Продолжаем публиковать заметки автора книги о жизни современных американцев. Одиннадцать лет Ада Баскина преподавала в университетах США.
Если бы меня спросили, какая черта наиболее свойственна американскому характеру, я бы ответила: “Конечно, оптимизм” (или, как это называют сами американцы, позитивизм). Это некая психологическая установка, которую сформулировать можно так: все хорошо, а должно быть еще лучше.
Я утешаю свою подругу, тридцатилетнюю Бриджит МакДану, на которую навалились невзгоды: “Ты же знаешь, жизнь — она в полоску. Сейчас у тебя черная полоса, потом непременно настанет светлая. Все это естественно”. Она смотрит на меня с надеждой, потом спрашивает:
— Разве естественно? А у нас, американцев, принято считать, что радость — это норма, а горе — патология. Его стыдятся. С ним борются. Стараются быстрее преодолеть и забыть. Неприятности — это как болезнь. Причем болезнь стыдная.
Спросите любого американца: “Хау ар ю”, как, мол, жизнь? Он обязательно ответит: “Файн”, “Уандерфул”, “Грейт”. Сначала меня это раздражало, отдавало какой-то тотальной хронической фальшью. Но потом я поняла, что это своеобразная защита от неприятностей: не предаваться печали, не погружаться в тоску — в этом, по-видимому, есть некий энергетический импульс. Большой драйв. Он дает силы для сопротивления жизненным невзгодам в самых тяжелых обстоятельствах. Попробую показать это на примере моей знакомой, социолога Шерон Коллинз.
Сорокапятилетняя Шерон при первом знакомстве сильно меня удивила. Разговор у нас шел о некоторых социально-психологических особенностях американцев. И она вдруг говорит: “Вообще, я считаю, что большинство граждан Америки преимущественно счастливы”. Сама Шерон производила впечатление определенно счастливого человека, но как же можно собственное состояние переносить на всех остальных сограждан? Как можно заявлять, что большинство членов общества, любого общества, преимущественно счастливы? Не в Эльдорадо же живем. Я уж не говорю о сотнях тысяч бездомных, безработных (многих из которых сама видела на улицах и в приютах). Но куда же подевались обычные житейские несчастья — болезни, одиночество, ссоры детей и родителей, неразделенная любовь, да мало ли неприятностей у любого человека в любой стране. Вот что делает личная удачливость, подумала я: несчастья других просто перестаешь замечать. Я попросила Шерон подробнее рассказать о себе.
— Я рано вышла замуж. Брак был неудачным, — начала она. — Муж тиранил меня придирками, ревновал к учебе, к работе. В доме не стихали скандалы. Дети стали нервными, перестали улыбаться, у них намечалась хроническая депрессия.
Я не могла взять в толк, где же здесь место для счастья. Шерон заметила мое недоумение, понятливо кивнула.
— И тогда я решилась на развод. Процедура эта шла долго. Муж отобрал у нас дом, мы остались почти без средств.
Но мы сняли небольшую квартиру. Я отвела детей к психотерапевту, они вскоре пришли в себя, обрели душевный покой, повеселели, к ним вернулась радость жизни. И мы были очень счастливы. Потом я взяла в банке деньги в кредит, и мы начали строить свой дом. Это было трудно. Но нам помогали друзья. Когда дом был готов, мы почувствовали, что по-настоящему счастливы.
— Старший мальчик сейчас учится в колледже. Хорошо учится. Недавно, правда, его ограбили, отняли деньги и немножко побили, он даже пробыл несколько дней в госпитале. Но теперь он уже здоров, не осталось никаких следов. Он очень счастливо отделался.
Да, безоблачной эту жизнь не назовешь. Но хорошо хоть, что все беды позади. Для порядка я спросила еще о дочке.
— О, дочка была два года очень счастлива. Ее бойфренд — отличный парень. Это была такая любовь! Но его отец, протестантский священник, не знал, что мы — католики. Собственно, мы не очень религиозны, в костеле бываем редко. Но все равно для него это был удар, он не хотел, чтобы сын женился на католичке. И Пол, так звали молодого человека, в конце концов подчинился воле отца, уехал к себе домой, на Западное побережье. А недавно мы узнали, что он женился.
— Ну и как себя чувствует ваша дочь? — спрашиваю. Картина идеально счастливой судьбы Шерон разрушается стремительно.
— О, она очень переживала. Но теперь, через полгода, она уже справилась с этой проблемой. Теперь она больше общается со сверстниками, обрела новых друзей, недавно познакомилась с парнем, может, он станет ее новым бойфрендом. И она уже почти счастлива.
И тут я подумала, что если такое отношение к жизни свойственно большинству американцев, то они и в самом деле — ну если не счастливы, то, как бы это сказать поточнее, устремлены к счастью. Они стараются найти хорошее во всем, что только может дать им это ощущение успеха, удачливости. И по возможности забыть или хотя бы умалить тяготы, беды, несчастья.
Хорошо ли это? Я бы не рискнула дать однозначный ответ. Это ведь очень утомительно — держать постоянную маску счастливости, не давать себе расслабиться, погоревать, погрустить. Но вместе с тем это все-таки лучше, чем постоянное уныние, жалобы на жизнь и угрюмость, каковые я часто встречаю у своих соотечественников.
