Они вместе уже давно, но злословие вокруг этого брака не утихает. По-прежнему многие уверены, что Тарзан, в миру Сергей Глушко, не является отцом сына Наташи Королевой. Поговаривают, что и любви-то особой в этом браке нет, один расчет. И вообще Тарзан — в меньшинстве. Сексуальном.
Но кто бы мог подумать, что от звездной несовместимости страдает и сам отец семейства! Артист откровенно рассказал репортеру “МК” подробности своей личной и профессиональной жизни: и о том, как не стал гомосексуалистом в самом начале карьеры — устоял против соблазна получить все и сразу; как сегодня недолюбливает его тусовка — обвиняет в том, что разбил жизнь Игорю Николаеву; как непросто ему, Тарзану, “попасть в телевизор”, а так “хочется влезть в эту среду”. Поведал о своем недавнем, но таком далеком прошлом — учебе в Можайке, первой жене, признался, что не было у него пути назад — “сидеть в ларьке и пить водку в ночь с пятницы на понедельник”.
Он играет в театре эпизодические роли, снимается в сериалах, которые вот-вот должны выйти на экраны, но все же большинство знает его как Тарзана, мужа Наташи Королевой, самого известного стриптизера страны.
Большой, красивый, немного заспанный Сергей Глушко встретил корреспондента “МК” на пороге огромной московской квартиры, где живут они с Наташей, в белом банном халате и домашних тапочках на босу ногу. Беседа проходила в маленькой комнате с темными шторами. Время от времени Сергей запахивал халат, который, кажется, был на размер меньше положенного.
Вопреки ожиданиям, разговор получился не такой интимный, как обстановка, а Глушко оказался совсем не таким соблазнителем, как казалось до встречи с ним.
— Давайте начнем со стриптиза — ведь это ваше основное ремесло, верно?
— Пожалуй, да.
— Лично я на мужском стриптизе была всего раз, в одном раскрученном стрип-баре. И, честно говоря, не прониклась, толком ничего не поняла, а рядом барышня моего возраста пребывала в экстазе. Может, я не совсем здорова?..
— (Смеется.) Вы-то здоровы, конечно. Просто то заведение, которое вы назвали, — очень специфическое. Я бы посоветовал приходить туда женщинам в определенном состоянии. Я ни в коем случае не осуждаю девушку, которая была рядом с вами. Но дело в том, что тот стриптиз, который вы видели, ничего общего не имеет с тем, что делает Тарзан. И слава богу.
— Почему, по-вашему, мужской стриптиз гораздо чаще приравнивается к проституции, чем женский?
— Да? Первый раз об этом слышу. Думаю, потому что женский стриптиз давно пережил свой бум, а мужской только выходит в массы. Поэтому и говорят, и спорят о нем чаще. На самом деле женский и мужской стриптиз — абсолютно разные вещи. Женщине достаточно просто появиться на сцене — делать ничего особенного не надо: уже приятно. А если вдруг она еще и рукой взмахнула, то вообще! Ну, а если еще и энергетика имеется...
А мужской стриптиз нельзя танцевать по-женски — разве что в гей-клубах. Главная фишка — выйти на сцену, раздеться и остаться мужиком. Не ты должен опускать глаза на сцене и краснеть: пусть они — зрители — опускают. Когда мы выступаем, в зале сидят разные женщины. Попадаются дамы, которые не воспринимают в этот момент лирику, эротический театр, — им “голый стриптиз” нужен, мясо. Я их не осуждаю, просто они не туда попали. Они, просмотрев программу, вдруг говорят: “А где член-то?! Я не увидела!” Вот им нужно жесткое шоу. Там выходят мужики с огромными “болтами” и накачанным торсом и начинают раскручивать теток на деньги; у них работа такая — консумация называется.
— За границу никогда не хотели уехать?
— Кого там можно чем-то удивить? Своим телом? Да там есть пуэрториканцы, которые родились такими самцами-красавцами… Что там делать? Показывать им свою душу? Да им насрать на это: достань пенис и по щекам своим побей! Там процветает стриптиз в своем примитивном, то есть первоначальном понимании. Но у нас, мне кажется, такой не приживется — у нас менталитет другой.
