Не зря говорят, что история все и всех расставит по своим местам. Каждый получит оценку в соответствии с деяниями. Некоторые уже получили. Например, влиятельные политические журналисты, пришедшие на ТВ в начале полных надежд 90-х. Не всем удалось сохранить и лицо, и имя, и место в телеэфире. Один из немногих — политический обозреватель “России” (ВГТРК) Николай Сванидзе.
2 апреля ему исполняется 50 лет.
— Не хотела сразу на больную мозоль, но не могу, любопытство душит. Что сделали с вашим “Зеркалом”? Не собираетесь ли его переименовывать, положим, в “Зеркальце”?
— Вы имеете в виду формат, хронометраж в эфире?
— И качество программы...
— У меня тоже бывают претензии к качеству. Но что касается нового формата, то я удовлетворен. Потому что, по нынешним политическим делам, что бы я там делал 45 минут? У меня программа не журнальная, у меня программа вроде бы как аналитическая. Политика сейчас достаточно квелая. Люди-то, может, этим и довольны, но политические журналисты — не очень. Поэтому от 10 до 15 минут в эфире — это то, что мне надо, мне больше не требуется.
— Из-за политической недостаточности вы обзавелись множеством побочных проектов?
— Их не множество, и они все по моей специальности. Это “Исторические хроники” на “России”. На “Радио России” программа называется “Особое мнение”. Публикуюсь еще кое-где. Вот, собственно, и все.
— С годами у вас комплексов больше становится?
— У меня комплексов как-то уже давно нет. В юношеские годы были, да. Когда девушки не всегда отвечали взаимностью... Девушки до сих пор, конечно, не всегда отвечают, но комплексов уже не возникает.
• Нам известна история о том, как Николай в молодые годы с честью поборол один из таких комплексов. За его девушкой Мариной пытался ухаживать собственной персоной ставший позднее рок-батькой Юрий Шевчук. Дело дошло до честного боя, то есть до драки. Марина стала женой Сванидзе и пишет сценарии “Исторических хроник”.
— С девушками более-менее понятно, но в ваши 50 вы разве не страдаете по власти? Ведь когда-то были практически в чине министра.
— Можно быть принцем Датским или наследником шейха Персидского залива и чувствовать себя глубоко несчастным. Можно сидеть на помойке, ковырять в носу и чувствовать себя счастливым. У меня все это располагается где-то посередине.
— О новейшей истории, как Парфенов, будете делать программы?
— Последнее время новейшей считается история после августа 91-го. Ну, когда-нибудь доберусь.
— Почему ваш замечательный авторский комментарий мы слушаем теперь не о событиях сегодняшнего дня, а, скажем, про Первую мировую войну?!
— А это не менее важно. Первая мировая война — это самая страшная по своим последствиям война в человеческой истории. В этом плане она страшнее, чем Вторая мировая. Она привела к революции в России. Привела к фашизму в Германии и привела ко Второй мировой войне.
— Насколько далеко мы ушли от понятия “совок”?
— Недалеко. Если понимать под “совком” директивные методы руководства, чиновную отгороженность от общества, взяточничество, равнодушие к судьбе человека, приоритет государства над личностью — мы от этого далеко не ушли. Нет.
— Почему же ничего не меняется? Почему, построив, кстати, с вашей помощью демократию...
— Ничего мы не построили. Нам еще до развитого демократического общества нужно лет... полсотни как минимум напрягаться. Это если еще все будет хорошо.
— Но объясните хотя бы, почему у наших политиков, у наших властей предержащих даже выражение лица не меняется? Как только они доходят до какого-то кресла, физиономии сразу сытнеют. Ткни пальцем — жир потечет... Вот Владимир Владимирович, замечательный типаж человека, на которого нужно равняться. Подтянутый. Находчивый. За словом в карман никогда не полезет.
— Вот видите, у вас тоже традиционный подход. Царь-батюшка замечательный. А вот бояре... Ну просто клейма негде на них ставить...
— А вы, кстати, Николай Карлович, попредседательствовали, а ряшку-то не наели.
— Ряшку не наел, а брюшко-то было.
