Дни напролет уши аборигенов и дачников подмосковной Апрелевки услаждал звоном Благовеста местный даровитый поэт, музыкант и художник Евгений Нечаев. Настоящую звонницу из девяти колоколов он оборудовал на чердаке своей избы. Семь великопостных недель старик держал население поселка на строгой музыкальной диете, оглашая окрестности печальными “бум-м-м — бум-м-м”. Но в Пасхальную ночь пустился во все тяжкие, заглушая грохот петард и треск фейерверков, запускаемых атеистами.
…Крутая лестница выводит нас на чердак. По пути сюда от самой калитки дедок не закрывает рта, развлекая нас стихирами собственного сочинения. Не графоманскими, однозначно. Талант к рифмоплетству проснулся в бывшем москвиче неожиданно и бесповоротно. Любые эмоции, мысли, переживания тут же складываются у звонаря в забойные строчки. “Стишки-зарисовочки” — как выражается сам автор.
— Красота родного края колыбельную поет, и над лесом, над рекою звон малиновый плывет, — мурлыкает в бороду старик, усаживаясь за свой музыкальный инструмент. — Ну что, начнем с кремлевских курантов?
Навороченная веревочно-педальная установка начинает так неистово трезвонить на девять голосов, что кажется: еще немного, и наши барабанные перепонки лопнут от количества децибел на квадратный метр площади.
— Классная это штука — колокола, — густому басу Нечаева даже оглушительный звон нипочем. — Ни мышей, ни крыс, ни чертей в доме нет. Колокольный звон эти твари на дух не переносят.
— Знаешь сказку о рыбаке и рыбке? От корыта до корыта. Это про меня. Начал работать токарем в 12 лет. Потом — чудо. Елена Фабиановна Гнесина, услышав, как я пою, позвала учиться к себе в училище. “Мы тебя и без экзаменов возьмем, — говорит. — Только справочку достань, что образования имеешь не семь, а десять классов”. Эх, не достал я тогда справку эту злополучную.
К счастью, взяли талантливого паренька в музыкальное училище рангом пониже. Правда, рвения к учебе у вчерашнего токаря хватило ровно на полгода. Но к искусству душой не остыл.
Если петь апрелевский самородок научился в Москве, то звонить в колокола — уже в Подмосковье, в поселке Переделкино. С милостивого позволения настоятеля местного храма — будущего Алексия I, Патриарха всея Руси. Впрочем, научился — громко сказано. Стоял, подглядывал за профессиональными звонарями. Повадки перенимал.
При советской власти крепко доставалось Нечаеву за столь возвышенное хобби. Его соседи-станочники после трудовой смены в закусочную заруливали, а он прямой дорогой — в храм. Отпуск свой — и тот проводил в церкви. Да что там, за свой счет брал — лишь бы пару деньков побыть поближе к Христу, трепетную любовь к которому проявлял через звонарно-певческое творчество. Как в том анекдоте. Жене сказал, что на работе, на работе — что дома, а сам на чердак — работать, работать, работать… Пока не засек его однажды за необычными отлучками комсорг цеха. Вызвали Женьку на собрание. Два часа несознательному токарю мозги промывали. Только зря — ему все эти коммунистические догмы как с гуся вода.
— Смотрю, на другой день к моему станку какой-то мужичонка плюгавенький из райкома партии подгребает. Лекцию приехал читать. Антирелигиозную. Батюшки светы! Я ему из стола три атеистических словаря достал. “И дома, — говорю, — у меня этого г… пруд пруди. Так что пили, дед, откуда приехал”.
С проторенной дорожки к Всевышнему через искусство не сошел Евгений Николаевич и на старости лет. Звонницу свою навещает с завидной регулярностью. Все девять колоколов у него — нотные. Из хорошей бронзы отлиты, дорогущие. Все свои сбережения за многие годы — две с половиной тысячи долларов — вбухал дедок в чердачную звонницу. Об одном сокрушается — на ноту “си” в свинке-копилке деньжат не осталось. Тысячу евро стоит королева звуков. Для нее звонницу придется укреплять или переделывать вовсе — весит колокол не меньше 56 кг, или 3,5 пуда. Но звонарь не отчаивается. На вожделенную обновку собирается заработать все тем же творчеством. Только на этот раз художественным.
— Рисовать тоже сам научился. Сюжеты для картин ворую у классиков. Для богатых пейзажи штампую, а для души предпочитаю лидеров всяких партийных рисовать. Вот Ленин у меня, видите, какой получился… задумчивый.
С огромного полотна на нас действительно взирает вождь мирового пролетариата. Но скорее не задумчивый, а изможденный, как будто, подобно горемычному Сизифу, всю жизнь катил в гору неподъемный камень. А может, так оно и было? Обидно только, что боги наказали вместе с ним целую страну… Вскоре мы убеждаемся, что через призму своего самобытного мировоззрения апрелевский художник руководителей нашей державы и впрямь видит с весьма оригинальных позиций.
— А этого персонажа узнаете? — достает Евгений Николаевич из красного угла портрет в золоченой рамочке.
Мы поднимаем глаза и тут же испытываем превеликое желание стыдливо опустить их обратно. В позе роденовского “Мыслителя” узнаем… самого президента! Изобразил его художник в точном соответствии с великим оригиналом. Демократичнее некуда: без пиджака, галстука, и вообще… без всего. Нечаев божится, что избавился от лишнего официоза лишь затем, чтобы подчеркнуть мудрость гаранта и глубину его ума.
— Бабка говорит — замажь, а то больно похож. Боится, глупая. А я ведь не для смеха, а, наоборот, из большого уважения портрет этот написал. Аккурат в 2000 году, когда наш президент полномочия принял. Одно жалко: не знаю, как передать ему свое творение. У него охрана, говорят, строгая. Пусть хоть со страниц газеты полюбуется.
На прощание апрелевский звонарь поделился с нами сокровенной мечтой. Все отдал бы за то, чтобы прожить вторую жизнь, причем абсолютно не похожую на первую. По каким критериям она должна отличаться от предыдущей, мы и так догадались. Всю дорогу старался не обделенный талантами токарь быть поближе к Богу.
Однако выше чердачной звонницы жизнь не вывела. Знать, не судьба…