— Женщина приходит на такой вот примитивный стриптиз с определенной задачей: потратить деньги своего богатого уродливого любовника на красавца. А какие, интересно, цели у тех, кто приходит смотреть на вас?
— Получить эстетическое наслаждение, надеюсь.
— И какие слова вы чаще всего слышите от женщин после шоу?
— Лучше всего, когда молчат. Меньше всего мне нравится, когда подходят и говорят: “Вы — классный артист”. Меня это задевает. Я хочу быть настоящим, стараюсь таким быть, танцуя стриптиз.
Недавно, перед началом шоу, я просто танцевал в зале. Подходит немолодая женщина, протягивает шариковую ручку и просит расписаться на груди. Я ей говорю: давайте на бумажке. А она: нет, я здесь хочу. После шоу сижу, пью кофе, она же подходит, садится рядом и долго тупо смотрит на меня, видно, не понимая, что она вообще тут делает. Знаете, я подумал: “Yes! Состоялось!”
— Кошмар какой-то! Вам их не жалко? Она сидит и думает, что вы смотрите только на нее, раздеваетесь только для нее...
— Я не стараюсь у кого-то вызвать слюноотделение. Выходя на сцену, я меньше всего пытаюсь кому-то угодить, как происходит в настоящих стриптиз-клубах. Я не думаю: ой, вот богатая тетя, ща я ей попу покажу… Я делаю то, что мне нравится, от чего я кайфую.
— Если так кайфуете от стриптиза, зачем тогда пошли учиться в театральный вуз и даже сыграли у модного режиссера Ольги Субботиной в спектакле “Половое покрытие”?
— Учиться я пошел, преследуя определенную цель. Просто решил, что если уж я делаю что-то, то должен делать это максимально профессионально. А я не знаю, что такое академический театр. На моем счету спектаклей-то — на одной руке можно пересчитать, что уж там из себя корчить… Гораздо больше меня привлекает кино.
Но спектакль Субботиной мне понравился. Она сама заводная, и от нее заражаешься положительной энергетикой. Но у меня много других дел, и я не могу полностью посвящать себя театру. Да и не хочу. Вот меня позвали в спектакль, назначали репетиции с 10 утра и до бесконечности, пока силы не оставят твое бренное тело. Конечное время не обозначают. А я так не могу.
— А как складываются отношения с кино?
— Сейчас закончилась озвучка фильма Леонида Якубовича “Клоунов не убивают”, идет работа в еще одном многосерийном фильме “Встречное движение” режиссера Вадима Дербенева.
— Положительного персонажа играете?
— Нет, как всегда, отрицательного. Хотя изначально я сам отказывался от ролей слащавых героев-любовников и даже был рад, что стали давать роли злодеев. Но пора уже поменять амплуа и сыграть положительную роль. Я с нетерпением жду выхода в свет этих фильмов, потому что хочу уже влезть в эту среду. У нас же очень непросто попасть в телевизор. Включишь ящик, посмотришь сериал, а там все одни и те же — безруковы с домогаровыми. Все укомплектовано…
— Чем вам Безруков с Домогаровым не нравятся?
— Да вы не подумайте, что если я назвал фамилию Безрукова, то он мне не нравится. Просто у некоторых актеров какая-то неуемная жадность до ролей. Но надо же реально себя оценивать и понимать, какая роль твоя, а какая нет. Вот в “Бригаде” Безруков, безусловно, хорош. Мне еще нравится Гуськов — очень талантливый и интересный актер.
— Вы считаете, что неуемная жадность до ролей связана с обычной жадностью до денег?
— Конечно.
— А вы как к деньгам относитесь? Копить, экономить умеете?
— Я могу неким образом конденсировать. Мои средства находятся в разных местах, в определенный момент просто собираю по сусекам...
— А когда только в Москву приехали, копили?
— Конечно. Конденсировать нечего было. А как только пошли какие-то деньги — и я перестал есть ириски с чесноком, стал откладывать.
— Зачем надо было ириски с чесноком жевать? Развернулись бы да уехали.
— Куда?
— На север, домой, в городок Мирный...
