Утро 1 сентября 2004 года, лесополоса в трех километрах от села Пседах, Малгобекский район, Ингушетия.
— Ты готов встретиться с Аллахом?
— Да, я готов.
— Хорошо. Собирай людей, начинайте погрузку.
И скажи оператору — пусть включает свою камеру...
...Группа людей в камуфляже. Кое-кто переговаривается между собой, несколько арабов держатся особняком. Двое отошли чуть дальше, один дает последние указания второму. Инструктор — невысокий толстоватый человек в гражданском. Это Абу-Дзейд, араб. Того, кто “готов встретиться с Аллахом”, зовут Руслан Хучбаров. Через несколько дней его позывной — Полковник — будут знать все.
Здесь, в импровизированном лагере, 24 августа 2004 года соединились несколько отрядов боевиков. Здесь они прошли последний инструктаж.
Отсюда они выехали. Направление — Беслан.
Крепкий тыл и последняя стоянка террористов — Республика Ингушетия.
— Вот здесь был лагерь. — Оперативник показывает на небольшую поляну. — Бутылку дырявую видишь? Это умывальник самодельный. Вот веревки у дерева — на них палатки натягивали. А вон фантики от “Сникерсов” — смотри-ка, не сгнили до сих пор...
Мусор — это, пожалуй, все, что осталось от лагеря боевиков. Но следствие смогло реконструировать то, что происходило здесь в течение недели перед захватом школы города Беслана. Исчерпывающие показания дал единственный захваченный живым террорист Нурпаш Кулаев. А главным свидетельством стала видеокассета. У боевиков был свой оператор. Все передвижения бандитов подробно фиксировались на видеопленку. Три отряда встретились здесь — в лесном массиве около села Пседах.
— Откуда они шли? Из Чечни?
— Из Чечни была только небольшая часть боевиков, — говорят мне. — Остальных набирали здесь, в Ингушетии.
— Откуда они здесь?
— Как откуда? — удивляются опера. — В Ингушетии так же, как и в Чечне, стабильно существует “замороженный резерв”. Люди сидят по домам, ждут сигнала. Как только поступил приказ, собираются “на дело”.
— Пседах — это же чеченское село, разве нет? Оттуда пришли “по сигналу”?
— Когда уже вы забудете об этих стереотипах? — морщится следователь. — Да, в Пседахе в основном живут чеченцы. Так же, как и в соседних Сагопшах. Братья Кулаевы — Нурпаш и Хампаш — действительно оттуда. Но кто тебе сказал, что в группе были только чеченцы? Из 32 опознано на сегодня только 18. Из этих 18 — 6 чеченцев, 12 — ингуши. Остальные — иностранцы, судя по всему, арабы. Их трупы опознать довольно сложно, учитывая, что “наши” боевики знали только их позывные.
Место выбрано грамотно: холмы прикрывают лагерь со стороны дороги. Сюда приезжал араб Абу-Дзейд — именно он отдавал последние приказы группе террористов.
— А Басаев был здесь? На сайтах он заявлял, что лично проверял готовность группы...
— Да ерунда это все, — отвечают мои “экскурсоводы”. — Не был и не проверял. Потом, если помнишь, на сайте он указал селение Батакоюрт — а оно вообще в другой стороне. А здесь, говорят, чайники стояли, пакетики с кофе валялись...
— Куда делись?
— Местные убрали. Сразу же, как только группа ушла, жители села по-дружески все здесь зачистили.
Не стоит удивляться. Села Малгобекского района — традиционное пристанище боевиков. Здесь “братьям” помогут транспортом, едой, если нужно — одеждой, оставят переночевать.
Отсюда до Беслана по прямой — 20 километров. Садимся в машину, едем. Дорога от лагеря боевиков до Хурикау — ингушского села на территории Осетии — выбрана грамотно. Это не федеральная трасса, на пути не встретится ни одного блокпоста, ни одного КПП. “ГАЗ-66”, в который погрузились террористы, проедет свободно и без остановок.
