— Очень прошу, посмотрите заметки этого парня, — уговаривал по телефону знакомый журналист, — я бы сам взял, но ведь у нас такое не напечатают...
Через час Миша Пронин стоял в редакции “МК” вместе со своими заметками, которые писал во время службы в армии.
Его призвали после окончания Владимирского госуниверситета, когда он был уже инженером, а потому служить ему пришлось только один год. Его он провел на Гороховском учебном полигоне, в Московском военном округе (в/ч 74036).
Сначала это были просто строчки. Записанные бледной пастой шариковой ручки на отдельных клочках бумаги. После дембеля я засел за обработку своих первых армейских впечатлений. Получился некий монолог — о том, что удивляло, что забавляло, о том, что возмущало. Воспринято это может быть по-разному, но за одно ручаюсь — здесь все правда.
Гражданка — это мед.
Кто не служил, тот не поймет.
Армия начинается с областного сборного пункта. Настоящая армия. Не та, о которой читаешь в книгах, и даже не та, о которой говорят ребята постарше, подвыпив на проводах и напутствуя: “Будь мужиком, а если чё — пиши, подъедем, разберемся”.
…Угрюмые, малопонимающие, опухшие с проводов пацаны лежат или сидят где попало. Им очень хреново — как физически, так и морально. Атмосфера страха, неудобства, зажатости...
Ждать нужно долго. Чтобы как-то занять призывников, крутят два фильма: “Блокпост” и “Чистилище”. Запоминается фраза: “Давить вас, сук, надо, давить. Только обученным войском, обученным. Не бордюры нужно красить, а воевать учиться!” — орет в лицо чеченцам сержант Вася перед расстрелом.
У тех, кто кантуется на сборном пункте не первый день, заканчивается пища. Свои хлеб и сало закусываю яблоками — пить нечего. По громкой связи объявляют: те, у кого еды не осталось, подойдите к дежурному. Дают по банке каши и банку тушенки на двоих, хлеба нет. Все — без росписи и учета. Интересно, сколько консервов можно списать за один такой день?
Выясняется, что будем ночевать здесь: “покупателей” (офицеры из частей. — Ред.) сегодня не будет. Спать приходится в том, в чем приехал. В свитер завернул ноги, куртку накинул на плечи, под голову положил шапку, под бок шарф. Кое-как переспал. Болят бока.
Приблизительно к шести утра “духи” начинают выбирать своих жертв — нужно мыть казарму. Поднимают своеобразно — ударом сапога по стопам. Сопротивления никакого.
В этот день меня все-таки “купили”. Наконец-то пойдет срок службы. Зачем-то ведут всех фотографироваться. Одного за другим вызывают, дают черный берет и китель с подшитым к нему куском тельняшки. Тридцать секунд на изготовку, щелчок затвора — следующий! Через неделю домой к призывникам наложенным платежом приходит конверт с четырьмя фотографиями. Что в конверте — на почте не знают. Просто говорят — из армии, какой родитель не возьмет?
Мои за фото заплатили 167 рублей. Да, бизнес армия делать научилась толково (у любого коммерсанта фотография стоит 4—5 рублей)…
Всего моим “покупателям” выделили 19 человек. Они отложили в сторону личные дела шестерых — с высшим образованием — и одного женатого. Пошли просить других, без “вышки”. Не нужны нашей армии люди с образованием. И это на фоне постоянных разговоров о понижении образовательного уровня призывников.
До вокзала многих ребят провожали любящие девушки, плачущие матери, сурово сдержанные отцы. Слезы...
В поезде сержант предупреждает, что в части отберут всю еду. Призывники набрасываются на то, что осталось. Толстомордый контрактник-“покупатель” уже отбирает банки. Ребята успевают открыть “сгущенку” и кильки в томате. Сгущенку пьют все по очереди через остропродранную, неровную дырку. Банку кильки открыли только наполовину: едят ее, доставая просто грязными пальцами.
Пошел по кругу клубничный рулет. Думаю, что это последнее лакомство на ближайший год. Никто не жмется, все делятся друг с другом. Один из парней, чувствуя, что деньги в части все равно отберут, покупает на всех шоколадки и мороженое, раздает пацанам. Есть уже нет сил...
Два пьяных “духа” в БМП страшнее роты ВДВ.
В часть приехали часов в 8 вечера. Прошли мимо плаца — бойцы орут: “Духи, вешайтесь!”. Это уже традиция. Многолетняя. В казарме тут же окружают ребята в камуфляже. Сразу спрашивают чего-нибудь пожрать. Остатки “халявы” собирает сержант.
