Выпустить пластинку через два дня после Земфириной “Вендетты” для “тоже девушки из рок-формации” — крайне самоуверенное действие. Хотя, конечно же, не нарочно. Март — месяц для рекорд-индустрии хлебный, альбом накладывается на альбом. И все же как-то вздрогнул “Мегахаус”, вспомнив опять же “Мега-Fest” прошлого лета. Там тоже как-то вдруг просто совпало, что Маре пришлось выходить на сцену сразу после Земфиры, неожиданно решившей спеть “Небо Лондона” вместе с Корнеем.
Расстояние между ними — огромное. Но Мара — первая из рок-девушек, кто после Земфиры вызывает сейчас распаляющийся все более интерес. И двигается все быстрее. Веселые промоутеры из лучшего московского рок-клуба (где у певицы уже очень частые аншлаги в уик-энды) написали на днях про нее в рекламном буклете: “Девушка Мара из Подмосковья, может, и не Прасковья, но точно Золушка...” Это — факт. История Мары до недавних пор напоминала незатейливую сказку: села как-то Золушка, поющая на кухне под гитару песенки, в машину к принцу... А он отвез ее к волшебнику (продюсеру Гройсману)... И понеслось... Сначала — ни шатко ни валко и чуть ли не из-под палки. Потом — все сильнее, настойчивее, харизматичнее. Первый альбом “Откровенность” был откровенно плохо записан, хотя и наполнен гипотетическими хитами. А потому сподвигал приглядеться. Второй вот альбом — со звуком более продуманным и разным — требует пристально посмотреть. Ей в глаза. Экая девушка... Явно многими желанная и такая холодная, преисполненная агрессии и хрупкая одновременно...
И дело ведь вовсе не в звуке. От гипертрофированной чувственности Мариных текстов едва ли не теряешься, от эротичной безапелляционности приходишь в волнение. Здесь нет ни одной песни, в которой бы не норовил шарахнуть током обнаженно пульсирующий сексуальный нерв. Потому “220 вольт” — очень правильное название. Для пластинки, вышедшей через два дня после Земфириной “Вендетты”.
Зажгли фишки,
Раздробили кости,
Разложили карты
На месте нашей любви;
Мне стало жарко,
Я задержала воздух...
И пальцы твои...
Внутри...
Меня небо, такой жестокий февраль,
Мне кажется, он сдетонирует
Во мне, но мне все равно:
За тонкой стеной —
Целует дуло пистолета
Твой старший сынок...
Он просто моложе, и пахнет весной...
А ты, если можешь, останься со мной.
(“Angel Schlesser”)
— На последнем концерте я ушла со сцены буквально вся в синяках. Прекрасные синяки на талии, на спине... Потому что впервые в жизни мальчик (клавишник) взял в руки цепь и начал с ней что-то делать. По импульсивной задумке он должен на песне “Камбоджа” держать меня на этой цепи. А я должна от него вырываться. А получалось все время так, что я бегаю, а он за мной ходит, как телок какой-то. Потому что у него не было сил — внутренних, не физических — жестко меня держать.
— Может, ему просто не хочется делать тебе больно?
— Он просто стесняется, он не шоумен.
— А на фига это все нужно-то? На рок-концерте? Сплошные фетиши... Черные повязки на глаза, фонарь в лицо зрителю, цепи...
— Подсознательная провокация на сцене. Ты не ежедневно встречаешь людей, которых кто-то держит на цепи, а они вырываются. Я по большому счету это и не придумывала, все само собой. Вот цепь, вот я, и я цепляю ее на голое тело, себе на талию. И меня возбуждает это. И я понимаю, что мое возбуждение очень сильно передается публике. Никакого садо-мазо я в это, конечно, не вкладываю, но, вероятно, подсознательно оно все же есть. И это проскальзывает. Мне хочется какого-то театра. Хотя, конечно, главное на сцене — внутренняя энергетика и драйв.
— А потом всякую чушь про тебя говорят... Тебе важно, кстати, что про тебя говорят, что пишут журналисты?
