90 лет неподдельного мужества. Наяву чаще, чем в кино, в него целились из пистолета. Четверть жизни — сталинские лагеря: “Работали много, ели мало, и... не было женщин”. Актер, всегда проходящий на роль без проб. Ибо он сильнее любой роли.
Настоящий мужчина, всю жизнь игравший себя. Уже единственный, кто имеет право на такую привилегию...
— Георгий Степанович?
— Ну что, опять на интервью зовете? А ведь каждые три минуты мне звонят! Нет, ребята. Уважайте мою старость. Ведь только вернулся из санатория и не очень здоров, а сегодня спектакль!
...В который-то раз в Театре Моссовета пойдет знаменитый “шлягер для стариков” — “На Золотом озере”.
Всего один акт. А потом поздравления. На прошлый юбилей Жженову прямо на сцену позвонил Путин. Ожидаются сюрпризы и сегодня, первый из них — от “МК”.
“...Ах, сердечко. Ну чего шалишь-то?” Все больница да больница — желтые стены, белый потолок. “А чего мне лежать здесь? Я — летчик, командир экипажа и вдруг... хандрю?” Но вот он забылся наконец. Уже глубокая ночь. Метель за окном... И телефон. Трезвонящий во всю мощь!
— Андрей Васильевич! Вы спите? Послушайте, очень важно! Нужно срочно перегнать самолет на север! Прибыл отряд полярников...
— Да-да, что мне надо делать?
— Можете в течение часа прибыть на аэродром? Правда, самолет не вашего класса, но...
— Мне все равно! Главное летать! Ждите!
“...Ах, к черту больничные пеленки! Прочь!” Сбрасывает с себя простыни. Ночь. Темная больница. Кардиология. “Самолет... полярникам...” Но где взять одежду? А-а, вот халат, вот и пальтишко. Обувь? Кто-то валенки оставил у порога. А чего ж? Мы люди простые, можно и в валенках. Бросает “спасибо” этому “кому-то”...
Аэродром. “Ну быстрей же!” А это что за люди? Двое? Они подходят к Андрею Васильевичу. Взгляд простой. Такой знакомый. “Боже мой...”
— Друзья мои... Как же так? Я же вас не видел с... войны.
— Да, Андрей. С войны. Ну что? Полетели?
Они смыкают свои руки с его руками. Распускают в стороны...
Дочка командира экипажа Андрея Васильевича Тимченко бежит по коридору кардиологии...
— Папа умер! Папа умер!
Последняя сцена фильма “Экипаж” была вырезана по настоянию политцензуры. Ибо намекала на “кончину Брежнева”. Пленки не сохранилось. Сейчас можно сожалеть об этом, но...
— Такие трогательные эпизоды были отсняты в аэропорту “Быково”, когда Тимченко улетает со своими фронтовыми друзьями! — первым Георгия Степановича поздравляет со страниц “МК” режиссер Александр Митта. — У него же из-за спины вырастают крылья... Да, Жженов-Жженов. А ведь я “замышлял” эту роль под Алексея Петренко, но он отказался: “Извини, Саш, ну чего я буду в этом железе (в смысле — в самолетах. — А.М.) сниматься?” Тогда никто толком не знал, как делать фильмы-катастрофы. Вот мы и соединяли несоединимое — человеческие судьбы и машинерию. Три богатыря, ковер-самолет и злой дракон. Облазили все авиакладбища, наподжигали и взорвали кучу фюзеляжей...
После отказа Петренко я сказал: “Тогда Жженов. Только Жженов”. И никаких проб! Он сам такой же, как его герой.
— А что с последней сценой?
— В тот год было несколько картин, в которых пожилые герои умирали в финале. В какой-то момент это вывело политцензоров из себя: “Вы на что это намекаете?” Мы отнекивались: “Нет, что вы, суть как раз в преемственности: уходя на пенсию, командир экипажа как бы “завещает” дело второму пилоту...” — “Что? Преемственность?!! Не надо! Он у вас умирает? Ну и пусть умирает. Только тихо, незаметно”. Я ни за что не хотел резать фильм. Но был конец года. Мосфильмовцы на меня насели: “Саш, из-за тебя мы не получим премий! Ну чего тебе стоит сократить?” И я “прогнулся”, сломался. Неправильно, наверное. Черт его знает.
А вот и тот, кому командир-Жженов “завещал” свое дело, — Анатолий Васильев:
— Что там — артист! Да никакой он не артист. Личность, настоящий мужик! Заговорим, бывало, о его заключении... А он: “Ну что, Толь, я могу сказать? Много работали, мало ели, и не было женщин!” Георгий Степанович, спасибо вам за пример, как достойно должен пройти мужчина все то, что ему предложила судьба. Не потерять себя и остаться добрым, надежным и мудрым! “Сим победиши!” Жму вашу крепкую руку. (Это он мне тогда, на “Экипаже”, первый раз руку пожал: да-а, ну и лапа у вас, Георгий Степанович!)
...С Жженовым легко было работать, курьезы искать бессмысленно: актер на редкость дисциплинированный. Тот же “Экипаж” своими темами пересекался с его настоящей жизнью, ведь, бог мой, что он прошел...
34-й год. Убийство Кирова. Не пройдет и трех лет, как по обвинению в “антисоветчине” будет осужден старший брат Жженова — Борис. (Его прегрешение состояло в том, что за неимением теплой обуви он не пришел попрощаться с Кировым...) Семье “врага народа” надлежало в кратчайший срок выбыть из Ленинграда в Казахстан... Георгий отказался. Он отправился в Комсомольск-на-Амуре на съемки фильма... Его арестовывают как “шпиона”, приводят в НКВД...