Ночью просыпаюсь от какого-то шума. Сержант лазает в моей тумбочке. Шепчет, что очень хочет жрать, но уходит пустой, так как там все равно ничего нет. Забегая вперед, скажу, что на другой день сержанту набили морду два дембеля за то, что он ничего не подогнал им из “халявы”…
Утро начинается с заправки кроватей. Бессмысленная вещь, которыми прямо-таки кишит армия. Выполняя их, привыкаешь не думать, не рассуждать, а только тупо повиноваться.
Кровати стоят по пять в ряд. На каждом одеяле по 3 поперечные полосы. Мы их заправляем так, чтобы видны были 2. Потом натягиваем ниточку и выравниваем по ней полосы. В армии все может быть безобразно, зато однообразно. Затем каждому матрацу, обернутому одеялом, изначально бесформенному, нужно придать форму шоколадки, “отбить кантик”.
Завтрак — это по ломтю белого и серого хлеба, половник каши, стакан чая, 15 г масла, 2 раза в неделю вареное яйцо.
Обед — большая тарелка баланды: очень жидкой, но на мясном бульоне. 2 ломтя хлеба. Половник каши с мясной подливой. Стакан компота. Горсть салата.
Ужин — половник каши или картошки. 2 ломтя хлеба. 15 г масла. Стакан чая. Кусочек вареной или жареной рыбы.
Все это, неся в себе большое количество калорий, приготовлено на редкость бездарно. Но солдатский паек, нужно это отметить, очень продуман. Если бы его не обкрадывали на четверть, а то и наполовину, мы бы забыли словосочетание “вечно голодный солдат”.
Чего нам точно недодают — так это сахара: вместо положенных 70 г не дают и 30. “Нехват” сладкого ощущают все. Если поначалу держишься, то потом это превращается в навязчивую идею. На любую конфетку, на любой пряник набрасываешься как волк. Те, у кого есть деньги, ходят в чайную, покупают лимонад, печенье, пряники, конфеты, просто сахар. Другие просят, тянут руки, расталкивают друг друга. Достается по прянику, кому-то по кусочку. Я на все это поначалу смотрю с брезгливостью: все равно что стая шакалов кидается рвать свою жертву. Через месяц практически так же буду кидаться и я.
В казарме стабильно держится отличная температура — минус 14 градусов. Ночью просыпаешься от холода, сворачиваешься в клубок, голову засовываешь под одеяло и начинаешь дышать, создавая микроклимат.
Само собой, что в казарме нет горячей воды, а умываться должны только с голым торсом. И это правильно. Но прямую палку в кривую нужно сгибать постепенно, а не резко, иначе ее можно сломать. За время КМБ — курса молодого бойца — из 80 человек моей роты в госпитале с различными заболеваниями перележало 25 человек. Из оставшихся все ходили с соплями…
Армия — это зона отдыха.
1-й год — зона, 2-й — отдых.
День начинается с резкой вспышки света и громкого крика: “Рота, подъем!”. Кто просыпается не сразу, получает порцию матюгов и сапогом по боку. Или сержанты устраивают “самосвал”, т.е. опрокидывают кровать вместе с бойцом.
С туалетами у нас — отдельная история. Однажды как-то все вдруг поломалось, и вместо 6 писсуаров и 6 унитазов в рабочем состоянии остались только 2. И это на 80 человек, которым нужно одновременно справлять свои нужды. А тут еще сержанты бушуют!
Ну как же, вдруг войдет какой-нибудь начальник с проверкой и ему не понравится запах в туалете? Поэтому в туалет нам разрешали ходить 2 раза в день: утром и вечером. Днем — как хочешь.
Единственное хорошее время для нас — после ужина. Если быстро успеешь подшить воротничок, побриться, умыться, то остается возможность поболтать с друзьями, посмотреть телевизор, написать письмо. Письма — это вообще отдельная тема. Их начинают писать все, даже те, кто двух слов связать не может. Причем даже такие бойцы, от которых подобного не ожидаешь: самые “отмороженные”. Все одинаково грустят и тоскуют. Письма близких — это как Евангелие для истово верующего.
Я далек от того, чтобы идеализировать образ современного солдата. В большинстве своем он малограмотен, несообразителен, совсем не прочь выпить, в подавляющем большинстве не прочь стащить то, что плохо лежит, и уж абсолютно все ругаются матом.
Мат и армия — вещи неразделимые. Это тот случай, когда матом не ругаются, а на нем разговаривают. Даже старшие офицеры изъясняются с солдатами, обильно нашпиговывая речь матерщиной. То, за что я на гражданке сразу бы дал в морду, в армии приходится терпеть.
Если я далек от мысли идеализировать солдат, то еще меньше склонен превозносить офицеров. Вы знаете, как по всей стране подавляющее число солдат называют своих офицеров? “Шакалами”. Это веско. Это диагноз нашей армии. Я не ровняю всех под одну гребенку, но если офицеры бьют солдат, пьют в открытую и не считают солдат за людей, то о чем тут говорить?