— Мне нравится, что говорят неоднозначно. Если б говорили только хорошо — было б как-то подозрительно. Еще мне важно, чтобы меня любили. И совсем не важно, чтоб об этой любви знал еще кто-то, кроме меня.
— Хм... А вот выпустить альбом через два дня после Земфиры — это что? Большая глупость, большая самоуверенность или простое безразличие?
— Я лично не вижу причин, чтобы не выпустить свой альбом 3 марта. Учитывая, что мы собирались его выпускать еще в конце января, но все переносилось.
— С коммерческой стороны — глупо. Ведь 3 марта все побежали покупать Земфиру, вышедшую 1 марта.
— Все побежали и стали покупать Земфиру и Мару. Я знаю это абсолютно точно. И могу даже назвать статистику продаж. За первые две недели марта в сети “Союз” — у нас вторая позиция, у Земфиры — первая. Для меня это показатель.
— Вроде хотели назвать пластинку “Обнаженность”. И всякой обнаженности на фотографиях должно было быть немерено...
— Чтобы обнаженности побольше — это всегда моя идея. Потому что я абсолютно шизонутый в плане секса человек. И мне очень нравится фотографироваться обнаженной. И Гройсман (заботливый продюсер Мары, весомый в рок-тусовке человек, занимающийся также “Чайфом” — К.Д.) иногда буквально офигевает от тех фотографий, что я ему приношу. Он сам, кстати, не был ни на одной съемке — смущается. Ну так вот, название пластинки “Обнаженность” — это все же так банально и так в лоб... А “220 вольт”... так много совпадений... Были электрощиты на этой заброшенной фабрике, где мы снимали. И главное — песня. (Песня “220 вольт” — действительно титульная, кодовая, собирающая глубокой клавишной эмоцией альбом в единое целое. — К.Д.).
И 220 вольт
При мысли о тебе,
И сок по проводам...
И мятая постель,
И фрисби в темноте...
Бросок... Удар...
И кофе полчаса,
И в разные места
Большого города...
И нереально так
Чуть ниже живота...
— Скажи-ка, а вот если бы ты не встретила человека, который знал Гройсмана и отдал ему твою кассету, ты бы так и торговала сейчас сталью (первая профессия девушки — какой-то там менеджер или финансист-экономист, в общем, прагматичное занятие)? Иными словами: твой приход в шоу-биз — удачно сложившиеся обстоятельства, а не твое личное волевое устремление, пробивающее стены?
— Я все равно бы сюда попала, но другим путем. Да, я не делала чего-то осознанно: я не собирала свою группу, не записывала с ними демо, не ездила по радиостанциям, не обивала пороги продюсерских агентств. Этого всего не было, но внутри себя я точно знала, кто я и где я буду. И у меня были близкие люди, которые каждый день мне говорили: ты — очень талантлива, что ты сделала за сегодня? И только сейчас я понимаю, как сильно именно они выдвинули меня вперед. Я занимаюсь музыкой с детства. И променяла в свое время переезд в Москву на то, чтобы остаться в Ивантеевке (поселок в 18 км от столицы) и заниматься там в вокальном ансамбле, где я пела. Я сказала маме: мне невозможно ведь будет каждый день ездить из Москвы на занятия в Ивантеевку. И мы не стали менять квартиру. Это был первый значительный шаг на пути к тому, что я есть. Ну такие микрошаги, конечно. А потом стали происходить встречи. Сначала — с одним псевдопродюсером, человеком, который хотел вкладывать в меня деньги, но при этом еще и жить со мной. А вот этот пункт меня не очень устраивал, поэтому мы с ним очень быстро расстались. Все эти встречи тоже происходят не просто так. Если человек хочет чего-то определенного, он рано или поздно этого достигнет. Потому что начинает притягивать определенных людей, круг расширяется, он начинает приближаться к цели. Встреча с Гройсманом — не чистая случайность. Если б я не была к ней внутренне готова — я бы ее пропустила, не заметила.
— Ну и ты довольна тем, где ты сейчас?
— Я чувствую себя востребованным человеком. Уже довольно известным. И с очень большими минусами от всего этого.