— Хотя вы ходили, кажется, и ходите в спортзалы.
— Я себя иногда насилую спортом. Брюшко на самом деле появляется от избытка работы и от нерегулярности питания. Среди американских мультимиллионеров вы человека с брюхом не найдете. У них есть время и есть деньги для того, чтобы не иметь брюха. Вообще по лицу судить о человеке нельзя. Но, если брать отношение к нашему высшему чиновничеству, я с вами абсолютно согласен. Лица у них могут быть любые, животы тоже любые, но наша бюрократия, она неизбывна. Ничего с ней нельзя поделать. Она как была еще в Древнем Египте, такая же она у нас сейчас.
— А ведь их тоже, наверное, когда маленькие были, спрашивали: Васенька, кем ты хочешь стать? Они говорили: космонавтом, водителем. Ведь никто из них, наверное, не сказал ни разу — хочу стать бюрократом.
— Ну маленькие же не знают, как хорошо быть бюрократом. Но есть пример, когда человек променял кресло бюрократа на кресло космонавта.
— Кто же это?
— Батурин. Бывший помощник президента... Теперь космонавт.
— Вы тоже, судя по всему, скоро можете стать космонавтом?
— Нет, я в детстве хотел стать моряком. Причем вполне конкретным моряком — старшим помощником капитана.
— Почему не капитаном?
— Мне в раннем детстве очень нравился фильм “Полосатый рейс”. Капитана я не помню сейчас, кто играл, какой-то очень хороший актер, но он был явно не в амплуа героя-любовника. Маленький, с пузцом, смешной, лысоватый... А старшего помощника капитана играл совершенно очевидный герой-любовник, красавец мужчина. И мне казалось, что старшие помощники капитанов — они все именно такие. Кроме того, именно они срывают цветы жизни. Вроде ответственности нет, а как с шоколадкой, так к нему.
— У маленького Коли была хорошая бабушка?
— В детстве всем запоминается почему-то лето. Мы жили летом в деревне. Там была футбольная поляна, и, как всегда в селе, на ней играли пацаны где-то с 5 лет до призывного возраста. Все носились по одной поляне... Здоровые лбы, они, конечно, ругались матом. Они понимали, что они говорят, а мы, маленькие, за ними повторяли. И вот представьте: там мат-перемат, мы потные, грязные бегаем, этот мячик пинаем. И тут выходит моя бабушка на горку — преподаватель английского языка в военной академии — и кричит: “Никки, Никки, гоу хоум!”. Я никогда не был кровожадным человеком и очень любил свою бабушку, но в те моменты, скажу мягко, я ее...
— Ненавидел?
— Я ее любил меньше, чем обычно. Потом я сидел за столом и, глядя на нее испытующе, держа ложку в руке (причем рядом сидел дед, который делал вид, что ничего не происходит)... я внятно по буквам произносил то или иное слово, которое только что слышал на футболе.
— Как реагировала бабушка?
— Она человек-то была опытный, особенно внимания не обращала.
— А как на лингвистические упражнения интеллигентного мальчика смотрела мама?
— Более отчетливо. С мамой было два эпизода. Однажды я бабушкиной сестре, ей было лет 60, крепкая пожилая женщина, рассказал известный детский стишок, который начинался со слов: “Пошел козел в кооператив, купил козел презерватив”. И так далее. Она “стукнула”, естественно, моей маме. Мама спрашивает: “Ты говорил?” Я: “Говорил”. Она: “Голова есть на плечах? Нашел, кому (!) рассказывать”, — сказала мне мама, и она была абсолютно права.
А второй запомнившийся случай произошел после обсуждения во дворе французского фильма “Три мушкетера”. Кто-то из старших ребят сказал при мне, загадочно улыбаясь, что миледи — проститутка. И я пошел домой. А мама в этот момент убегала на работу, подкрашивалась перед зеркалом. И тут я спрашиваю: мама, а что такое проститутка? И мама, не отрываясь от своего занятия и даже не поглядев на меня, мгновенно ответила: это женщина, которая много времени проводит в обществе мужчин. И убежала на работу. Когда я вырос, я просто зауважал свою маму за этот ответ, потому что он был абсолютно справедлив.
