...Выхожу с Ваганьковского. Тут же жилой дом кирпичный: Внешпосылторг когда-то для своих строил. Но сейчас от его “элитности” — лишь многообещающее соседство. По дороге думал: как должен жить человек, всю жизнь игравший мента? Столько связей, столько возможностей...
— А, это вы? Заходите...
И вправду — так и норовишь брякнуть: “Здрасьте, Пал Палыч!” Так проще. Понятнее. Вечный образ. Но обращаюсь к нему “Георгий Яковлевич” — и сразу вспоминаю, что он — артист с Малой Бронной, и завтра ему — 65... Следуем в кухню — прислушиваюсь: он еще ничего не говорит, а уже видна явно болезненная худоба, хрупкая уютность человека, ценящего тишину и уединенность...
...Скромные интерьеры. Скромные люди живут здесь.
— А чего нам для двоих-то? — отзывается Георгий Яковлевич. — Здесь я, жена моя Ниёле, кстати, врач из Боткинской...
Шуршание за спиной.
— И еще Кеша! — обрадовался коту Мартынюк. — Вышел наконец!
— Породистый...
— Да какой там! Маленьким принесли — ну рахит! Пузо вбок, лапы кривые, хвост веревкой. А сейчас какой, а? Уж 15 лет ему! А что? Витаминки кушает, травку-соломку. Главный он в семье: Иннокентий Георгиевич, хозяин.
— Вроде сын ваш? А дети где же?
— Дети жены? Они-то отдельно живут. А вот глядите: кто это?
...Смотрю — портрет. Самодеятельный, но с душой.
— Один поклонник подарил; правда, писал его с фотографии. Поэтому все наоборот: видите, палец у меня крючком на левой руке? Сухожилие перерезано: как-то на репетиции давным-давно бутылка летела из-под шампанского. Ну и попытался поймать... Кофеечку? Угостить особенно нечем, жена в костел ушла... Она же литовка. Хотя... какая разница? Главное, чтобы Бог в душе был, а в какую церковь при этом ходишь...
— Хотите вы или нет, но говорят же про актера: “заложник одной роли”...
— Не я первый, не я последний. Сначала очень переживал. Вот смотрит на тебя человек, а ты думаешь: “Ну, сейчас опять начнет: Пал Палыч, “Знатоки” и прочее в этом духе...” Но иногда вдруг услышу: “А я вас помню еще по фильму “Щит и меч”!” И сразу так приятно на сердце!.. Я ведь актер характерный, очень разным могу быть. Помню, когда съемки “Знатоков” были в самом разгаре, в театре на Бронной мы с Леней Каневским играли в “Обвинительном заключении” двух прожженных зэков: я — вор-рецидивист Лимон, Леня — староста камеры по кличке Гоголь. И вот занавес открывается, а мы в каком-то рванье на нарах сидим. Красота! Зал в шоке. Минут пятнадцать не могли спектакль начать из-за хохота...
— Но роль Знаменского хорошая же получилась!
— Да ничего в ней хорошего нет. Что там играть? Она трудна только своей положительностью. А так... В первую же встречу сговорились с Каневским и Леждей, кто каким будет: Знаменский — интеллигентным, Томин — разбитным и шустрым... Всё! А дальше пошли сплошные допросы на двадцать лет (с 1969-го) и 22 серии. Моей настоящей-то фамилии никто не знал. До чего доходило! Один раз билет на самолет выписали: “Знаменский, Павел Павлович, рейс такой-то, место такое-то”. И мой номер паспорта. Прохожу контроль в аэропорту. Охранники как вчитались, так и прыснули. Но пропустили.
— Значит, за что-то народ полюбил?
— Так ведь не было ничего — из сериалов только “Знатоки” да “Кабачок “13 стульев”. Мы и “развивались” во многом благодаря письмам зрителей. Сегодняшние “менты” могут играть как угодно. Их не ограничивает жанр. А мы... Я из-за этого ни одной серии “Знатоков” так до конца и не досмотрел. Только сяду — гляжу на себя деревянного, думаю: “Надо исправиться!” Наутро — съемки, надеваю мундир, и... опять все то же. Зрители часто просили: “Хоть жените их, что ли!” Или написали однажды: “Чего это Знаменский дела столь успешно раскрывает, а все майор?” К следующей серии повысили. Так полковником в отставку и вышел.
— А то, что Владимир Хотиненко пытался “Знатоков” реанимировать...
— “Ностальгический” рейтинг был высоким, но сейчас уже нет смысла этого делать: рынок переполнен. Вы не курите?
— Нет, но я с удовольствием на вас посмотрю. Странно, что жена-врач вам это дело позволяет.