— Почему дорога пустая, она вообще не проверяется? — спрашиваю я. Ответ вполне ожидаемый:
— Проверяются федеральные трассы. А по этой дороге едут преимущественно нефтеналивники. И отдельный вопрос: кто помог боевикам выбрать схему передвижения?
После бесланской трагедии к ответственности по ст. 293 ч. 3 УК РФ (“халатность, повлекшая по неосторожности гибель двух и более людей”) были привлечены начальник Малгобекского РОВД Мухажир Евлоев и его заместитель по общественной безопасности Ахмед Котиев. За то, что “не заметили” лагеря боевиков, хотя он располагался буквально под самым носом стражей порядка. “Начальник милиции района и начальник отдела общественной безопасности должны были обнаружить подготовку, которая велась достаточно активно, но от них не поступало вообще никакой информации”, — заявил замгенпрокурора РФ в Южном федеральном округе Николай Шепель. Разумеется, милиционеры себя виновными не признали. Их объяснения достойны Книги Гиннесса: “…достоверных сведений о том, что отряд террористов, захвативших школу в Беслане, формировался в лесополосе в Малгобекском районе, у нас не было и сейчас нет”. Судя по всему, были сведения “недостоверные”, а такие проверять ингушские правоохранители посчитали ниже собственного достоинства. Зато, поднапрягшись, задержанные предположили, что “в захвате школы принимали участие двое жителей Малгобекского района, находящихся в федеральном розыске”. Что мешало найти этих разыскиваемых раньше, до того, как они выдвинулись в сторону Беслана, господа офицеры не объяснили.
— С участковым из ингушского села Хурикау, которого обвинили в пособничестве террористам, тоже темная история, — говорят следователи Осетии. — Сначала была информация, что он помог боевикам миновать блокпост, сопровождал их на своей “семерке”. Его задержали. Первые показания: увезли насильно, везли вниз головой, ничего не знает. Потом, в ходе следственного эксперимента, вдруг начинает показывать: “Вот здесь ехали, вот здесь заворачивали, тут останавливались”. Минуточку, ты ведь вроде вниз головой был, ничего не видел? И таких несовпадений полно. Тем не менее Генпрокуратура проводит проверку, участкового отпускают. После опознания трупов боевиков выясняется: один из террористов, Аслан-Гирей Гетагажев, — двоюродный брат “честного участкового” из Хурикау. Нурпаш Кулаев, которого взяли живым, дал показания: милиционера из Хурикау не стали убивать по приказу Полковника. Мол, Полковник сказал: “Это брат одного из наших”. Надо бы еще раз с этим участковым поговорить, только дело в том, что теперь его найти не могут. Был человек — и не стало. Пропал.
По следам Беслана были возбуждены и другие уголовные дела. Арестовали сержанта патрульно-постовой службы ГИБДД МВД Ингушетии Магомеда Лолохоева. По данным следователей, он лично возил по республике на своей машине террористов еще на стадии разработки плана нападения. В пособничестве боевикам подозревался и брат Лолохоева Микаил, младший сержант вневедомственной охраны. Он подорвал себя гранатой во время допроса.
Список разыскиваемых за нападение на Назрань в июне 2004 года появился в республике месяцев восемь назад. Еще тогда выяснилось несколько интересных деталей. Во-первых, почти все в этом списке — ингуши. Во-вторых, добрая часть объявленных в розыск преступников — родственники сотрудников МВД Ингушетии. Один — Башир Плиев — сам служил в ОСБ МВД РИ. Прекрасное место работы для боевика — отдел собственной безопасности. А за перевозку бандитов к месту нападения, в Назрань, был задержан сотрудник ингушского ОМОНа.
В конце марта в селе Галашки федералы пытались задержать еще одного разыскиваемого преступника. В том числе — за участие в НВФ. Преступник сумел уйти. Зато выяснилось, что двое его родных братьев — сотрудники МВД Ингушетии.