“...По сигналу “эмки” ворота гостеприимно распахнулись и поглотили вместе с машиной все двадцать две весны моей жизни. В регистрационной книге внутренней тюрьмы НКВД я значился 605-м поступившим в ее лоно в это ясное “урожайное” утро 1938 года...”
— Он никогда не рассказывал о годах, проведенных в заключении, — говорит Ирина Карташева, “напарница” Жженова (Этель Тэйер) в его единственном нынче спектакле “На Золотом озере”, — как от блокадника вы никогда не услышите слова о блокаде. За что его арестовали? Да ни за что! Просто рулетка крутилась, и выпадала твоя очередь. Страшно вспомнить.
— А ведь он всего-то познакомился в поезде с каким-то американцем...
— Повод мог быть самый ничтожный. И сейчас это не имеет значения.
...А было многое. Пересыльный лагерь, Колыма, золотые прииски Дальстроя... Потом частицы этого “много” превратятся в знаменитые “Саночки”, “Омчагскую долину”, “От “глухаря” до “жар-птицы”... Писать — вторая профессия Георгия Степановича, это сейчас господа артисты за пару тысяч нанимают “литраба”, который ходит и фиксирует, как и с кем те трахаются. Стыдно.
— И после реабилитации этот 40-летний человек воскрес как артист и как личность...
— Нет, вы не правы. Он не “воскрес”. Потому что там не согнулся. Пребывание там его не озлобило, и это великая победа над мраком. С тех пор он остается редким артистом столь убедительного и мужественного обаяния, и если с кем из “западных” я и могу его сравнить, то разве что с Жаном Габеном. Личность во всем. Личность навсегда. Хотя никаких “острохарактерных” ролей он не играл. “Резидент”, “Берегись автомобиля”, “Экипаж”... Волевой, сдержанный. В театре никогда не вмешивается ни в какие разборки или пересуды...
— Да, умерли замечательные Борис Иванов и Николай Прокопович. Они, кстати, все вместе в “Резидентах” снимались. Так что теперь в театре Моссовета Жженов — главный “большой старик”, как называли когда-то Раневскую и Плятта.
— И этот “большой старик” очень не прочь сыграть в каком-нибудь новом спектакле! А вы что думаете — раз 90 лет, то все? Но пока нет подходящей роли. Хотя он так мечтал о роли Маттиаса Клаузена в пьесе Гауптмана “Перед заходом солнца”... Но пока театр почему-то не принял ее “на вооружение”. Очень обидно.
...После военного трибунала, его реабилитировавшего (поскольку обвинения в шпионаже подпадали под военную юрисдикцию), Жженов возвращается в Ленинград. Сначала в театр Ленсовета, но в 1968-м его зовет к себе Завадский. И... свыше сотни ролей в самом родном и единственном театре имени Моссовета. Но жизнь — самая сложная роль. Там, где поднимались тосты за Сталина, он пил за Станиславского... Как забыть “тесную компанию”: он, Колыма и надзиратель стоит, в упор нацелившись на него огромным пистолетом:
“— Стреляй! Спина широкая! Я вам не собака — хочу казню, хочу милую!.. Я человек, а не скотина! Он пристрелит меня!.. Мало, видно, понастреляли за эти годы — все еще руки чешутся, да?.. Ну и стреляйте, чего боитесь? Вам за это только лишнюю бляху повесят на грудь “за храбрость”, одним контриком меньше! Знаем, как это делается: “Убит при попытке к бегству”, подпись, печать, и все — хана! А что? Нас двое в поле, кругом снег, свидетелей, кроме Бога, никаких, кому верить?.. Вам, конечно, — Бог нынче не в счет”.
Рассказывает художественный руководитель театра Моссовета Павел Хомский:
— Жженов никогда не стесняется настоять на своем мнении. В наше время такие люди — наперечет. Большинство уклоняется от прямого ответа, соглашается, внутренне не соглашаясь, идет на компромиссы ради каких-то благ. Но только не Жженов. Судьба его ломала и корежила. Выстоял. И в театре за ролью гоняться не будет. Для него важно качество пьесы, а работает над нею он с полной отдачей, и возраст тому не помеха. Надежный человек, на которого можно положиться. Впрочем, и в игре он лишен сантиментов. Хотя при этом я знаю его как очень искреннего зрителя, способного прослезиться, если чужая игра его задела.
...Но как он трогателен в “Золотом озере”! А когда заходит речь о “творческом долголетии”, всегда говорит: “Брат мой Борис умер в 43-м на угольной шахте. От дистрофии. Вот я и живу за двоих”. Так придет он за час до спектакля...
— Раньше приезжал на своей “Волге”, — вспоминает Ирина Карташева, — что вы, он большой автомобилист (потому-то и целился в него надзиратель, что он осмелился сесть за руль экскаватора. — Я.С.). Так вот, сядем с ним и повторяем тексты каждый раз... Вы же знаете, что до меня роль Этель Людмила Шапошникова исполняла. Она лежала в больнице, все понимали, что Люда уже не вернется в театр. Георгий Степанович очень переживал. Конечно, я играю не так, как она, но радуюсь, что мне выпало счастье стоять на сцене вместе с Жженовым.
Почти плачет.
— Всякие хвори существуют. Но я молю Бога, чтобы Георгий Степанович еще и еще радовал нас своими театральными образами! Мечтаю так!.. Жорик, дорогой, придет еще твоя роль, и ты доставишь нам огромное удовольствие!