— К кому? А потом, я что, инвалид какой-то?! Уезжая, я сжег все мосты. Родители уже там не жили. Сам я с 16 лет перебивался отдельно. И вообще, вешать себя на шею родителям — бред. Как бы у меня ни были плохи дела, холод и голод, — родителям я всегда говорю, что все в шоколаде. Вернуться в Мирный, откуда я уехал, расставшись со своей женой и уволившись, — значит, признать свое поражение. Сидеть в ларьке и пить водку в ночь с пятницы на понедельник…
— Значит, брак с Наташей Королевой — не первый ваш опыт семейной жизни?
— Да, я был женат. Наш брак с Леной распался по объективным причинам. Просто отношения себя исчерпали. Но говорить сейчас об этом нет смысла. Было и прошло.
— Отношения с бывшей женой не поддерживаете?
— Нет. Достал номер телефона, хотел позвонить, спросить, как дела, но так и не дозвонился.
— А ваши бывшие соседи и друзья в Мирном радуются вашим успехам?
— По-разному относятся. Но город, в котором я родился, больше добрый, там живут хорошие люди. Они радуются, видя меня на экране, и кричат: “Я его знаю!” Иногда, правда, думают, что, уехав и добившись чего-то, я сильно изменился. И человек, который сидел со мной за одной партой, например, звонит и начинает со мной на “вы” говорить. А иногда наоборот бывает. Подходит человек и заявляет, что учился тоже в Можайке (Глушко закончил Военно-космическую академию имени А.Ф.Можайского), и претендует на этом основании на мою дружбу. А это заведение выпускает по шесть тысяч человек в год…
— Детство в военном городке было счастливым?
— А каким оно еще может быть?
— Поделитесь каким-нибудь ярким, радужным воспоминанием.
— Это было в конце учебного года, может, классе в шестом или седьмом. Суматоха, контрольные, “хвосты”… И вот однажды я проснулся сам, без всяких там “Подъем! В школу!”. Тихое утро, солнце заливало комнату. Я встал, открыл окно, думая о том, что впереди — три месяца каникул. Ощущение полного счастья! И эта картинка потом часто помогала мне взять себя в руки, жить дальше.
Например, на первом году обучения в Можайке, когда из нас, пацанов, все что можно вышибали. Родительские запреты по сравнению с учебой в Можайке — ничто. На тебя надевают кандалы, чуть ли не в буквальном смысле этого слова, и через какое-то время ты думаешь: боже мой, как же это я так, по собственной воле — и вот сюда пришел, зачем это мне?! Может быть, сбежать — до леса-то недалеко...
— Но вы-то остались.
— Можно было бы уйти и говорить себе и другим: вот я ушел, а другие, дураки, остались. Но... нельзя было уходить. Это же как лакмусовая бумажка: выявляет, какое количество говна в тебе и на что ты способен.
— Гордитесь собой?
— Да, потому что реально было тяжело.
— Вы самодостаточный человек? Одному вам не скучно?
— Я люблю быть один, но недолго. Когда мы с Натальей стали жить вдвоем, она любила оставаться за городом. Я ей: “Наташ, я так долго не могу”. Она, как все женщины, более домашняя, ей там хорошо. А я не могу долго без людей, общения, городского шума…
— Знаете, я совсем не понимаю Наташу Королеву. Любая женщина с ума сойдет, если ее любимого мужчину, отца ее ребенка, даже если на самом деле вы таковым для Наташи не являетесь...
— Являюсь, правда-правда.
— Да? Хотелось бы верить. Ну так вот, если ее мужчину хотят сотни женщин, а он еще с удовольствием и за деньги раздевается перед ними…
(Тарзан начинает смеяться, потом глубоко и грустно вздыхает.)
— Это тяжело. Наталья была всего раз на моем шоу. Я помню, когда мы только начали общаться, я у нее спросил: “А ты понимаешь, что ты делаешь, с кем ты связалась?” Она тогда твердо сказала “да”, но после того единственного раза на мои представления больше не ходит.
— Как вас воспринимают в околомузыкальной тусовке?
