Он ворвался на цирковой небосклон в стремительном полете. Всего тринадцать творческих лет — и комета по имени Леонид Енгибаров унеслась прочь от земли.
В вечность.
Клоун-мим, он не произносил ни слова, а после его выступлений люди выходили из зала с просветленными лицами, как после мессы. Его обожали миллионы, девчонки сходили с ума от любви к нему. “Им нужен не я, а моя популярность”, — отмахивался от поклонниц Енгибаров.
За поминальным столом было тесно от женщин — он же всю жизнь чувствовал себя одиноким...
15 марта ему исполнилось бы лишь 70 лет. Но гении у нас не живут долго.
Он не был похож на клоуна. На манеже — худенький невысокий паренек в полосатой футболке, в коротких черных брючатах на одной лямке. И темно-синяя на шее косынка в белый горох. Легкий мазок черной растушевкой, подчеркнувший бездонные карие глаза, да чуть-чуть красной краски на губах — вот и весь грим. От клоунской профессии — лишь здоровущие черные ботинки, тросточка и дырявый черный зонт. Поначалу публика недоумевала: а где же комик с красным носом, кто будет нас смешить?
С Енгибарова, этого первого клоуна-философа, романтика, поэта, началась новая эра в искусстве клоунады. “Русские артисты полностью изменили представление о клоунах, которое сложилось у всех за последние сто лет... Самый интересный из них — Леонид Енгибаров...” — пишет Доминик Жандо в “Истории мирового цирка”.
Вот Енгибаров выбегает со скрипкой в руках. Его сердце переполняет счастье, которое не передать словами — только музыкой. Сейчас, сейчас он сыграет, чтобы поделиться своей радостью со всеми. Черт, куда же подевался смычок?! Пока идет уморительная возня со смычком, нотными листами, пюпитром, зал хохочет. Наконец-то все по своим местам. Но вдохновенное выражение лица скрипача, обещающее публике как минимум Паганини, сменяют смущение и растерянность. Да умеет ли он играть? Неловкое движение — и... скрипка разваливается на куски. Прижав обломки к груди, клоун понуро уходит с манежа. А вслед ему звучит щемяще-грустная мелодия, от которой смех комом застревает в горле.
“...Клоун — непременно серьезный человек, — утверждал Енгибаров. — Нет, смешить — его цель. Но подходит истинный комик к своей цели без нарочитого смехачества... Различие актера, который выступает в роли Гамлета, и актера, берущего на себя роль клоуна, состоит лишь в том, что они играют разные пьесы”.
Сам же он всегда предельно искренен в своих “пьесах” — пластических новеллах о любви и предательстве, победах и поражениях. Человек, заблудившийся в весне, когда днем греет ласковое солнце, а по ночам — жестокие заморозки. То надежда, то отчаяние...
Анатолий МАРЧЕВСКИЙ, клоун, народный артист России:
— Когда я был на втором курсе училища, Леня приходил ко мне на репетиции. Позже я приезжал к нему в Саратов, он подписал мне фотографию: “А.Марчевскому — продолжателю” — и сказал: “Я напишу для тебя отдельно репертуар на всю программу”. Я поверил в себя, он придал мне силы, чтобы отстаивать индивидуальность на фоне всех знаменитостей. Может быть, кое-кто из старшего поколения не всегда мог понять и принять его философский стиль: люди привыкли к традиционной клоунаде, ведь легче просто созерцать смешные “корючки”, чем думать вместе с клоуном. Но творческая элита, его ровесники — все были в диком восторге от Енгибарова. Мы, молодежь, преклонялись перед его искусством — он был Чаплином нашего времени. Ужасно, что он ушел от нас совсем молодым, в тридцать семь лет...
Аплодисменты
“Каждый вечер в огромном зале я собираю тысячи аплодисментов, тысячи всплесков рук, и охапками приношу их домой... Аплодисменты заполняют всю комнату, плещутся у твоих ног, фонтанчиками взлетают к потолку, а ты радуешься, как маленькая.
Я сажусь в кресло и жду... Ты продолжаешь играть, и мне становится грустно... Я поворачиваюсь к тебе, хочу, чтобы ты меня разглядела, я устал, я голоден и у меня болят плечи.
Но ты ничего не видишь и не слышишь, тебя оглушил огромный зал и закрыл меня. Завтра я снова пойду собирать для тебя то, без чего ты уже не можешь жить”.
(Из новеллы Енгибарова “Аплодисменты”.)
