валентины, его таки заставили похоронить жену. Дядя Ваня сходил в воинскую часть, позвал солдат, чтоб дали ружейный залп в ее честь…
— Той же ночью спать лег — и сон вижу. Будто жалуется моя Валюшка: плохо мне, Ваня, дышать совсем не могу, камень грудь придавил! И так несколько ночей подряд — один и тот же сон. Проснулся я среди ночи, не выдержал, встал, взял лом, лопату — и на кладбище, оно ж рядом с домом. Раскопал могилу, смотрю — а там и впрямь кусок мерзлой земли крышку гроба проломил и лежит у нее на груди…
Он больше не стал предавать земле тело жены. Привез кирпич, цемент, построил на кладбище небольшой склеп с дверью и тремя окошками. В этом склепе стоит открытый гроб с телом Валентины. Вот уже почти пять лет.
— Ученые еще сами многого не знают. Например, что такое смерть. Или — почему человек тебе во сне является? Валюша с тех пор постоянно ко мне приходит, но уже спокойная, не жалуется ни на что. Мы с ней подолгу беседуем, и все хорошо. Я знаю: когда она придет ко мне и скажет: “Пойдем!” — то я, как Христос, крест на плечо и своим ходом на кладбище. Значит, время пришло, раз с собой позвала.
Ехать на кладбище, что в Безводных Прудищах, километрах в трех от вагончика Лешего, водитель кобылы Саша неожиданно отказывается наотрез.
— Снег больно глубокий, лошадь ноги поломает, — упирается он.
— Да ты че, Санек, запросто полем проедем! — горячится Вадик.
— Не поеду, боязно, — признается Саша.
Мы отправляемся пешком, увязая в снегу. Через сто метров Саша догоняет нас:
— Ладно, садитесь. Только близко я подъезжать не стану…
— Леший ей еду сюда носит в мисочке, — рассказывает Вадик. — Себе приготовит и ей несет. Потом собаки или алкаши какие забредут, съедят, а он радуется, говорит, что это она поела… Одежду тоже носит, развешивает в склепе. Ее тоже обычно алкаши забирают, а потом толкают за бутылку самогона. Леший же твердит: нет, она взяла! Магнитофон включает, дискотеку ей устраивает. Злые языки говорят: может, он ее того, ну, вы понимаете, как жену… Я в том году набрался смелости, зашел с ним вместе в склеп этот, глянул на нее — и чуть сам не помер. Жуть какая-то. Помню, у нее один глаз паутиной затянут…
Сейчас, зимой, дядя Ваня бывает у жены не каждый день: по снегу особо не находишься. Валентина родом из Безводных Прудищ, и в 90-м они с Иваном Владимировичем переехали жить сюда, в дом ее родственника, который давно уехал. Вскоре после смерти Гудковой выяснилось, что дом, где они жили, тот родственник продал, и новый хозяин выгнал дядю Ваню. Тогда Леший и перебрался в свой вагончик. А дом стоял пустым, до тех пор, пока не развалился.
В ложбине перед пригорком, на котором раскинулось маленькое кладбище в полтора десятка могил, Саша, как и обещал, остановил лошадь:
— Дальше не поеду!
Мы с Вадиком пешком поднимаемся по склону.
Над крошечным склепом из белого кирпича нависла старая, согбенная береза. В окошко виден гроб, прикрытый рубероидом. А на стене, на гвоздике, висит темно-синий халат в мелкий старушечий цветочек…
…Когда мы уезжали, дядя Ваня сказал:
— Если все хорошо будет, я по весне чухну отсюда. Иначе совсем одичать можно… Постараюсь где-нибудь в Подмосковье поселиться, буду грибы-ягоды собирать и в Москву возить. Может, насобираю денег да домик какой-нибудь завалящий там куплю. Тогда и ее тоже перевезу… Священники говорят, что нельзя так делать, не по-божески это — человека не похороненным держать. Да только кто знает, что для этого человека лучше?
Кто знает…