— Ну вот, я же говорю, что детство сильно влияет на характер человека. Это вы в маму, наверное, такой дипломат и мастер скруглять углы. Но мне запомнилось одно ваше выступление на внеполитические темы — по Курильским островам, про Катынь... Вас не обвиняли потом в антипатриотизме?
— Мы живем не на облаке, мы живем в большом мире, и мы далеко не самый большой хищник в этом лесу, есть и покруче нас. И поэтому так уж прямо становиться в такую позицию, что идите вы все на фиг, ничего мы вам не дадим, — это неконструктивно и неправильно. Поэтому я считаю, что-то отдавать нужно. Другой вопрос — что, когда, как, при каких условиях. Это предмет переговоров. Здесь хуже то, что очень долго об этих островах говорили, что никогда не отдадим, ну хоть убивайте! А потом резко сменили тактику, это народ разозлило. Хотя народу в принципе...
— Нет, не начхать. Мне, например. Отдай им два острова, завтра еще потребуют.
— Что касается дела Катыни, это очень большая трагедия и очень большая вина советского государства. Другой вопрос, что советское государство гораздо больше расстреляло своих собственных людей, чем поляков. Но полякам от этого не легче. Нужно извиняться и перед своими гражданами, и перед поляками. Это наша вина, наша боль.
— А Прибалтика, где мордуют русскоязычное население, это чья теперь боль?
— Я заметил, что, когда прибалты отделились, на уровне человеческих отношений с ними стало гораздо проще. Вот я ездил, скажем, в Палангу в 70-е годы и чувствовал напряжение. Никто по-русски не хотел говорить, все делали вид, что не понимают, относились как к оккупанту. Приезжаю сейчас. Все ласковы. Кто знает по-русски — говорит по-русски, кто не знает, все равно пытается говорить. Все стало гораздо лучше. Проблемы с русскоязычным населением есть в Латвии, очень серьезные, но... проблемы двоякие, потому что русскоязычное население тоже должно перестать относиться к стране проживания как к стране оккупированной. Если ты всю жизнь живешь в Латвии или в Эстонии, будь любезен знать латышский или эстонский язык.
— Вот вы грузин, а ведь не знаете, наверное, грузинского языка?!
— Я живу в России и по-русски, в общем, более или менее, немножко говорю.
— Профессия политического журналиста достаточно мрачная? Ни вспомнить, ни посмеяться?
— Ну почему, есть и позитив. Вот у меня был, например, случай, когда в студию во время прямого эфира залетела муха и все время садилась гостю на нос. И я больше думал о мухе, чем о разговоре. Он тоже думал о мухе, а не о разговоре... Я не буду называть этого уважаемого политика. Отгонять муху было нельзя. Потому как ну что такое! Прямой эфир идет, политическая программа, серьезная, а мы тут муху гоняем. У меня было два эфира — один днем на “Орбиту” и второй эфир вечером на Москву. Как правило, вечером на Москву все идет в записи. Но здесь я попросил уважаемого политика прийти еще раз из-за мухи. Сказал своим коллегам: если вы не убьете муху, я убью вас. Они гонялись за мухой полдня, но вечером муха была опять как новая. Но, правда, политик, видимо, чем-то намазался, и во второй раз она на нос ему больше не садилась.
— Вы уже столько лет в политической журналистике, отделяете котлеты от мух. У вас много близких знакомых, друзей среди министров, президентов?
— Мимо известного журналиста, как правило, никто не пройдет, чтобы не поздороваться. Но ни с кем из президентов или из премьер-министров я дружен не был. Со многими политиками я на “ты”. Но это не означает, что мы кореша не разлей вода.
— А в Кремль по звоночку ходите?
— В Кремль по звоночку никогда не ходил. Да и не зовут.
— Уже не модно это? Раньше практиковалось.
— В свое время бывала такая практика, когда звали и какую-то информацию сливали. Но сейчас я стараюсь держаться дистанцированно от Кремля. А Кремль старается держаться дистанцированно от меня.