Солдат в современной русской армии — что подстилка, половичок у плохой хозяйки. Если кому-то нужно пройти по грязи, ног не запачкать — в самый раз его бросить. И стирать его часто не надо и штопать. И вообще, он просто вещь.
Скорей бы ужин и отбой,
скорей бы дембель и домой.
Госпиталь — штука в армии не самая плохая. Что здесь, бесспорно, неизмеримо лучше, чем в части, так это кормежка. Давали и курицу, и творог, и рыбу, и яблоки, и соки; каждый день вареное яйцо, 45 г масла. Чай сладкий, и никто не торопит. Рай для солдата.
В госпитале есть такая вещь, как наряды на работу. Вообще-то их положено распределять между выздоравливающими. Но распределяет наряды старшина со своими приближенными, а старшина — такой же солдат, только “дед”. Соответственно здоровые старослужащие “пинают балду” в палатах, а хилые, бледные, недолеченные “духи” вкалывают на территории: убирают снег, носят песок, ходят за едой.
Ярким событием в госпитальной жизни был концерт барда-подполковника, прошедшего обе чеченские кампании с ранениями и наградами. Звучали песни собственного сочинения и известных бардов, трагично-патриотические и глубоко лиричные, просто шуточные. Лично у меня не раз просто наворачивались слезы на глаза. Вот такого офицера “шакалом” никто не назовет…
Один забавный случай. Как-то мне пришлось ждать не на своем этаже прихода стоматолога. На тумбочке дневального лежал журнал “Воин России” — забота администрации госпиталя о воспитании патриотизма среди больных. От безделья взял полистать. Журнал оказался интересным, разноплановым. Здесь и обширная, справедливо горделивая статья о ракетных системах “Тополь” и “Тополь-М”. Здесь и проблемная статья о здоровье, а вернее, нездоровье призывников. Здесь и главы исторического романа о времени Александра Невского.
Потрепанный вид журнала вызывал гордость и уважение. Сзади даже были оторваны обложка и лист содержания. Сам я взялся читать главы исторического романа. В это время мимо проходил один “шкурник”, т.е. пациент кожного отделения. С абсолютно невозмутимым видом он подошел ко мне, оторвал 3 страницы и, растирая их в руках, направился к туалету…
Чем больше сержант спит,
тем меньше от него вреда.
Примерно через три недели КМБ у нас появляется новое развлечение. На все 80 человек изготавливаются деревянные лопаты, и мы, поначалу с азартом, приступаем к чистке снега.
Лопаты сделаны по-совковому, не для себя. Очень ненадежно. При этом нас предупреждают, что стоимость каждой 80 рублей. Если что, мол, вычтем из зарплаты. Естественно, что через две недели половина лопат была переломана.
Наша работа не зависит от погоды. Армейские перчатки придуманы не для того, чтобы было тепло, а чтобы руки не отморозились. Через 2 недели работы мои ладони стали сизо-черными, кожа потрескалась, засочилась кровь.
После долгой работы на морозе мы здорово замерзаем. Сержанты придумывают очередное развлечение: “полеты на Кипр”. В бушлатах, в сапогах, в шапках мы всей ротой, плотно, как сельдь в бочку, набиваемся в “сушилку”, где температура не опускается ниже +24° С. Один из нас становится лицом к батарее, спиной к нам — это пилот. Он объявляет: “Уважаемые пассажиры, мы совершаем рейс Сушилка—Кипр. Температура за бортом –28, высота полета 10000 м”. Потом в игру включается сержант, он командует: самолет совершает правый поворот — вся рота кренится вправо, потом левый поворот — мы наклоняемся влево. Полет продолжается, пока мы не надышим, не нагоним температуру +30° С.
Один из главных принципов, который успешно применяется для муштры, это коллективная ответственность — “из-за одного страдают все”. Справедливее было бы этот лозунг поместить на первую полосу официальной газеты Московского военного округа вместо паскудно-лживого “Солдат для Отечества превыше всего”.
Один солдат не побрился вечером — весь взвод долго и упорно отжимается, один боец покурил в туалете — вся рота лишается перекуров на день, строевой шаг не дается одному — часами марширует целый взвод. Понятно, какие чувства испытывают бойцы по отношению к таким “косякам”, неудачникам. И начинается подавление и унижение слабых. Армия воспитывает в новобранцах вместо смелости — наглость, вместо жесткости — грубость, вместо дружбы — вражду.
Был у нас в части страшный инцидент. Два дембеля пожгли ноги Чике, ротному запевале, простому парню из деревни. Ночью вывели в сушилку и в течение 1,5 часа по-садистски издевались, в том числе жгли ноги обычной зажигалкой. После этого он не мог носить сапоги и ходил по улице в тапках. Для меня, в армии ко многому привыкшему, это вызвало просто шок. Это даже не фашизм — жечь голое мясо парня, с которым почти полтора года ешь за одним столом и спишь на соседних шконках. Это гораздо хуже.