— Какими же?
— А меня достали ежедневно по 20 писем с фразой “Я тебя люблю”. Мне очень тяжело это читать. Меня достали sms-ки от посторонних людей. С фразой “Я тебя хочу”. Понятно, это оборотная сторона. И то, к чему многие, кстати, стремятся. Такой, мол, крутой секс-символ, которого все любят. А это же очень тяжело на самом деле.
— А ты серьезно это все воспринимаешь, что ли? Эту подростковую истерику фанатеющих мальчиков-девочек?
— Меня цепляют переживания живых людей, абсолютно открытых, таких маленьких, чистых, 14-летних. Я сама никогда в жизни не влюблялась ни в каких кумиров. У меня никогда не возникало мысли — написать певцу письмо и ждать ответа. Хотя нужно точно вспомнить, что было у меня в голове в 14 лет, чтобы как-то справиться с этим. Иначе у меня просто зашкалит мозг от всех этих излияний: когда по два часа в день тратишь на анализ, получается, чужих жизней.
— Блин, это вредно. Для психики. Давай завязывай.
— Да. Не хочу их обижать, но придется. Закрывать на сайте раздел “Письма”.
И запах сонных тел,
Дыхания — шелка,
И утренний оргазм...
И лилии в воде,
И кожа мокрых стен...
Бедро... Рука...
И пальцы между строк!
И напряженный ствол!
Меж ног дрожащий кольт!
В наручники тебя,
И на железный стол...
И 220 вольт...
— Слушай, а ты вообще любовью в наручниках занималась?
— Хорошая мысль, надо попробовать. Они у меня есть. Но у меня нет кровати, у меня — матрас. Так что просто не к чему себя приковывать. К батарее — жарко. Не занималась, но...
— Тебя не смущает саму-то петь про утренний оргазм?
— Очень многие воспринимают все буквально и физически, а для меня секс — это очень глубоко. Это ближе к большой и чистой духовной любви, чем какой-то физический акт. Для меня секс — это нечто всеобъемлющее, это харизма. Для меня гораздо мощнее флюиды. Секс — это взгляды, запахи, звуки. И я говорю и пою об этом. Утренний оргазм — это не просто физический процесс, это огромный образ твоего состояния. Хотя я совсем не собираюсь объяснять каждую свою фразу.
— А после твоих так называемых провокаций на концертах — тебя домогаются разные люди с разными предложениями?
— Нет, никогда. Посмотри на мое лицо? Кто может ко мне подойти?
— Хм, по-моему, очень привлекательное лицо...
— Все же написано в глазах, и надо быть полнейшим уродом, чтобы что-то предложить. Потому что если б в моих глазах читалось: подойдите, я не откажу... Но в моих глазах — не то чтобы неприступность... Короче, мало кто вообще решается подойти ко мне и пообщаться, не говоря уж о каких-то предложениях.
— А что, такая закрытая манера поведения помогает-защищает, что ли? Многие судят о тебе: боже, эта Мара такая холодная и надменная, не подступись...
— Просто я не считаю, что любой первый встречный может подойти ко мне и пообщаться со мной. Мне это не надо. Людей, которые хотят со мной пообщаться, гораздо больше, чем тех, с кем хочу общаться я. И это мое внутреннее состояние — я ничего не наигрываю. Просто недоступность в смеси с той агрессивностью и взрывностью, что во мне, — очень многих отпугивает.
— Ты — жестокий, стало быть, человек?
— Иногда — да. Иногда — очень. Иногда — я причиняю очень большую боль. Так складывается, так бывает. И если я могу этого не делать, но все равно делаю, зная, что другому человеку больно, — значит, я жестокая. Бываю.
— М-да... В наручники тебя... И на железный стол!
— По-моему — безумно красивый образ. Но я никого и никогда не клала на стол в наручниках. И со мной никто такого не делал. В реальном времени. Но есть масса миров и масса времен помимо реального. Кто запрещает в них жить?!
Уходила, оставалась,
Не любила, расставалась,
Под колесами трамвая...
Не лежала чуть живая...