— Позволяет? Не то слово! Пилит и пилит. При ней — не очень-то... Я же оперировался на легком в 2001-м. Опухоль вырезали. Теперь каждый год 4 декабря звоню своему профессору — Александру Харитоновичу Трахтенбергу, говорю: “Папа” (его все так в Институте Герцена зовут). Считай, как второй день рождения.
— Это чего ж, дело к раку шло?
— Спросил у него, а он лишь смеется: “А какая тебе разница? Я отрезал все и выкинул кошкам!” Помню, захожу к нему в кабинет первый раз. Ну, думаю, сейчас начнет придираться — курю я или нет. Только открыл дверь — топор негде вешать. Успокоился: “Этот меня поймет!” А ведь он сам туберкулез перенес. Я все спрашивал: “Чего ж вы сами-то курите, Александр Харитонович?” Отвечает: “Судьба”. Сразу же после операции — я в реанимации лежал — он подзывает жену и говорит: “Сигаретку ему принеси...” Это не просто так: привычка-то многолетняя. Когда лежишь, застой может быть в легком. А покуришь — идет отхаркивание. Вот курнул я раз — и все поплыло... Операция — тьфу-тьфу-тьфу — прошла блестяще!
— А “блатом”, от “Знатоков” идущим, пользовались?
— Конечно. Только переехал в этот дом, сразу же отправился в магазин. А ведь дефицит тотальный! Кто в магазине главный?
— Заведующий.
— Сам ты заведующий! Мясник! Усадил меня, стал рассказывать, как к нему еще Высоцкий приходил. Или те же грамоты: вот сколько было “милицейских” министров за эти годы — каждый нас — “знатоков” за своих считал. Сколько по стране ездили — никогда без милиции не обходилось. Жена просто стонала: “Вот поедем — смотри! Чтобы никто не знал, что ты прибыл в город!”
— Прямо “Ревизор”!
— А то! Но кто-то все равно заприметит в самолете... Ночь пройдет, наутро — звонок в дверь. Стоит какой-нибудь майор: “Георгий Яковлевич, сегодня вечером — мероприятие”. И уже все ясно: шашлыки или уха. После одной такой поездки жене плохо сделалось с печенью: объелась бишбармаков...
— Но в какой-то момент профессия милиционера вконец девальвировалась. Не приходилось от зрителей слышать — чего, мол, этих “продажных” играете?
— От зрителей — нет. Ну что вы! Мы надежду играли. А вот сами менты, конечно, относились к нашим героям иронически... На первых сериях в качестве консультанта у нас был генерал-лейтенант Борис Викторов, ныне покойный. Ох и хороший мужик! Рассказывал, как одна коллега ему говорит: “Я тут видела фильм научно-фантастический, который ты консультируешь...” — “Это какой же?” — “Знатоки”. — “Почему фантастический?” — “Да где ж ты такую милицию видел?!” Все всё понимали. Но мечта перевешивала. Верили в нас. Прямо в театр ко мне приходили женщины, приносили какие-то дела со словами “у меня сына неправильно осудили!” А мне что ответить? “Я — артист!” — “Ну вы же там всех знаете!” Вот и брал, передавал кому следует. Не выкидывать же. А популярностью, конечно, пользовались, но на бытовом уровне: скажем, едет Каневский на авто (а он всегда ездил как хотел: кирпич, не кирпич...), нарушает. Останавливают. Узнают. Отдают честь. Берут автограф. Едем дальше. Да и друзьям помогали часто: у кого-то права отобрали, кому-то телефон нужно поставить или вообще квартиру выбить... Вот соберемся — Каневский, Дуров и я — и идем в исполком. Помогало. Сейчас такое не пройдет. Давай деньги — и всё.
— Не по душе такая реальность?
— Я рад тому, что людям дали возможность зарабатывать. Это мы — к окладам привыкли. Жена тут кого-то лечила, и ей в благодарность больные денег дали. Долларами. Она принесла, руки трясутся. Я говорю: “Ну и что? Что в этом такого ужасного?” Тут Каневский приезжал из Израиля, рассказывал, как он по 26 спектаклей в месяц играет. Но и получает за каждый!
Потому очень я сочувствую провинциальным артистам, которые варятся в своем театре как в котле все сто процентов времени...
— А разве это плохо?