Причем Чика так бы ничего и не сказал, он просто пришел в санчасть, фельдшер рассказала командиру, командир припер к стенке дежурного по роте и до всего дознался.
На утреннем разводе командир части в своей гневной речи разнес в пух и прах за “преступную халатность” командиров подразделений, и я стал уважать его больше. Затем он вызвал из строя одного из тех “дембелей”, вкатил ему затрещину и заставил ползать в грязной луже. Можете обвинять командира, а заодно и меня в негуманности, но после этого уважение к командиру у меня поднялось еще выше…
На “дембеля”, который был идейным вдохновителем и непосредственным исполнителем, военной прокуратурой было заведено уголовное дело. Закончилось оно так, как и следовало ожидать: “честь части” и спокойствие своего мягкого места оказались командиру дороже справедливости. Дембель даже уволился в срок…
Маленькую надежду дарят некоторые выделяющиеся из общей массы солдаты. Кстати, опираясь именно на них, офицеры могли бы переломить ситуацию.
Из таких, например, был Сашка Марков. Этот парень сочетал в себе, казалось бы, несовместимое: глубокую православную веру и увлечение панк-культурой. Какой-то удивительно беззлобный, щупловатый, с немного прищуренным, растерянным взглядом и улыбкой, спрятанной в уголках рта, но всегда готовой затеплиться.
Положа руку на сердце — солдат он был никакой. За время службы Сашка не выработал ни командный голос, не научился ругаться матом, не стал тащить что плохо лежит. Будучи хорошим самородным художником, он разрисовывал всем старослужащим конверты, не умея отказать. Во время Великого поста он не ел яйца, масло и мясо, и это при небогатом солдатском рационе.
Тоже из независимых, но совершенно другого плана человек — мой друг Володя Одиноков. Он поступил в Саратовское военное училище спецназа, но получил травму, и из училища его сразу отчислили. Спустя несколько месяцев он скрыл на военно-врачебной комиссии наличие травмы и пошел служить в армию, чтобы иметь возможность снова потом поступить в училище. Что он и сделал, подменив при поступлении рентгеновские снимки.
Солдат — человек вольный:
куда прикажут, туда и идет.
Удивительно, но среди лесов и болот стоят в части три большие гостиницы: двух-, трех- и четырехэтажная. Задуманы для офицеров, приезжающих на сборы. На самом деле используются по-всякому.
В гостиницах ночуют все кому не лень. Напоминаю — территория воинской части. Отгороженная высоким бетонным забором. На КПП всегда наряд. Святая караульная служба, на вечернем разводе дежурный по части говорит о необходимости быть бдительным, нести службу со всей ответственностью, особенно в свете набирающего силу терроризма. А вечером же подъезжает “БМВ” с девицами на заднем сиденье: открывай калитку, сука, чего встал!
А командир части — ум, честь и совесть сначала советской, а затем и Российской армии. Железный и несгибаемый — Арон Барнабович Бебия. Тот же самый, который так отчаяно борется с дедовщиной. Только по прошествии года службы стал ясен истинный размер его махинаций.
То, что солдаты работают на офицерских дачах, в общем-то никого не удивляет. Но здесь все масштабнее, циничнее, страшнее. Солдат поступает на службу, проходит курс молодого бойца, принимает присягу и отправляется… на хлебокомбинат. Работает грузчиком с 7 вечера до 7 утра. Без выходных, без праздников, без прав. К нему относятся почти как к рабу. Хозяева комбината тоже кавказцы (кланово-родственные связи командира). В своей стране пойти защищать Родину — и попасть почти что в рабство к иноземцу. Где еще такое может быть?
Хлебокомбинатом бизнес не ограничивается. В области есть еще птицефабрика, молокозавод, другой хлебокомбинат. Периодически требуется помощь соседнему винно-водочному заводу. Как-то сломался аппарат по мойке тары — пригнали взвод солдат. Командир — он же щедрый. За чужой счет, не своими руками. А может ли такое быть? Ведь есть же проверяющие структуры, есть милиция, ФСБ, прокуратура.
Так для того и нужны три гостиницы. Представители всех вышеперечисленных ведомств у нас бывали. В хороших номерах, ужинали в офицерской столовой, а кто попросит — тому и девочку. Командир — он же умный. И дальновидный.
...Миша Пронин вернулся домой живым и здоровым. О том, что пришлось год послужить, не жалеет. Зато у Миши есть теперь своя четкая точка зрения на то, что нужно сделать в государстве, чтобы наша армия стала настоящей, а не такой, какой мы ее знаем сейчас. Жаль, что те, кто сегодня пытается заниматься ее реформированием, не прослужили в такой армии хотя бы года.