Странно, но никто не помнит, была ли среди сидевших за поминальным домашним столом та единственная, которую он официально назвал своей женой, — Ада Шереметьева. К слову сказать, и отыскать ее следы оказалось труднее всего: даже большинство цирковых ничего не слышали о ее существовании. “Ослепительно красивая женщина. Когда они поженились, Ада была актрисой театра Комиссаржевской, — сказали мне питерские друзья. — Но потом уехала с Леней в Москву и там осталась”.
Знаю, что Шереметьева в шестидесятых снималась в кино: “Путь к причалу”, “Молодо-зелено”, “След в океане”. Но на “Мосфильме” мне сообщают, что в картотеке ее нет. Никаких сведений о ней — и в Гильдии актеров кино. Наконец по длиннющей цепочке удалось найти свидетеля тех давних событий — Юрия Белова, режиссера и друга Енгибарова, ныне живущего в США.
— Они встретились в Ленинграде, — подтверждает Белов по телефону. — Сразу после окончания училища Аде дали в театре главные роли. С Леней у них случился сумасшедший роман: поэт, он вообще умел потрясающе любить. Женщины падали именно от того, как он любил. Там было все: цветы среди зимы — она шла к цирку, а он забрасывал ей дорогу цветами. Он рисовал ей самые радужные перспективы, говорил, что в цирке она немедленно станет звездой, и сам верил в это. Ну какая женщина выдержит такой натиск — конечно, они расписались.
Из Ленинграда молодожены по разнарядке поехали в Минск. Там кончился их роман и началась жизнь. Ада впервые вышла на манеж: Леня ввел ее в свои репризы, где у него должна быть партнерша. Она выходила в “Статуе” — посидеть на лавочке — и бросала цветок в “Боксе”. Все. Какая уж тут звезда... Цирк показался ей адом, она не приняла его — сразу и насовсем. Актриса поняла, что, уйдя из театра, осталась без ничего.
Последней каплей стал день, когда они приехали в Москву, где Енгибаров жил со своей обожаемой матерью в Марьиной Роще, в старом деревянном доме без удобств, с туалетом во дворе. Для нее это был шок, крушение всех надежд.
— Ну, значит, не очень-то она его любила...
— Беда в том, что они оказались совершенно несовместимыми людьми. Нужно понять, что Леня был безумно ранимым человеком. Чтобы уйти от стрессов, он все время жил в своем собственном — выдуманном, а не реальном мире.
— Почему никто не хочет вспоминать, что у Енгибарова был сын от Ады? Говорят, он его не признавал. Неужели был так жесток?
— Все неправда. Уже после смерти Лени Ада нашла меня: что-то ей нужно было узнать, не помню. Я приехал к ней в Гороховский переулок (Леня все-таки получил новую квартиру через главк, но вскоре, когда понял, что не нужен жене, собрал свои вещи и вернулся к маме. В этом был весь Енгибаров). Тогда же я увидел мальчика — он не был ни капельки похож на Енгибарова. Да, ее второй муж был очень известным человеком на радио. Думаю, мальчик — это его сын.
Его пражская любовь
“Она его любила. Она знала, что он самый искусный тореро. Он лучше всех владел мулетой, а сверкающая шпага казалась продолжением его гибкой руки. Но хотя он был самым ловким и быстрым, красивым и бесстрашным, он так и не стал знаменитым матадором.
Для матадора он не умел самого главного.
Он не умел убивать.
И за это она его любила”.
(Енгибаров. “Тореадор”.)
Цирковая байка 1960-х: тогдашнего руководителя Союзгосцирка Феодосия Бардиана спрашивают, почему он никогда не посылает Енгибарова с гастролями в капстраны, что было для артистов не только источником благосостояния, но и мерилом успеха.
— Не посылаю, потому что останется на Западе.
— Как же ему не вернуться, ведь у него здесь любимая мама! — возражают начальнику.
— Ну и дурак, если не останется, — вздыхает Бардиан.
...Но невыездным Енгибаров был только для Запада. Зато в Чехословакии побывал не раз — и с цирковым армянским коллективом, и от эстрады, и как представитель Армении. В 1964 году, на Пражском международном конкурсе, его назвали лучшим клоуном Европы. И в Москве, и в других городах из-за него были такие аншлаги, что перед представлением выставляли конную милицию. А уж что делалось в Чехословакии... Нужно ли говорить, что число его поклонниц не поддавалось счету?