— Задержали недавно человека, — рассказывают федералы, — за разбой. Он дает показания: нападения совершал вместе с местным омоновцем. На первом месте здесь личные родственные отношения. Потом — дружеские, тейповые, бог знает какие. Если служебные интересы входят в первую десятку этого рейтинга — считай, повезло. Поэтому ничего нет удивительного в том, что милиционеры и бандиты покрывают друг друга.
Мне рассказали о видеопленке, отснятой боевиками 22 июня 2004 года в Назрани. На складе оружия — Шамиль Басаев. Он доволен, улыбается. И говорит: “Хочу сказать спасибо МВД Ингушетии за то, что они сохранили для меня это оружие”. Нельзя не согласиться: ему есть за что благодарить ингушскую милицию.
Раннее утро, апрель 2005 года, Малгобекский район, Ингушетия. Федералы выдвигаются на зачистку. По дороге мы еще трижды остановимся: сначала надо дождаться сотрудников ФСБ, потом подхватить местного участкового, потом соединиться с военными. Зачищаемые объекты — так называемые кошары — одиноко стоящие фермы, по большей части заброшенные.
Колонну видно издали. Не хватает разве что пионерского горна — чтоб уже наверняка все знали: идут зачищать. Но уже на первой стоянке становится абсолютно ясно: никаких средств оповещения вовсе не надо. Все в курсе. И похоже, давно ждут.
Около кошар останавливаются машины. На крыльцо выходит дородный ингуш — хозяин. Солдатики по периметру окружают ферму, автоматы наготове. Зачем? Какой смысл? Хозяин и участковый дружески обнимаются, следует обмен любезностями: как дела, как семья? А к нам уже подтягиваются люди — мужчины, женщины, молодые и старые, с паспортами наперевес. Здесь, в кошарах Малгобекского района, традиционно укрываются беженцы из Чечни. Зачистка занимает минимум времени: переписать паспортные данные, задать несколько совершенно формальных вопросов, уехать.
Пока зачищающие изучают документы беженцев (у всех новенькие паспорта и регистрация в полном порядке — кто бы сомневался?), спрашиваю пожилую чеченку:
— И часто вас так проверяют?
— Да, частенько, — отвечает женщина. — Мы уже привыкли. — И бесхитростно добавляет: — Мы уже знаем, когда их ждать.
Женщину зовут Яха, по ее словам, беженка из Грозного. Она с удовольствием демонстрирует журналисту жуткие условия: каморка рядом с овцами, козами, курами, самодельные лежанки, кушать нечего. Зато сюда проведен газ, довольно тепло.
— На что живете? — спрашиваю я.
— Гуманитарку привозят, — вздыхает Яха, — местные помогают.
— А почему не возвращаетесь домой, в Чечню? Там сейчас компенсации выплачивают...
— Да я на эту компенсацию даже половину дома не построю! — возмущена Яха. — Что мне там делать?
Загадочная чеченская душа. Компенсации — пусть даже в одну сотню тысяч рублей, с учетом того, что придется отдать половину суммы чеченским правоохранителям, — ей, стало быть, на достойную жизнь не хватит. А вот ютиться рядом с домашним скотом — это ничего, это нормально. Я уже собираюсь выходить — и вдруг тут же, за воротами, вижу “Волгу”. Вполне приличную, как говорится, на ходу. Рядом — несколько мужчин, возраст — самый работоспособный, с виду вполне здоровы. Что делают в кошарах они — загадка.
— Яха, а у вас здесь одни и те же люди живут или бывает, что приходят другие?
Вопрос сформулирован довольно бессвязно, но не могу же я спросить женщину прямо: а приходится ли вам помогать боевикам? Яха отвечает — опять с неподдельной искренностью:
— Конечно, разные люди приходят... Всем тяжело, не только нам. Надо поддерживать друг друга...