Я тебя не отпускала,
Я такую бы держала
Под одеялом.
Че на чем... че на чем...
Не меняй позиций — будет горячо!
Не меняй на не меня... Меня... не меняй!
(“Че на чем”)
— Твои родители ведь ходят на каждый твой концерт?
— Почти на каждый. У них включилась тусовка какая-то невероятная. Они никогда в жизни никуда не ходили, а с моими концертами начали тусоваться. Звонят мне и говорят: хотим на Бутусова, хотим на “Пятницу”... Я им: родители, вы чего?! Они — нам нравится, нам круто теперь так. То есть у них началась другая жизнь, они реально помолодели!
— А маму не смущают твои тексты?
— Абсолютно ничего маму не смущает. Мама безумно рада, когда видит свою дочь на сцене, когда видит, что все не впустую. Я не подарок была в детстве и остаюсь такой до сих пор. Поэтому маму мою сложно смутить чем-то на самом деле. Она осознает, что я взрослый человек, и давно не лезет в мою жизнь вообще. Да и никогда в принципе не лезла. Я сама себя воспитывала, и об очень многих вещах мама никогда не знала. И не знает до сих пор. И она понимает это.
— А у тебя есть собственная трактовка: чем ты отличаешься от прочих наших девушек с гитарами?
— Все девушки (в рок-формации) заведомо индивидуальны. У всех — свои слова, эмоции, переживания. Но, может быть, у меня еще — женственность... Я уже боюсь употреблять слово “секс”. Достали эти превратные представления. Когда звонят журналисты, и единственное, что их интересует: когда Мара повторит свою выходку на “Нашествии” или еще что-то, связанное с сексом...
— А чего ты там такого особенного сделала-то? Подумаешь, обнажила грудь! Гитарист Дельфина вон вышел вообще без трусов.
— Ну да, для любой нормальной девушки абсолютно нормально — обнажить грудь. Если есть такое настроение.
— Ну вообще-то это эксгибиционизм.
— Я очень склонна к эксгибиционизму. Да.
— Ты в песне “Новое время” сама же все сказала: я — новое тело, я — новый кумир. Настолько твоего времени хватит?
— Я чувствую себя сильной. Надолго.
— Вокруг нового кумира начала уже заворачиваться эта ошалелая, вводящая в неадекват свита?
— А я ее к себе не подпускаю. Мне это не надо. Свита — это когда я просыпаюсь утром, встаю с кровати, а мне тут готовят завтрак, одевают меня, причесывают, надевают на меня украшения и говорят: сейчас мы пойдем туда-то! Вот когда ты уже зависишь от них — это свита. А когда ты сам по себе... Я очень замкнутый на самом деле человек и очень одинокий... А какое-то дружеское окружение... Я же не могу везде появляться одна, это глупо.
— А ты знаешь про такую коварную штуку “звездная болезнь”? Она накрывает даже очень сильных и знающих порой. И очень корежит, многое портит в жизни.
— Знаешь, когда мне было 14 лет и мы в вокальном ансамбле из девяти человек ездили по России и занимали первые места — мы были мегазвездами. Для того окружения, где мы находились, для того возраста, в котором мы были. И нам очень серьезно дали по башке однажды за зарождающуюся звездную болезнь. И с тех пор она не посещала меня ни разу. Хотя иногда я бываю капризной. И за звездную болезнь мою можно принять еще: когда человек со мной здоровается, а я не могу вспомнить, кто это. Потому что на гастролях за три часа с тобой знакомится 50 человек, а у меня ужасная память на лица и имена. Мне проще запомнить номер телефона. И когда мне наутро кто-то говорит: “Привет, мы же вчера с тобой пили!” — я часто отвечаю: “Да???”
— Ну а чего ты хочешь? Вообще?
— Я хочу очень интересно прожить свою жизнь. И многого добиться. Я очень многого хочу.
— А хочешь стать №1 в хит-парадах?
— Нет, хит-парады это не показатель. Поэтому какой-то детский сад такие цели иметь.
— Знаешь, а у некоторых они именно такие...
— Ну... Посочувствуем товарищам.