— В Праге с одной журналисткой (кажется, она была еще и художницей) у Лени была большая любовь, — вспоминают артисты. — Девушку звали Ярмила. Она бывала в Москве, гостила у Енгибаровых. У нее родилась дочь, которой Леня гордился. Брак не регистрировали. А после событий 1968 года он стал невозможен. И тем не менее Ярмила приезжала в Москву, последний раз — осенью 1972 года, на могилу к возлюбленному. А примерно через год из Праги позвонил Лениной маме, Антонине Андриановне, какой-то человек и сообщил, что Ярмила погибла в автокатастрофе. Еще он торопливо добавил: “Возможно, это убийство — с ней расправились как с диссиденткой. Дочь Ярмилы забрали ее родители”. Ошеломленная известием, Антонина Андриановна не спросила ни имени звонившего, ни телефон родителей. Последняя ниточка оборвалась.
...Ада, Ярмила, цирковая артистка Ядвига, любившая его до безумия и понимавшая как никто другой... Но новеллы, дневниковые записи, клоунские репризы и пантомимы Енгибарова полны безысходного одиночества.
— А мог ли он в принципе быть нормальным, домашним семьянином? — спрашиваю Юрия Белова.
— Для него женщина была богиней — всегда! Он нес в себе это отношение к богине. Женщина в быту его не устраивала. Но рано или поздно женщины тянули его в быт — а он просто не мог в нем существовать...
Как-то, когда мы были на гастролях с театром в Ялте, пошли в кафешку, и Леня начал заигрывать с молоденькой официанткой. Пригласил ее в театр, усадил в ложу и весь спектакль играл только для нее. Потом потащил с собой на какие-то съемки. На другой день повел ее в универмаг и накупил подарков на всю свою зарплату... Я говорю ему: “Опомнись, что ты делаешь с девочкой?! Ты уедешь, она останется!” Знаете, что он мне ответил? “В жизни каждой женщины должен быть свой принц. Я понимаю, что мы никогда не встретимся, но она будет помнить обо мне, а я — о ней”.
Последний раунд с судьбой
У него в жизни было две главные страсти: его работа и книги.
Ярослав ДАРНИЦ, партнер Енгибарова:
— Он вообще был великий выдумщик, импровизировал постоянно. Иногда так разыграется, что я просто терялся: как выпутываться, что дальше делать-то? Нужно было реагировать мгновенно. Репертуара у нас хватало на три программы (не считая пантомим), а он все равно репетировал, репетировал — просто жил своим искусством. За это его очень уважали и Карандаш, и Аркадий Райкин, и вообще многие мастера. Бывало, Меркурьев после представления врывался за кулисы и кричал: “Леня, ты же гений!”
...О том, как истово репетировал Енгибаров, в цирке до сих пор ходят легенды. Мог начать кидать свои зонтики рано утром, и после представления — снова на манеж, стоять на руках. Случалось, его приходил выгонять охранник: “Уходи, не положено!” Тут, естественно, слово за слово... Потом — собрание: “Бандит, хулиган!” Завистники, пользуясь моментом, договорятся до того, что и артист, мол, никакой. Он в ответ: “Не забывайте, что зрители ходят на меня”. И понеслось: “Зазнайка, негодяй, мнит о себе, тра-та-та...” Это сегодня все рассказывают, как его любили. А тогда — и ставку долго не давали, и к званию в России так и не представили, и вообще не понимали, что рядом с ними действительно гений...
Енгибаров и на манеже, и на сцене играл свою жизнь (он даже своего сценического персонажа назвал Леней). Армянский мальчик, которого в десять лет бросил отец. Воспитанный мамой, простой русской бабой. В Марьиной Роще его лупили за армянскую внешность, и он, маленький, хилый, становится боксером — чтобы защищаться. Он всегда был вынужден защищаться.
Юрий БЕЛОВ:
— Если помните, все его партнеры по манежу — Дарниц, Каждан, Мартиросян — всегда были одеты в черные костюмы. Для нас они были как бы представители Министерства культуры СССР, которые словно требовали: “А ну-ка, бедный армянский мальчик из Марьиной Рощи, докажи, что ты имеешь право быть артистом!” И вот с этим внутренним ощущением Леня ежедневно выходил на публику и прорывался через все “нет, низзя, невозможно”.
“Потом, когда кончится дробь барабана и подойдет к концу жизнь, тебе скажут, что ты был несчастлив в жизни, потому что ты всегда работал, и ни на что другое у тебя не оставалось времени.
Но зато ты делал невозможное — человек, чьи ладони в кровавых трещинах...
Разве это не счастье?”
(Из новеллы Енгибарова “Жонглер”.)
