Для государственного обвинения в деле Ходорковского—Лебедева— Крайнова наступила не очень удобная стадия суда. До недавних пор прокурор мог говорить что угодно — суд внимал ему и позволял использовать “умные” термины типа “выручка от добычи апатитового концентрата”. Теперь право голоса получили и подсудимые.
Однако надежды обвинения на то, что они начнут каяться и обещать исправиться, не оправдались. Сначала Ходорковский, а затем и Лебедев не признали себя виновными ни по одному пункту обвинения. Более того, оба продолжают считать, что их обвиняют в преступлениях, которых не было, которые “либо выдумали, либо художественно переработали из материалов обычных гражданских споров”.
Удивительно, но и Ходорковский, и Лебедев, если сверить их выступления, не имея возможности выработать единую линию защиты (а у подсудимых, естественно, не только нет возможности говорить друг с другом, но и есть определенные ограничения при общении с адвокатами), говорили практически одно и то же.
Главным постулатом их речей было то, что они не просто не соглашаются с обвинением, а просто не могут его понять. Настолько некорректно оно составлено. В связи с этим оба отметили, что государственное обвинение поставило перед судом практически “неразрешимую” задачу.
Подсудимые четко и конкретно рассказали о своей жизни и работе. Конечно, спору нет, святыми они не были. Однако и закон они не преступали. Во всяком случае, тех законов, которые действовали в то время. Вся их беда заключается лишь в том, что каждые новые правила игры, которые бизнес-сообществу объявляло правительство, они воспринимали всерьез, как руководство к действию. А если учесть, что они оба руководили банком, оборот которого, по их же собственному признанию, всегда был больше, чем бюджет Санкт-Петербурга, а весьма часто даже больше, чем бюджет Москвы, инкриминировать им частные сделки клиентов банка просто смешно. Это все равно что пытаться привлечь водителя троллейбуса за то, что в салоне кто-то дебоширит.
Характерно, что до того велеречивый государственный обвинитель Дмитрий Шохин замолчал, как только дело дошло до диалога. Суд неоднократно предоставлял ему право задать вопросы обвиняемым, но пока ни разу прокурор своим правом не воспользовался. Ведь с того момента, когда слово получили Ходорковский с Лебедевым, процесс буквально начали осаждать журналисты и просто известные в обществе совестливые люди. Здесь прокурор как на ладони. А с аргументацией у стороны обвинения явно не все в порядке.
Как сказал на суде Платон Лебедев, характеризуя обвинение: “Никакого отношения к праву, к закону действия этих должностных лиц... к исполнению предписанных им государством и законами функций... не имеют”.
Дмитрию Шохину, видимо, ничего не оставалось, как отбиться странно звучащей из уст государственного обвинителя в судебном заседании фразой: “Все, что сказал Ходорковский, это неправда, сочиненная его адвокатами”.
В общем, достойно парировал в духе дворовых споров — мол, сам дурак. А что еще остается, когда, видимо, по существу сказать-то и нечего.
Вообще, чем дольше длится суд, тем непонятнее становится: кто здесь кого судит. Чем еще, как не эмоциональным срывом, можно объяснить требования Шохина к одному из свидетелей, заместителю директора екатеринбургского Института экономики РАН профессору Владимиру Бочко, доказать свое профессорское звание. На фоне этого одно из последних заявлений Ходорковского еще более подчеркивает уверенность человека в собственных силах и сознание своей правоты: “Я имею представление о заказчиках и их возможностях. Исполнителей мне жалко... хотя и считаю, что зарабатывать деньги на жизнь таким образом нельзя”.