— Я там чувствую себя очень неуютно. Наша история с Натальей покрыта мраком не без вашего журналистского участия. Относятся недоброжелательно: вот, мол, понятно, “Королева слаба на передок, а этот Тарзан увел ее у такого хорошего композитора Николаева”. До сих пор встречаю каких-то людей, которые говорят: “Моя мама тебя ненавидит, потому что обидел Николаева и такую красивую пару разбил”.
Я все еще ощущаю на себе тень Игоря Николаева. Оно и понятно: я-то совсем из другого мира — кто я для этих людей? Никто, муж Королевой…
— Но вы все равно ходите на тусовки.
— Я хожу, потому что надо. Назвался груздем — полезай в кузов. Плохо ли, хорошо, но есть свои законы. Хотя мне, честно говоря, смешно смотреть на нашу так называемую светскую тусовку. Насмотрелись голливудских фильмов, звезд из себя строят — рожи корчат. Порой сижу и говорю: “Наташ, давай я пойду, все равно никого не знаю”. А она мне: “И не надо тебе никого знать, главное — они тебя знают”. Они-то улыбаются, конечно, здороваются, но я чувствую их совсем не добрую энергетику.
— С другой стороны, скептическое отношение к вашему браку вполне оправданно. Вы и не видитесь-то почти. Что это за супружество такое?
— Вы сомневаетесь в том, что мы вместе живем, только потому, что сейчас Натальи нет в этой комнате? Так она в соседней сидит, отдыхает — позвать?.. Мы все свое свободное время проводим вместе. Но не видимся действительно подолгу.
Для некоторых пар разлука невыносима — они даже в туалет вместе ходят; другие считают, что надо почаще отдыхать друг от друга. Нам с женой очень хорошо, спокойно. Наталья — единственная, с кем я могу быть собой.
— На женщину всегда влияет мужчина, который рядом. Вы как-то принимаете участие в творческой деятельности своей супруги?
— Я, конечно, влияю, но не лезу. Когда мне какая-то песня не нравится и Наталья спрашивает мое мнение, я ей честно отвечаю, что думаю по этому поводу. Дифирамбы петь не умею и не собираюсь.
— А вы-то какую музыку любите?
— Разную. Я вообще люблю музыку. То, как я двигаюсь на сцене, что я делаю, — все из-за музыки. Танцевать-то я, честно говоря, не умею. По большому счету я романтик, как это ни странно звучит. Вот порой слушаешь мелодию — и начинаешь улыбаться.
(Сергей встает с дивана и включает лирическую композицию из кинофильма “Призрак”, под которую так убедительно Патрик Суэйзи и Деми Мур занимались любовью.)
— Смотрю сейчас на вас и понимаю: вы уверены в своей привлекательности на сто процентов. Вас никто никогда не посылал на три буквы?
— Еще как посылали. Но я понимаю, что не могу всем нравиться.
— А мужики к вам не пристают?
— Эту тему я проходил, когда только начинал. Перед любым молодым человеком, оказавшимся в этой тусовке, как перед Иванушкой в сказке, однажды появляется камень и вырисовываются три дороги: туда пойдешь — тем-то станешь, сюда повернешь — деньги найдешь... У меня тоже была такая развилка. Но я не был готов на все что угодно, когда попал в Москву, хотя приехал ради карьеры и денег. Я был уже взрослым человеком — со сформировавшимся характером, сексуальной ориентацией, моральными устоями. Мне было, между прочим, 27 лет.
— То есть если бы вы хотели стать геем, вы бы им уже стали?
— Да, я бы им стал, если бы хотел. Но это противно моей природе. Хоть ты меня золотом обсыпай, я не буду этого делать. Лучше буду раздеваться на сцене с утра до вечера.
— Вы с таким воодушевлением говорите о своей работе... Наверное, вы до пенсии не бросите стриптиз?
— Наталья тоже так говорит... Да, скорее всего вы обе правы: никогда сам не брошу. Мне просто придется уйти. Мы же не молодеем, а наоборот. Наступит период, когда надо будет себе сказать: хватит, не стоит быть смешным.
— А пластическая хирургия? Эти, как их, стволовые клетки?..
— К сожалению, стареет не только тело. Когда потускнеют глаза — делать на сцене уже нечего. А пока горят глаза — ты можешь обманывать время.