Кто бы спорил. Ребята погружаются обратно в машину — хмурые, недовольные. Еще бы — улов нулевой, кошары даже обыскивать не стали.
— А толку их обыскивать? — говорит боец. — Понятно же, что если и был кто, то ушли заранее... Смысла вообще не вижу в таких мероприятиях.
Неудивительно. В таких мероприятиях вообще не стоит искать смысла — его там нет. Так же, как до сих пор нет четких границ между Ингушетией и Чечней.
— В Сунженском районе граница с Чечней до сих пор не делимитирована, — говорят федералы. — Там два Сунженских РОВД: один чеченский, один ингушский. Джейрахский район республики вовсе недоступен. Леса, горы, никакого контроля. А что касается зачисток в ингушских селах... Был случай: подходим к селу, навстречу — делегация с документами. Тоже не поняли сначала, откуда информация ушла — вроде утечки не предполагалось. Потом обратили внимание — несколько камер видеонаблюдения на самых больших домах. Это нормально?
Федеральные части в Ингушетии — этакая артель “Напрасный труд”. Они воюют на два фронта: и с боевиками, и с местными коллегами. А война на два фронта до сих пор не удавалась никому.
— Удачные спецоперации возможны только при одном условии: если наши местные коллеги ни о чем не знают, — говорят мне.
Иногда подобные чудеса случаются. И тогда лучшая награда герою — реакция террористов.
7 апреля в Малгобекском районе Ингушетии на административной границе с Чечней был обнаружен крупный тайник с оружием, предположительно похищенным боевиками со склада МВД республики в 2004 году. В замаскированном тайнике нашли около 50 автоматов Калашникова, 620 гранат “Ф-1”, более 50 тыс. патронов и выстрелы к гранатомету “АГС”.
Сразу вслед за этим на сайт “Кавказ-Центра” поступило короткое электронное сообщение ингушского Джамаата. “Моджахеды предупреждают марионеточный режим, — говорится в послании, — и так называемые пророссийские “правоохранительные органы”, что ваши последние действия, направленные на завладение имуществом Джамаата Ингушетии, не останутся безнаказанными. Мы придем за своим имуществом тогда, когда вы меньше всего будете этого ожидать. Вы вновь совершили ошибку, как видно, последний урок для вас был недостаточен”.
...На рынке в Назрани меня останавливает ингуш-торговец. Предлагает мороженое. Три вида пломбира, в разных упаковках.
— А внутри они чем отличаются? — спрашиваю я.
— Да ничем, — отвечает продавец. — Внутри одинаковые. Обертки разные, и вот это стоит дороже.
Приглядываюсь. На самом деле кроме оберток пломбир отличается названиями. Три вида мороженого именуются “Мишка”, “Чебурашка” и “Магас”. В этой республике даже марки пломбира похожи на позывные. А “Мишка” отличается от “Магаса” только фантиком и ценой. Внутри они одинаковы.
...Месяц назад, 9 марта, министр внутренних дел РФ Рашид Нургалиев признал: в рядах МВД Ингушетии есть предатели. “В настоящее время проводится целенаправленная работа по их выявлению. И уже выявлен ряд этих людей”, — заявил он. Сейчас, по словам министра, “в республике сохраняется очень сложная обстановка, административные границы до сих пор имеют уязвимые места”. Похоже, то, о чем все знают, наконец-то довели до сведения министра. Оргвыводы не заставили себя ждать. “В связи с этим, — сказал Нургалиев, — приняты меры по усилению мобильного отряда, базирующегося в Карабулаке, сотрудниками центрального аппарата министерства”. Что мешало принять эти меры раньше — как обычно, никто не уточняет.
А теперь остается только “усиливать” федеральные части в Ингушетии.
Границы кавказской войны расширяются. Но мы не отступаем. На самом деле мы выравниваем линию фронта.