— Но они лишены этой московской прелести выбора — театр-кино-телевидение-концерты. Помню, снялся в своей первой рекламе. И мне буквально ни за что сразу столько денег отвалили! В голове все перевернулось: а я, дурак, каждый день в театр хожу! Правда, мы в свое время тоже — как свободная неделька, так берем ролики с фильмами (в качестве “картинки” для концерта) и — по стране! За 20 лет я, Каневский и Гриша Лямпе весь Союз обчесали вдоль и поперек. Я даже стихи написал:
Помнит Харьков и Саратов,
Таганрог и Кременчуг —
Приезжали к ним ребята: Каневский,
Лямпе, Мартынюк.
На аллеях Волгограда,
на Крещатике и Невском
Появлялась гоп-бригада Лямпе, Мартынюк, Каневский.
И поди-ка угадай-ка, где еще
при свете рампы
Будет грабить эта шайка — Мартынюк, Каневский, Лямпе.
— ...Жаль, что они уехали. И Каневский, и Лямпе. Последний там и умер.
— Да, помню, как Гриша плакал уезжая. Все звал меня туда, говорил: “Я тебе вызов пришлю”... А потом — операция, заражение крови, и Гриши не стало.
Уже четвертая сигарета. Но, по счастью, звонок в дверь. Жена.
— Вы, Георгий Яковлевич, уж точно домосед. Сколько раз Лямпе к себе приглашал: “пришлю вызов”...
— Сейчас для меня любая поездка тяжела: жуткий остеохондроз. Если куда лететь — жена тут же уколы делает, шею обезболивает. Уже год на них сижу. Если и люблю поехать — так это в санаторий подмосковный или в родной Оренбург.
— А загранка?
— Она в советское время только магазинами привлекала. А теперь-то что? У нас всего полно, и гораздо дешевле.
— Но Оренбург не забываете?
— Пока родители были живы — ездил. Папа у меня — партийный работник средней руки, мама — по ветеринарной части... Отец — украинец (Мартынюк), мать — казачка. В детстве я впечатлительным был. Где-то с пяти лет себя помню. Как раз война закончилась. Это сейчас Оренбург — промышленный. А тогда — захолустнейший городишко в две улицы. Степь, одним словом. Там же Казахстан под боком. Наркота была в избытке.
— И вы...
— Все мы в детстве анашу перекурили... И если бы не старший брат — местный артист, — еще неизвестно, что бы из меня получилось. Он-то первым и потащил меня в театр. Разжег страсть. Потом уж была Москва, ГИТИС... Родители отпустили. Думали так: “Сейчас поедет, само собой, провалится и вернется”. И я так думал. Но... Где-то на последнем курсе меня позвал к себе главреж Оренбургского драмтеатра. Сижу в кабинете, а он “охмуряет”: сразу дам тебе роль Алексея в “Оптимистической трагедии” (это, если помните, этакий “советский Гамлет”), квартиру... Не сбылось. Меня взял Гончаров.
— Не жалеете, что всю жизнь проработали в одном театре? Тем более что театр этот... гм... пользуется у москвичей переменным успехом.
— Малая Бронная? Да, уж 43-й год пошел, как я здесь. Но я консерватор, знаете ли...
— В качестве главрежей Бронная сменила многих. Последним был Житинкин...
— И слава Богу, что он ушел. А то балаган какой-то.
— Да, ушел. А что же взамен?
— Дуров очень неплохо работает с артистами. Я вот специально бороду отпустил для роли Ванюшина (по “Детям Ванюшина”), которую Лев Константинович мне предложил. Это его первая постановка после ухода Житинкина. Жаль только, что народу совсем мало ходит. Что же это: нас на сцене больше, чем зрителей!
...Входит Ниёле, я понимаю, что с этого момента начинается семья, и я тут лишний, но... Георгий Яковлевич — жене:
— Давай развей какой-нибудь миф обо мне...
— Нет, правда, ваш муж пользуется такой популярностью, у женщин в том числе...
Ниёле:
— Я не придаю этому большого значения. Ни его это не портит, ни меня.
— А вот так, чтобы в запале хлопнуть по столу: “Я народный артист!”?
Мартынюк:
— Я стал известен уже после фильма “Тишина” 63-го года, у меня напрочь отсутствует “звездность”, и в других я этого не понимаю.
Ниёле:
— Да и потом: какая такая звезда? Он просто хороший артист. “Звезд” сейчас вон сколько... А познакомились мы в больнице при ВТО (тогда была еще такая): я там работала, а он лежал. Где-то 25 лет назад...
— Неужели? Серебряная свадьба! Отмечали?
— Да нет. Забыли... Просто поговорили, и ладно. Чего еще отмечать? Живем и живем. А сейчас, смотрю, нашей молодежи печати в паспортах стали мешать. Но я вам скажу так: семья всегда остается одной непоколебимой ценностью, в которую можно верить даже тогда, когда других ценностей не осталось...
